«Она просто ни разу не видела раздетого парня так близко рядом с собой», — захихикал мой внутренний циник.
«Посмейся мне ещё».
Интересно, все люди разговаривают в мыслях сами с собой или мне пора на обследование?
Феликс набросил на себя куртку, которую, в отличие от меня, предусмотрительно оставил в машине.
— Тепло? — спросил он
— Угу, — кивнула я, балдея от обволакивающей меня теплоты и мягкости. — Так что там произошло? Есть жертвы?
Феликс помолчал, разглядывая узор капель на стекле.
— Хочешь узнать еще одну фразу на латыни?
Я перестала трясти волосами перед струёй тёплого воздуха из кондиционера. Какое неожиданное предложение.
— Давай, — кивнула я.
— Amantes sunt amentes. «Влюблённые — безумные», если перевести на твой язык... Представь, на латыни эти два слова отличаются всего одной буквой...
И он снова ушёл в себя — туда, куда мне не было дороги.
«Твой язык, — шепнуло мне подсознание. — Он назвал русский «твоим языком». Но не своим. Забавно?»
***
В начале десятого ауди взметнула пыль возле кирпичного забора моего дома в пригороде Симферополя. Всё это время я медленно наполнялась тревогой, и вот наконец настал момент, когда тревога поползла через край, как закипевший кофе. Сердце заработало в каком-то форсированном режиме, дыхание сбилось, я приросла к сиденью, не в состоянии встать и наконец войти в дом. Феликс терпеливо ждал, пока я соберусь с силами.
— Слушай, — начала я сбивчиво, — я бы хотела, чтобы ты постарался найти нужные слова. Она столько всего пережила. Наверно сейчас просто задавит тебя в объятиях. И мне трудно представить, что с ней будет, когда она поймет, что ты ничего не помнишь о ней и не собираешься оставаться. Поэтому, бога ради, попытайся...
— Хорошо, — ответил он, глядя на меня так ясно и спокойно, что моя тревога начала мгновенно сбрасывать обороты.
— И еще... Наверное мы больше никогда не увидимся, но знай, что я больше не злюсь и даже рада за тебя. Рада, что у тебя есть дом, семья и... Ты ТАК изменился после потери памяти, что я, несмотря на ту жуткую цену, которую мы все заплатили, пожалуй, рада, что всё сложилось именно так.
Я замолчала, стараясь правильно понять странное выражение его лица: то ли вежливое равнодушие, то ли мучительная сосредоточенность. Феликс ничего не ответил, но я почувствовала, что этот затянувшийся миг — наше заочное прощание. Я распахнула дверь и вышла из машины.
— Идем, — позвала я. — Вот это твой дом. Ты здесь вырос.
Пока я открывала решетчатые ворота, он захлопнул дверь машины и подошел ко мне, разглядывая дом. И тогда я, неизвестно откуда набравшись смелости, взяла его за руку и повела за собой.
Кажется, я впервые прикоснулась к Феликсу без намерения нанести тяжелые телесные повреждения. Эта мысль была смешной, волнующей и восхитительной одновременно. Его ладонь была расслабленной и тёплой, такой, что я испытала смущение за свои тонкие, вечно холодные, и, как говорила Алька, «птичьи» пальцы.
Мы прошли с ним через арку, увитую розами, и ступили на дорожку, ведущую к дому. Наш небольшой сад усилиями Анны был превращён в уголок Эдема: весна била фонтаном, неистово цвели нарциссы, гиацинты и легион декоративных слив с пышными розовыми цветами, от тяжести которых ветви клонило к земле.
Я вела Феликса за руку и не могла отделаться от мысли, что наверно именно так я бы вела к родителям своего жениха. А потом мы бы долго болтали за бутылкой вина, смеялись и делились планами на будущее. Чудесно, но не в этот раз... В этот раз будет много слез, много таблеток в качестве закуски и никакого общего будущего...
Мы в два шага преодолели ступеньки крыльца, я толкнула дверь, и мы вошли в дом.
— Ма-ам!
— Лика?! — отозвалась Анна откуда-то из кухни. — Наконец-то!
Я оглянулась на Феликса. Он стоял посреди гостиной, невероятно спокойный и невозмутимый, как горное озеро, чья гладь остается ровной, даже когда вокруг носятся высокогорные ветра.
— Ты знаешь, тебя не было всего пару дней, а я успела соскучиться... — засмеялась Анна и вошла в гостиную.
Есть вещи, которые не забываются. Не забываются и всё тут. Память словно фотографирует их, а фотографию потом всегда держит под рукой. Лицо Анны в тот момент, когда она вошла в гостиную, — навсегда впечаталось в мою память. Влажные глаза, дрожащие губы, белый, как мел, лоб. Я смотрела на неё и чувствовала, как слезы чертят на моих щеках две сырые дорожки. Она молча шагнула к сыну в объятия, и ее плечи затряслись от беззвучных рыданий. Какой маленькой и хрупкой казалась она в его руках. Я вытерла дрожащими руками слезы и перевела замутнённый взгляд с Анны на Феликса... Меня словно током прошибло: я ожидала увидеть на его лице всё, что угодно: равнодушие, театральную грусть, натянутое сочувствие, — но только не то, что увидела. На его лице была написана мучительная нечеловеческая боль — такая боль, словно никакой потери памяти не было и в помине, словно сейчас её обнимал не чужак, а самый настоящий сын, который бесконечно сожалел обо всем случившемся.
— Мальчик мой, — выдохнула Анна и...
Я видела, как дёрнулся Феликс, резко отрывая голову от Анниного плеча и переводя обеспокоенный взгляд на её лицо, и в ту же секунду поняла, что случилось ужасное: Анна обмякла в его руках, повисла как тряпичная кукла, уронив набок голову.
***
— Это обморок, да? Скажи, что это обморок!
Феликс склонился над Анной, прижимая пальцы к ее сонной артерии...
— Вызови скорую.
Я с трудом стряхнула с себя паническое оцепенение и перевела на него глаза, ничего не видя от слёз. Неужели это не просто обморок, а что-то...
— Лика! Ты слышишь меня?! — рявкнул он.
Я бросилась к телефону, плохо справляясь с подкашивающимися ногами. Пока я кричала врачам в трубку адрес, Феликс исчез в проёме дверей и тут же вернулся обратно с небольшой сумкой. Анна уходила от меня...
10. И, бога ради, проваливай
— Скажи, что ты знаешь, что нужно делать, — пробормотала я и в следующую секунду убедилась, что ответ мне не нужен.
Он знал.
То, что начал делать Феликс, потрясло меня не меньше, чем бледная, как снег, Анна, лежащая на полу. В той небольшой сумке, которую он принёс из машины, было столько шприцев, что, казалось, хватило бы на наркопритон, а то и на целое отделение госпиталя. Феликс выхватил два шприца и в два щелчка сбросил с них колпачки. У меня перехватило дыхание от очередного потрясения: он нашел у Анны вену быстрее, чем я бы нашла собственный нос, и быстро сделал ей инъекцию.
— Тенектеплаза, — сказал он, перехватив мой вопросительный взгляд. — Восстановит кровоток, если он нарушен.
Я не смогла ничего ответить, просто сидела с открытым ртом, глядя на него, как на фокусника. Если бы Феликс вынул из кармана волшебную палочку и воскликнул «Алохомора!», я вряд ли смогла бы удивиться сильнее
Содержимое второго шприца — ярко-красная жидкость — тоже отправилось в вену.
— Иди сюда, помоги мне приподнять её... Сможешь открыть окно?
***
Когда кого-то очень сильно ждёшь — он обязательно опоздает.
Скорая ехала так долго, что я успела прочитать «Отче Наш» пятнадцать раз, а потом сбилась со счета... Дочери учёного не комильфо знать молитвы наизусть. Папа посмеялся бы надо мной, но после исчезновения Феликса и всей той мистики, что творилась со мной, — я посчитала, что любое средство не будет лишним. Даже то, над которым папа будет смеяться до икоты... Если Бога нет, я ничего не теряю. А если есть — то вдруг мой звоночек всё-таки пробьётся к нему, минуя крылатых секретарей и автоответчики?
Потом в дом влетели фельдшеры, заполнив это крохотное домашнее пространство суетой, громкими голосами и горьким запахом лекарств. Как только все сообразили, что я и двух слов связать не могу, — они все переключились на Феликса и тот начал объяснять им, что случилось, причем половину из сказанных им слов я не понимала. «Тромболитики», «ангиозный», «гемодинамика» — все эти слова вылетали из его рта с такой же лёгкостью, как «аминь» — из моего. Я просто сидела, давилась слезами и держала Анну за руку, пока все они пытались предпринять что-то более действенное, чем мольбы...
Я почти залезла в машину скорой, вслед за носилками, и тут ко мне повернулась тётка-фельдшер, сдвинув на нос крохотные очки:
— Деточка, нашатыря дать понюхать? Что-то ты совсем бледная. В обмороки падаешь?
Обмороки... Я едва держалась на ногах от нервного потрясения, и отключиться в машине скорой — было бы как раз в моём репертуаре. А если меня «перебросит» в кого-то из находящихся рядом врачей, то Анну некому будет спасать!
Я выскочила из машины скорой, как ошпаренная, и врезалась в Феликса, возникшего на моём пути.
— Я не могу ехать с ними... В карете скорой... Просто не могу. Можно мы поедем за ними на твоей машине? Пожалуйста...
Я почувствовала тёплую руку на своём запястье.
— Успокойся, хорошо? Мы поедем за ними, — сказал он.
Я закивала, прижав к щекам ладони. Чем мягче он со мной говорил, тем сильнее мне хотелось расплакаться... Потом мне на плечи легла его рука и я машинально прижалась к нему. Это было почти объятие, почти.
***
Ауди тронулась вслед за скорой.
— Значит, сердце? — переспросила я, выныривая из омута не самых весёлых мыслей.
Феликс кивнул.
— Но у нее никогда не было проблем с сердцем! Сегодня утром всё было норм... — я осеклась. — Утром она плохо себя чувствовала...
— Ты говорила с ней?
— Да... Когда мы были в кафе. Она собиралась к врачу, сказала, что у нее очень болит рука. И плечо.
— Так бывает. Проблема в сердце, но болит не оно, а что-то рядом...
Я умолкла, борясь с очередной подступающей волной слёз, до мелочей вспоминая наш разговор по телефону. Вот я стою напротив зеркала, расчесываюсь, и никак не реагирую на все эти звоночки: такой уставший голос, намерение поехать к врачу, боль... Я должна была отнестись к этому внимательней, я должна была придержать лошадей. Какая непростительная беспечность...
— Ее сын чуть не убил её, и я едва не закончила начатое. А ты её спас...
— Это не твоя вина, — перебил меня он.
— В том месте, где мы завтракали... Там на зеркале было нарисовано разбитое сердце. Если бы я была внимательней к знакам судьбы, то этого бы не случилось.
— Нет никакой иной судьбы кроме той, что творится в данный момент. Если во всём искать знаки, то очень сложно будет думать головой и принимать разумные решения.
Я не могла не согласиться с ним. Конечно, в своих поступках я должна полагаться на себя и только на себя, но, господи, как же иногда хочется лёгких дорог и простых решений, подсказок и указателей на всех крутых поворотах... Только чтобы переложить ответственность с себя на кого-то другого, на кого-то незримого...
— Неужели в твоей жизни никогда не случалось чего-то, что можно было бы назвать знаком свыше? — буркнула я, утирая распухший нос. — Никакой мистики?
— Нет, — не колеблясь ответил он.
Но его рука так сжала руль, что побелели пальцы.
***
Я слушала молодого хирурга, который только что вышел из операционной, и объяснял мне, что случилось с Анной, — и не понимала ни слова. Из всего этого словесного потока мой мозг выхватил только слово «инфаркт», которое однозначно не сулило ничего хорошего...
— Когда она придет в себя? К ней можно?
— Сейчас она спит, а завтра посмотрим по состоянию... Съездите отдохните.
— Завтра?! Только завтра? — возмутилась я. — Я должна увидеть ее!
— Вряд ли это ей чем-то поможет, — вмешался Феликс, который все это время стоял рядом и придерживал меня за руку, как будто опасался, что я начну выламывать дверь операционной. Признаться, я была близка к этому. Мы провели в больнице уже несколько часов, меня подкашивали страшная слабость от волнения и усталости. Я мысленно благодарила Феликса за то, что ему удалось правдами и неправдами впихнуть в меня утром завтрак, иначе я бы сейчас просто не смогла стоять.
— Её накачали обезболивающим и снотворным, так что ждать пока она «проснётся» придется очень долго. Послушай врача, позаботься о себе.
Мы шли по коридору, которому не было ни конца, ни края.
— Феликс, — сказала я, когда мы наконец выбрались из лабиринта на свежий воздух, — ты не представляешь, как я... благодарна. Хотя «благодарна» — это слишком слабое слово. Если бы не ты, то мне страшно представить... Первым делом, как только Анна очнётся, я расскажу ей, какой же ты теперь... невероятный...
— Лика...
Моя сумка легко завибрировала.
— П-подожди, — мой телефон снова был где угодно, только не там, где я хотела его найти. — Секунду, хорошо?
— Вернер, ты уже дома? Скажи, что ты уже приехала! Ты должна приехать, иначе нам всем крышка, — сказала в трубку Алька.
***
— Итоговая контрольная? Сегодня? — переспросила я. — Первый раз слышу!
— У математички очередной психоз, ничего удивительного. Приезжай! Если не ради своих оценок, то хотя бы ради класса. Ты наш счастливый талисман, Вернер.
— Чего?
— Не поверишь, но каждый раз, когда ты падаешь в обморок, учителя становятся просто шёлковые.
— Не поверю, это уж точно, — проворчала я, закатывая глаза.
— А придётся. Никогда не забуду, как химичка извинилась перед Идой и отдала записку! Да-да! Перестала калякать формулы на доске, села на стул и загадочно улыбалась остаток урока, как Джоконда... Жаль ты этого не видела...
Я нервно рассмеялась.
— Альхен, прости, я не приеду, я сейчас просто не в состоянии.
— Почему?
— Да у меня тут такое... — всхлипнула я.
— Приезжай! Умеренный стресс стимулирует мозговую деятельность, через полчаса начало!
«В том-то и дело, что у меня сейчас не умеренный стресс, далеко не умеренный...»
Меня накрыло чувство такой убийственной усталости, как будто я только что пробежала десяток километров, и вот, когда наконец добралась еле живая до финиша, мне сказали, что нужно пробежать еще столько же.
Я сунула телефон в карман и повернулась к Феликсу.
— Через полчаса у нас большая контрольная. По математике. Мне стоит поехать... Сразиться со всеми этими производными, интегралами, логарифмами и прочей нечистью...
Лицо Феликса ничего не выражало. Лёд под загорелой кожей.
— Так что ты хотел сказать?
— Подождёт. Тебя подбросить до школы?
— Нет, мне совсем недалеко, я на маршрутке. Послушай, знаешь что? Я поеду в школу, а ты езжай к нам домой, что скажешь? Ты же помнишь дорогу? Тебе нужно поспать, сколько ты уже не спал? — и, не дожидаясь ответов на залп всех этих вопросов, я бросила ему связку ключей от нашего дома, которую его рука ловко перехватила в воздухе.
— Я приеду часа через три-четыре!
И пока он ничего не успел возразить, игнорируя легкое замешательство на его лице, я развернулась и побежала к остановке.
***
Я пялилась на затылок впереди сидящего Чижова, который панически вертел головой по сторонам и молчаливо вопил о помощи.
По дороге в школу позвонила папе и рассказала об Анне, тот разнервничался, сказал, что возьмёт билет на самолет и прилетит завтра утром. Меня переполняли два больших чувства: радость от того, что я наконец увижу его, и переживание по поводу того, как он отнесётся к возвращению Феликса. Обрадуется или захочет устроить ему головомойку?
Из-за всех этих мыслей я никак не могла сосредоточиться, застопорилась на последних заданиях и теперь беспомощно смотрела, как утекает оставшееся время. В голове стояла густая булькающая каша. Видимо, я сильно переоценила себя, явившись на эту контрольную.
— Лика, восьмое задание! — взревел Чижов шепотом. — Помоги!
Я накатала своё решение, скомкала бумажку и пнула ее носком туфли под парту Чижову.
— Ага, догнал, — пробубнил он, уткнувшись в тетрадь. — Ты всё решила?
— Последние два никак, — призналась я.
Алька, сидящая за мной, что-то строчила, не поднимая головы.
— Это одиннадцатое, — буркнул Чижов, и в ту же секунду ко мне на парту приземлился клочок бумаги с решённым примером. Я развернула бумажку с мелкими каракулями: и как это я не додумалась до такого простого решения? Точно, это всё сокращается и остаётся одна неизвестная...