— Спутанное сознание. Возможно, последствие травмы.
Я вздрогнула, как от пощёчины:
— Хватит! Остановите машину!
— Лика, они хотят тебе помочь! — заговорила Алька. — Тебе нужна помощь, правда, послушай меня!
— ОСТАНОВИТЕ МАШИНУ!
Блондинка резко затормозила у обочины.
— А теперь все из машины вон! — завопила я, сама едва веря тому, что говорю.
Девчонка рассмеялась:
— Это что, угон?
Снова это её угрожающее спокойствие. В её поведении не было ничего детского. Так ведут себя только люди, которые переломали в драках не один десяток костей. Причём, не своих. Феликс наконец обернулся и вперил в меня свои таинственные, как сумерки, глаза. Я вжалась в сиденье от страха, но моя безудержная злость не позволяла мне дать задний ход.
— Мне нужно поговорить с ним, — я ткнула пальцем в Феликса. — Наедине.
— О том, что тебе нужно, ты будешь рассказывать кому угодно, только не мне, поняла? — металлическим голосом произнесла девочка. Я спиной ощутила опасность, исходящую от этого ребёнка, как исходит жар от распахнутой духовки. Ей-богу, мне бы не хотелось встретиться с ней в тёмном переулке. И это ощущение было очевидным и абсурдным одновременно.
Но отступать было некуда.
— Или я поговорю с ним — здесь, сейчас, наедине — и потом езжайте на все четыре стороны. Или меня придется вытаскивать отсюда силой, отпиливая от сиденья по кускам.
— О, восхитительная идея! — зашипела девочка.
Феликс перевел глаза на спутницу:
— Это не займёт много времени.
Блондинка изумленно хлопнула ресницами и открыла от возмущения рот.
— Ты слишком… много с ними возишься! — наконец выдавила она, тщательно подбирая слова, и выскользнула из машины, со всей дури хлопнув дверью. Альке с Идой повторять не пришлось: они быстро вылезли и отошли от машины.
Казалось, этот вечер не закончится никогда.
***
Я вышла из машины и перебралась водительское сиденье: поближе к нему, чтобы не лишить себя удовольствия увидеть каждую эмоцию, каждое движение его мимики, когда я расскажу ему, какой же он негодяй…
— Теперь ты можешь перестать притворяться, что видишь меня первый раз в жизни. Фе-ликс, — сказала я, разрезая его имя на слоги, стараясь вложить в свои слова как можно больше презрения.
Его лицо было непроницаемо, как гладь темного озера, таящего в себе неведомых монстров. Ах, как мне хотелось вытянуть за жабры парочку этих чудовищ, увидеть извивающийся кольцами испуг, клацающую зубами ярость… Но гладь оставалась спокойной, как будто ему нечего было скрывать, как будто ему нечего было бояться! Разве что на долю секунды его глаза напряженно вспыхнули, дрогнула бровь, или… или мне показалось?
— Не знаешь, с чего начать? Я помогу! Твоя мать — за что ты с ней так? Когда ты исчез, она напоминала живой труп, Феликс! Живой труп! Каждый раз, когда о тебе заходит речь, она начинает плакать. Наверно плачет и сейчас — ночи даются ей особенно тяжело, если без снотворного. Пока ты здесь... катаешься на этой своей чёртовой BMW и кадришь блондинок!
Только страх, что меня снова может куда-нибудь «выбросить», не позволил мне разреветься в голос, хотя глаза нестерпимо жгло.
— Такому поступку может быть только одно веское оправдание — смерть. Мы с Анной уже почти научились не думать о том, что останки тебя, скорей всего, лежат где-нибудь в канаве или лесополосе. Но ты не мёртв, Феликс, очень даже не мёртв. Оказывается, ты жив, непростительно и оскорбительно жив!
Я подняла на него глаза, рассчитывая, что мне перепадет хоть подобие какого-то раскаяния или сожаления, но его лицо по-прежнему было равнодушным и отстраненным. И еще более равнодушными и отстраненными были его слова — слова, которые он наконец соизволил произнести:
— Я не тот человек, за которого ты меня приняла, — сказал он. — Ты ошиблась.
Я потеряла дар речи.
***
Я знала, что это уловка, это попытка сбить меня со следа, жалкий дешёвый трюк. Пусть лепечет, что угодно, сейчас я ткну его носом в кое-что и тогда послушаю, что он мне запоёт!
Прежде, чем он понял, что я собираюсь сделать, я схватила его левую руку и вздёрнула рукав его рубашки выше локтя, обнажая загорелое предплечье. Прошлым летом, незадолго до исчезновения, Феликс наколол по всей длине руки ряд китайских иероглифов. Он так и не смог объяснить мне, что они означают, но ходил страшно счастливый, чуть ли не из штанов выпрыгивал. Наверно ткнул пальцем в первую попавшуюся картинку в каталоге татуировщика, балбес.
— В чем прикол, если ты не знаешь значения? — помню, недоумевала я. — А что если они означают «жареная курица»? Или «я пукаю от молока». Встретишь какого-нибудь китайца, вот смеху будет...
— Скорее они означают «моя сестра — напыщенная зануда и любит умничать», — отвечал Феликс.
Я была уверена, что обнаружу эти иероглифы на руке, поэтому мои глаза полезли на лоб, когда их там не оказалось. «Неужели я перепутала руку?» — запаниковала я и схватилась за другую, сдёрнув с нее рукав. Но и эта рука была чиста. Ни намека на то, что когда-то здесь был целый ряд безобразных чёрных закорючек.
Одновременно с этим ещё две вещи поразили меня: его предплечья были широкими и твердыми, словно весь этот год худой хилый Феликс безвылазно проторчал в спортзале и ел анаболики горстями. И второе: он не сопротивлялся моим попыткам отыскать улики на его руках. Он протянул мне обе руки, пока я нервно разглядывала их со всех сторон. Он не боялся, что я могу что-то найти.
Я выпустила его ладони и трясущимися руками начала расстегивать его рубашку. Было плевать, как это выглядит со стороны и что он может подумать. «Два шрама от падения с мотоцикла, два шрама…» — бубнила я про себя. Но их тоже не было! Я нахмурилась, пытаясь восстановить в памяти местоположение каких-нибудь других «особых примет»: родинок или рубцов, разглядывала его лицо, руки, шею. Но никаких отметин на его теле не оказалось. Никаких! Он был спокоен и снисходительно позволял мне разглядывать его, словно я была ручной мартышкой или какой-нибудь недалекой туземкой, которая впервые увидела его, белого человека, и желала убедиться, что он так же реален, как и она сама…
— Этого не может быть, — прошептала я. — Это какой-то трюк. Ты словно пытаешься убедить меня в том, что я… сумасшедшая? Что я не в состоянии идентифицировать голос и внешность человека, с которым несколько лет прожила в одном доме?!
— Скорее да, чем нет, это очевидно, — терпеливо ответил он. Как будто разговаривал с упрямым ребёнком, пытающимся доказать какую-то откровенную глупость. — У меня нет оснований воспринимать всерьез особу, которая полчаса назад прыгнула под колёса моей машины и в дополнение ко всему этому неслабо ударилась головой об асфальт.
— Не может быть, — повторила я, пропустив его колкости мимо ушей.
Меня вдруг огорошила мысль о двойниках, о потерянных братьях-близнецах и прочих маловероятных розыгрышах судьбы. Человек, сидящий передо мной, несмотря на потрясающее внешнее сходство, и впрямь был мало похож на Феликса. Феликс был глуп, груб, болтлив и бестактен, а этот… Каждое слово — как кусок свинца, взгляд вызывает желание спрятаться, а эта молниеносная реакция... Я всё еще помнила, как отлетела от машины на три метра, получив неслабый тычок в спину. А что если я и в самом деле обозналась? В последнее время у меня было предостаточно поводов считать себя сумасшедшей, не так ли?
Моя уверенность в том, что это Феликс, стала таять. И на этот раз мне не удалось сдержаться: я уронила голову, глотая слёзы. «О, Господи, дай мне еще минуту, или две, и я непременно возьму себя в руки, вытру глаза и выйду из машины и жизни этого Лжефеликса с как можно более спокойным лицом... Всего одна минута», — взмолилась я, и тут Феликс снова заговорил.
— Мне жаль, — сказал он и — привлёк меня к себе! Белый человек сочувствующе обнимал жалкую рыдающую туземку, оплакивающую какое-то только ей понятное горе. Великодушный незнакомец успокаивал странную девчонку, совершенно случайно оказавшуюся в его машине.
Я притихла от неожиданности, уткнувшись лбом в его плечо.
***
Нет, это не Феликс. Тому не были знакомы ни жалость, ни сопереживание. Он никогда не проявлял никаких эмоций в отношении близких. Выказать сожаление, ободрить — такие функции не были прописаны в его внутренней «программе». Криво усмехнуться, скорчить лицо грустного клоуна — вот, пожалуй, и всё, на что он был способен. А этот «новый» Феликс — утешал меня!
Во мне всколыхнулись странные противоречивые чувства, как… как в тот день, когда мое отвращение к Феликсу ненадолго поугасло. Он тогда лежал пластом после очередного ночного приключения: нарвался на драку в каком-то клубе, приполз домой еле живой. Как же я его жалела… Я сидела и ревела над ним, обнимая его за перебинтованную шею и голову. Ему тогда сломали нос и основательно раскроили кожу на голове, до самой кости, от середины затылка до уха…
Боже праведный!
И тут мои глаза широко раскрылись. Шрам на затылке! Я совсем-совсем-совсем… СОВСЕМ забыла о нём! А что если... Раз сходить с ума — то сходить до конца. «Пугать людей — так пугать!» — добавил мой внутренний циник.
Я крепче прижалась к этому почти-Феликсу, обняла за шею правой рукой (он заметно напрягся), а левую — ЗАПУСТИЛА В ЕГО ВОЛОСЫ.
Сердце ударилось о рёбра, головная боль утроила силу. Под моими пальцами, надежно укрытый от посторонних глаз тёмными прядями, в том самом месте, где я и ожидала его найти, — выгнулся серп длинного выпуклого шрама.
***
Он дёрнулся, он отпрянул, он резко схватил меня за запястье, выдёргивая мои пальцы из своих волос, пытаясь стряхнуть с себя мои назойливые руки.
— Ты солгал! Ты солгал мне! Лжец, ублюдок, сукин сын! — зашипела я, выдирая свои запястья из его сжатых пальцев и страшно сожалея о своём хрупком телосложении. — Ты не человек, Феликс! В тебе нет ничего человеческого! Если слезы матери, оплакивающей тебя, заботят тебя не больше, чем капли грязи, брызгающие на ботинки!
Я выкрикивала ругательства и так громко, что закладывало уши. А потом перед глазами заплясали разноцветные мухи. «Боже, только не сейчас, только не сейчас! — взмолилась я. — Он ДОЛЖЕН узнать, как сильно я его ненавижу!» Я собрала остатки покидающих меня сил и выбросила вперёд руку, сжатую в кулак.
Честно говоря, мне не приходилось драться, но однажды Алька затащила меня на двухмесячные курсы по самообороне, где тщедушные барышни учились раздавать апперкоты под руководством отставного десантника. Дай бог ему здоровья, ибо Феликс не успел отклониться! Удар оказался воплощением моих самых смелых ожиданий: точное попадание в переносицу и такой силы, что его голова откинулась назад. Мои пальцы обожгла резкая боль, и я начала стремительно проваливаться в темноту. «Если твой нос когда-нибудь был сломан, Почти-Феликс (а он был сломан!), то сейчас тебе придется несладко…» Я еще ни разу не теряла сознание с более восхитительной мыслью.
***
Я сидела на корточках, подпирая спиной растущее у обочины дерево. В теле Иды. Алька хлопала по карманам в поисках сигарет.
— Да, я тоже думаю, надо всё рассказать её родителям. Лика сама не своя. Просто какая-то ходячая катастрофа... — буркнула Алька.
— Нет-нет-нет! Не вздумай!
«Предательница!»
— Две минуты назад ты сама предложила мне эту идею!
«Две предательницы!»
— Она никогда нас не простит, вот увидишь! — рявкнула я.
— Кто? Вернер не простит? Да она как Иисус в юбке — простит, потом догонит и еще раз простит.
Я не смогла сдержать смешок.
— Ты её плохо знаешь, Альхен. Она — тёмная лошадка, — пафосно сказала я.
Алька подкурила сигарету и нервно затянулась.
— Я не слезу сегодня с этой тёмной лошадки, пока она мне не расскажет, чем ей не угодил этот бородатый... Кстати, он мне кого-то до ужаса напоминает... Как будто я уже слышала этот голос...
«Ох, Альхен, лучше бы тебе и не вспоминать...»
Я перевела взгляд на большой тонированный внедорожник, в котором сейчас лежало моё тело и в котором бедняжка Феликс сейчас наверняка корчился от боли, и меня снова начали душить слёзы. Слезы бессилия, обиды и ярости. Подумать только, я только что сидела в этой чёртовой машине рядом с человеком, о возвращении которого молилась все эти дни. А он, несмотря на то, что сидел на расстоянии вытянутой руки, — продолжал оставаться бесконечно далеким и безвозвратно потерянным. Он не желал быть найденным. Он не хотел быть узнанным. Он был жив только для себя, но мёртв для всех нас…
Что ж, да будет так. Дело за малым: решить, как жить с этим дальше. Я понимала, что не смогу рассказать Анне об этой встрече. Неизвестность, дарящая надежду, всегда милосердней убийственного знания. Я не знала, прощу ли себя за это, но была убеждена, что пропавший без вести сын будет для Анны гораздо меньшей болью, чем сын сбежавший, презирающий, отрёкшийся. Хватит с нее потрясений. Как только приду в себя — в самом прямом смысле, — побегу отсюда сломя голову, и пропади он пропадом, блудный сын, пропади он пропадом!
Мои горькие размышления были оборваны притормозившей у обочины машиной такси. Одновременно с этим дверь внедорожника распахнулась, Феликс выскочил из машины, обошел её, открыл дверь и одним рывком поднял с переднего сиденья моё безжизненное тело.
Мы с Алькой вскочили на ноги. Блондинка с равнодушным видом направилась к своей машине.
— Что с ней? Что случилось? Куда вы… — запаниковала Алька, подбегая к Феликсу.
— У нее снова обморок. Ей не помешало бы обследование, но дальше вы поедете сами. Я вызвал такси.
Я сжала кулаки. «Прекрасная идея, Феликс, пожалуй, лучшая за этот вечер. Верни себе статус без вести пропавшего. На этот раз навсегда».
Алька придержала дверь такси, Феликс уложил моё тело на заднее сиденье.
Я забралась в машину и обняла своё тело за плечи. Очень хотелось реветь, но было жаль Идиных старательно накрашенных ресниц...
Алька что-то сказала Феликсу, должно быть, слова благодарности. Он сухо кивнул и скрылся в машине, где уже сидела, барабаня пальцами по баранке, его малолетняя спутница. Мгновение спустя все двери захлопнулись и две машины тронулись в разные стороны.
***
Минут через десять меня наконец перебросило обратно. Ида была возмущена тем, что задремала в самый неподходящий миг. Алька пыталась задавать мне какие-то вопросы относительно того, о чем мне так приспичило поговорить с незнакомцем и что собственно произошло в машине, но я только трясла головой и несла всякую чепуху, ссылаясь на ужасную резь в висках. Никто, ни за что, не должен узнать о том, кого мне преподнёс этот город в коробочке с золотой ленточкой! Ни одна живая душа! Если это долетит до ушей Анны, она сойдёт с ума...
Таксист подбросил нас до ближайшего травмпункта, где я получила свой рентген, пластырь на щеку и укол обезболивающего. К счастью, все кости были целы.
Мои попытки спихнуть Альку с Идой в соблазны ночного города с треском провалились, и мы все вернулись домой еще до полуночи. Таня ворковала над нами, как голубка, сварила какао и включила «Теорию большого взрыва» на телеке, чтоб нас всех немного отпустило. «Лика чуть не угодила под машину», — кратко объяснила Алька, и я была ей страшно благодарна за то, что она не стала выкладывать Тане подробности.
Потом мы погасили свет и улеглись на одной кровати, закутавшись каждая в своё одеялко — три окуклившиеся гусеницы в спичечном коробке. Ида сопела мне в правое ухо, Алька — в левое.
— Лика, что с тобой случилось возле книжного магазина? Ты была такая... странная. Куда ты побежала? — спросила Ида.
— Не знаю, как объяснить... — я минуту подумала, обняв обеими руками мягкую, пахнущую лавандой подушку. — Помнишь вечеринку у Чижова дома в десятом классе?
— Ага.
— Помнишь, как мы напились? Кажется, это был первый раз в жизни, когда мы по-настоящему перебрали. Прям по-взрослому. Но я помню, как добиралась домой. Ноги сами несли меня. Я едва понимала, кто я и где я, но точно знала, куда мне нужно идти. Я знала, где моё место и где те люди, которые что ли... позаботятся обо мне. Ну и устроят головомойку на следующий день, конечно. Мне попало потом, а тебе?