Спохватившись, что задумался, Майк качнул головой — вышел из транса — и открыл водительскую дверцу черного джипа, припаркованного в самом конце тупичка на Биссонет; сел за руль и пристегнулся. Захлопнул дверцу. Завел мотор — сиденья задрожали.
А разворачиваясь, приметил стоящий у другой стороны дороги сияющий на солнце краской вишневый седан.
Ее или не ее?
Сам не зная чему, улыбнулся и вывернул на дорогу.
Анна напомнила ему цветочный и парфюмерный магазин — два в одном. Протянула руки, прижалась, обдала густым запахов духов и оставила след розовой помады на щеке, при гостях в губы не решилась — этикет.
Он улыбнулся, поприветствовал ее и прошел через дом туда, где собрались остальные — на расположенную перед бассейном и украшенную вазонами с цветами и лентами лужайку. Со скрытой тоской оглядел разряженных кто во что горазд людей, толпившихся кучками от трех до шести человек, ухватил краем глаза струнный оркестр под навесом, приготовленные длинные столы и даже игровую площадку для взрослых.
Да, действо будет бурным и для него утомительным. Придется потерпеть. Что ж, не в первый раз и не в последний.
Майкл подошел к открытому буфету, выбрал у стола со спиртным стакан с бренди — один можно, к ночи выветрится, чтобы вести машину обратно — и, стараясь быть незамеченным, стал протискиваться через гостей к дальнему, затененному деревьями углу лужайки.
Здесь, на собственном Уровне, где должен бы жить, он чувствовал себя бо?льшим чужаком, нежели в лесу. Зажатый между грузной дамой с глубоким вырезом на платье и тощим длинным мужчиной с усиками, Майкл, чтобы не заговаривать с людьми напротив, прикинулся увлеченным содержимым своей тарелки. Вокруг хохотали, громко переговаривались, стучали вилками, ели (кто ел, а кто и жрал) и беспрерывно пили. Вливали во рты шампанское, ликеры, коньяки, пиво или виски. И иногда запивали все это соком.
Он гонял по тарелке кусок какой-то скользкой рыбы, поданной в качестве закуски, и думал о том, почему Анна не выделила ему место ближе с собой — наказывала за длительные отсутствия? Капризничала? Или (реши он спросить) объяснила бы это необходимостью находится отдельно от гостей, чтобы иметь возможность вставать с места и отдавать распоряжения официантам?
Он не знал. Да и не хотел знать. Сидел там, где сидел, и тяготился: ощущал, как внутри медленно копятся забывшиеся уже чувства — тугое недоброе негодование и агрессия. Пока еще в зародыше, в искре, но уже горячая, как уголек.
Майк слишком давно не принуждал себя к тому, чего не хотел, а тут поступился правилами. И теперь вместо того чтобы ловить взгляды именинницы и хозяйки, которая, возможно, на него и не смотрела, думал о том, что сегодня Марика, похоже, останется без костра.
Как прошел ее день? Оклемалась ли после Долины?
Начали дарить подарки.
Этот диалог случился ближе к полуночи у одного из фонтанов, куда вела от бассейна мраморная лестница. Наверху гулко и шумно, а здесь тихо и спокойно. Уже после застолья, после череды бесконечных тостов, где каждый красиво, но неискренне чего-то желал, после передачи презентов — подчеркнуто прозрачных коробок, чтобы каждый мог увидеть, что находится внутри, либо наглухо запечатанных конвертов, чтобы никто ничего не разглядел. А заодно и без подписей, чтобы если внутри окажется мало, не узнать дарителя.
Как лицемерно.
Закончились нудные посиделки над тарелками, хаотичное брожение вдоль лужайки и даже странные игры, в которых пьяная толпа приняла участие с удовольствием: гости косо качались на одной ноге, держались за пиджаки, галстуки и юбки, стараясь не упасть, блестели пьяными незрячими глазами и улыбались желтыми зубами и размазанной помадой.
Кучка идиотов.
Наверное, ему тоже следовало поработать над гордыней. На Магии казалось, что ее уже нет, а тут вдруг проявилась. В виде надменности и нетерпимости, в виде откровенного отвращения.
— Это все?
Анна держала в руках футляр и смотрела на ожерелье с грустью. Не столько с грустью, сколько с застывшим в глазах разочарованием и фальшивой улыбкой в попытке скрыть истинные чувства.
Майкл растерялся. Специально не стал дарить подарок вместе со всеми — хотел порадовать отдельно, а теперь не мог понять, чем она недовольна.
— Ты же просила колье из диадемитов, я тебе его и подарил. Ведь был разговор…
— Да, был.
Она захлопнула коробочку и посмотрела на него с немым упреком: мол, ну, почему вас, дураков, всему приходится учить заново и вслух? Почему не додумаетесь самостоятельно? Почему мы, женщины, как проклятые, всегда должны все делать за вас?
Он опешил.
К ночи посвежело. Пахло подстриженной травой и пробежавшей сквозь долгие километры подземных труб водой. Доносился гул далеких моторов; птицы не пели — наверное, их здесь не было или очень мало…
— А ты сам не подумал, чего еще я могу ждать?
Анна улыбалась так, словно уже подписала ему приговор. И утомленная терпимость в ее глазах напоминала ему выстраданную снисходительность королевы, которую вот уже третьи сутки, стараясь «на полную», не может рассмешить бездарный шут.
Он, наконец, понял — не сразу, но понял, — чего она ожидала.
И сразу же захлопнулся изнутри. Не готов был предложить ей себя. Обещать посвятить ей свое время, любовь, мечты и надежды. Не готов, и все тут; сам бы не смог объяснить почему, да и не пытался. Просто верил чувствам.
— Прости. Другого я не принес.
Ответил тихо и не отвел глаз, несмотря на физически жгущее кожу разочарование в ее взгляде.
— А я от тебя другого и не ожидала.
«От тебя» прозвучало почти брезгливо — внутри Майкла что-то отпало. Осыпалось, как отставшая от стены штукатурка.
Они помолчали.
Отсюда был виден мост, по которому ровно ползли светящиеся точки — фары проезжающих машин. Кто-то наверху разбил о край бассейна бокал. Через секунду раздалось: «Я сейчас все исправлю», смущенное «Ой», а следом плеск грузного тела в воду. Разразился дружный хохот.
— Ты куда, на Магию?
Она не предложила остаться на ночь — списала его со счетов. Он бы не удивился, если бы узнал, что на место сбоку от нее в постели уже нашелся другой претендент.
— Да, на Магию, — ответил просто и с удивлением осознал, что не чувствует ни боли, ни сожаления. Только облегчение. — Через пять минут пойду.
— Я провожу.
Правила приличия.
— Не надо. — Он покачал головой. — Я знаю, где выход.
Вот и все. Люди встречаются, люди расходятся. Никогда не знаешь, что к лучшему, а что останется следом и протянется по душе свежим шрамом.
Не в этот раз. Спасибо, что обошлось без боли.
Терзала, несмотря ни на что, легкая грусть. Оттого, что не знаешь, как все сложится; оттого, что вещи меняются. Вот и вновь расстелился под ногами новый путь, а чья-то дорога отошла в сторону — ответвилась и осталась позади, незачем оборачиваться.
Снова один. Снова вперед.
Гул мотора, ночной воздух, влетающий в окно, свет фар на пустынной улице.
Бессменная Изольда не спала, читала мятую газетенку, рядом на столе лежало неоконченное вязание.
— Уже вернулся?
— Ага.
— Думала, до утра тебя не будет.
Майкл не ответил. Администраторша поправила на носу очки.
— Куда тебя?
Он задумался. Почти полночь. Марика, где бы она ни была, уже спит. Так что домой.
— В зимний коттедж.
Она кивнула. Выдвинула пульт и ловко, далеко не по-старушачьи застучала по клавишам.
— Готово. Можешь входить в дверь.
— Спасибо.
— Принеси мне в следующий раз печенья с клубникой, ладно? А то эти охломоны шлют кофейное, оно уже в зубах застревает.
— Хорошо.
Майкл открыл дверь и шагнул на снег. Дождался, пока за спиной стихнет электрический гул — закроется проход, — втянул чистый горный воздух и пошел по дорожке к темневшему невдалеке коттеджу. А на ходу подумал, не раскурить ли одну из сделанных накануне самокруток? Решил, что сегодня можно — особенный день, день прощания с прошлым, — и на душе отлегло.
Над Магией висели крупные, похожие на виноградные гроздья звезды — не сравнить с небом над Нордейлом.
* * *Она никак не могла понять, правильно ли сделала, поставив палатку в источнике. Но здесь, в отличие от остального леса, не капало, а от сырости уже ломило не только ноги, но и челюсть.
Свет струился из земли — мягкий и желтый; Марика, предварительно накормив сервала, разложила мокрую толстовку на крыше треугольного домика, выставила сапоги у тента, забралась внутрь и укуталась в одеяло.
Сон не шел.
Сегодня она шла особенно долго: никак не могла отыскать подходящую стоянку для ночлега. Остановилась было у прохладного ручейка, вытекающего из каменистого нагромождения, решила, что после заката вперед не пойдет, но через полчаса почему-то снялась с места. Стоянка не казалась «правильной».
А здесь тепло, сухо, спокойно, здесь легче дышалось.
Свет пробивался сквозь палатку, наполняя темноту крохотными золотыми искорками и тихим ощущением чуда. Так блестит в далеких снах воздух, так переливается неподвластное прикосновениям пальцев волшебство.
Сегодня Майкл не пришел.
Марика не стала додумывать ерунду, поняла, что на то, вероятно, были причины. Работа, затянувшееся занятие, возможно, экстренный вызов. В конце концов, мало ли дел у человека?
Несмотря на логику, легкая грустинка все же спряталась в сердце и теперь выглядывала наружу.
Приди Майкл, она рассказала бы ему про свой день, про размышления, спросила бы про этот источник и тот, который нашла ранее. Поделилась бы мыслями.
Она вообще привыкла с ним делиться — не скрываясь и не таясь — всем подряд: и страхами, и жалобами, и радостью. С другими не могла, а с ним — да. Наверное, потому что человек хороший — спокойный, расслабленный, всегда уверенный и гармоничный. С таким хотелось быть рядом и дышать одним и тем же воздухом, чтобы не пропустить заглянувшее на огонек чудо, рядом с таким верилось в свои силы. И не стыдно, что грязная и непричесанная. И без косметики…
В общем, да, она немножко скучала. И всячески пыталась себя убедить, что это нормально. Ведь это естественно — скучать по тому, с кем комфортно? Другу, просто мужчине, человеку?
Расплести клубок запутанных рассуждений Марика уже не смогла: потихоньку, ощущая парение крохотных огоньков сквозь закрытые веки, сползла в сон.
Во сне она увидела себя стоящей на той же поляне, что и днем. У погасшего источника и восьмиугольной плиты. То же время суток, та же морось вокруг, только необычно тихо. Совсем тихо, как не бывает наяву: ни шелеста крон, ни пения птиц, ни дуновения ветерка. Марика вновь обошла плиту по периметру и приблизилась к одному из парапетов с раскрытой книгой. Удивилась и обрадовалась, когда поняла, что непонятные ранее символы теперь превратились в слова, которые можно прочитать. Вгляделась в знак воздушного потока, затаила дыхание и прошептала:
«Соедини эмоции в покой,
Стремления к нулю сведи,
Соединись с собой и успокой,
Все то, что разум бередит».
Вопросов почему-то не возникло. Строчки проникли в разум беспрепятственно и породили там ощущение безмятежности. Нужно просто отпустить эмоции, отпустить вообще все… перестать быть привязанным — вот что там сказано.
Она кивнула самой себе, убрала ладонь с прохладной каменной страницы и отправилась ко второй книге.
Здесь знак звезды и тоже что-то сказано. Рука легла на строчки, зашевелились губы.
«Всем виден свет из темноты,
Его сиянье очевидно,
Но если тени пропадут,
Вдруг станет ничего не видно».
Марика задумалась. О чем пытается сказать эта надпись? Что нет белого без черного? О контрасте, который позволяет различить, что хорошо, а что плохо? О том, что если вокруг все станет хорошо, то пропадет истинная суть вещей — все перестанет восприниматься тем, чем должно?
Любопытно. И загадочно.
Она, словно опасаясь не успеть, быстро зашагала к следующей книге. Нужно узнать, что написано в остальных двух. Обязательно узнать.
На той странице, где сверху лежал знак цветка, обнаружилось следующее послание.
«Где стихнет Ветер, вступит Лотос,
Позволит Путь не потерять,
Глаза откроет спящий Хронос,
И время бег воротит вспять».
Здесь она не поняла ровным счетом ничего. Слова, вроде бы, ясны, а вот смысл ускользал. Ладно, заучит строки, попробует разобраться позже. И, бормоча только что прочитанное четверостишие себе под нос, Марика подошла к четвертой последней книге.
Здесь символ Крыльев. Или же это Врата?
Зашевелились в тишине губы; поползли по строкам пальцы.
«Один прервется. Быстротечно.
Увереннее голоса двоих,
Но чтобы звук прошел три мира,
Прошенье нужно…»
Тут она запнулась, не в силах разобрать последний символ — «от живых»? Там сказано «от живых»? Нет-нет, что-то другое… Марика зажмурилась, напряглась, пытаясь ухватить расползающийся в сознании ответ — правильный ответ, — и едва не застонала, чувствуя, что не выходит. Ну, давай же, сложись последнее слово! Пальцы застыли над знаками; ладонь дрожала.
— Четверых. Там сказано «четверых»! — выдохнула она секунду спустя с триумфом. — «Прошенье нужно четверых».
Стоило ей сложить текст со всех четырех книг воедино, как плита в центре засветилась; от нее вверх начали струиться лучи.
— Это же… — Зрачки непроизвольно расширились, а сердце перешло на галоп. От нахлынувшего вдруг осознания Марика вдруг начала дрожать, как осиновый лист, и все никак не могла закончить фразу. — Это же Источник Здоровья!
Прозвучавшая в воздухе фраза губительным образом повлияла на сон — окружение завращалось и принялось рассыпаться, тонуть в бурой пыли.
— Нет, только не это… еще не сейчас… я ведь не успела…
Марика попыталась задержать разрушающуюся на глазах картину, бросилась в центр воронки, но обо что-то запнулась и начала медленно падать — сползать в ничто, кружа посреди осколков восьмигранной плиты.
А затем вздрогнула и проснулась. Сжала пальцами край стеганого одеяла, повернулась на пружинистой кровати, посмотрела на бордовую в белый цветочек занавеску, сквозь которую светит луна и… застыла.
Создатель помоги ей!
Она проснулась не там. Не в палатке, где должна была, где спит сейчас.
Марика распахнула глаза, резко приняла вертикальное положение, свесила ноги на деревянный пол и от волнения почти полностью перестала соображать. Каким-то образом она знала (не предполагала, но зналасовершенно точно), что продолжает спать в палатке, там, на поляне в источнике, но почему-то одновременно пребывает здесь, у Майкла в коттедже, где ее по умолчанию не должно быть!
Все ощущалось до тошноты реальным: стены, пол, коттедж, темнота, которую можно потрогать, штаны на собственных ногах, край простыни, и вместо страха ее вдруг накрыл восторг — восторг призрака, вторгнувшегося в чужие владения сквозь стену.
Вот это да-а-а-а…
Чувствуя себя незваным гостем — не то волшебником, не то шпионом, — она встала с постели, подошла к двери и выглянула наружу, в безмолвный коридор. Осторожно, ожидая в любую минуту встретить хозяина дома, спустилась по ступеням, вышла в гостиную и замерла посреди комнаты, глядя на погасший камин.
Она в коттедже. Нет, спит в палатке. И в коттедже. Она пребывает одновременно в двух местах. Как такое может быть?
Наверное, что-то пошло не так… Начались погружения по слоям, путаница, раздвоение личности?
Надо проснуться. Надо срочно проснуться.
Марика сжала голову руками и напряглась.
Она должна проснуться!
И проснулась. В своей собственной постели, в спальне.
В квартире на восемнадцатом этаже.
Ощущая себя в полубреду, вновь выбралась из-под одеяла как была — в кофте и штанах — и долго смотрела на знакомые, но успевшие уже подзабыться стены.
Здесь она когда-то пила. Здесь часто кружила по комнате, продумывая сценарии. Здесь засыпала, мечтая о премиях и о том, чтобы что-то изменилось. Что-то глобальное, правильное. Здесь же легла спать перед тем, как отправиться утром на Биссонет, а после шагнуть в распахнутую бабкой дверь и очутиться на Магии.