Главное — попасть домой, напомнил себе Савичев, не стоит позволять ненависти одержать верх над разумом.
— Ты решил умерить свою гордыню? — спросила Роксана ближе к вечеру, пригласив его за свой стол отведать изысканных яств. Дмитрий старался играть свою роль как можно правдоподобнее, избегал взгляда старейшины и не раскрывал рот без приказа.
— Да, великий вождь. Сама мысль о том, что в скором времени мне предстоит узреть прекраснейшую из правительниц этого мира, наполняет мое сердце трепетом и смирением. — Он испытывал лишь легкое любопытство, записав непревзойденную матриарх в список своих врагов. — Это великая честь для недостойных… самцов.
— Недостойный муж не удостоился бы чести предстать перед очами Лаэртии, как и восседать за моим столом подобно равному, — Роксана пригубила из кубка. — В великой империи тем, кто наделен острым разумом, всегда сопутствует почет и слава. Если матриарх сочтет тебя достойным, ты избежишь участи раба и получишь свободу передвижения. Стрелы Криспиды давно минуют ее сердце после гибели спутника жизни, но если тебе удастся пробудить в ней желание, перспективы будут самыми заманчивыми. Вольный спутник делит власть с матриарх и становится равным, отмеченным печатью Антала.
Савичев придал своему лицу выражение щенячьего восторга, но сами его мысли сейчас были не столь восторженными. "Чпокну императрицу и свалю домой. Надо обучить ее фразе "даст ист фантастиш" и другим премудростям немецкого кинематографа, просо ради прикола. Если брать от этой ситуации, то по максимуму". Вот в чем, а в собственной неотразимости он никогда не сомневался.
— Вижу, ты осознал, что тебе предстоит и как следует себя вести, — обмануть неглупую старейшину оказалось просто. — Не хотелось бы заковывать тебя в цепи, потому как при дорожной тряске наручи изотрут кожу в кровь. Лучше тебе не играть со мной, чужеземец, потому как если матриарх узрит тебя избитого — а в случае твоего неподчинения никто с тобой не станет церемониться — ты отправишься прямиком в шахту или на рабовладельческий рынок.
— Я готов тебе поклясться своими богами, — закивал Савичев.
— На собственной крови?
— Конечно, ведь капля моей крови делает уговор нерушимым. Иначе гнев богов обрушится на мою родню до десятого колена. — Главное, верить в ту чушь, которую несешь. Он даже не поморщился, когда старейшина полоснула его ножом по предплечью и, не позволив опомниться, втерла в свежие надрезы порошок, похожий на уголь. Савичев ненавидел татуировки, но стойко стерпел эту манипуляцию. Геройствовать без возможности вернуться в свой мир пока не имело особого смысла. Лучше ударить на поражение на прощание, когда временной портал будет найден.
— И ты не будешь просить за своего друга? — осторожно прощупала почву старейшина.
— Он слабоумен, — пожал плечами археолог, — к тому же сломлен окончательно. Меня терзают сомнения, был ли он воином, этот самец дрожит от собственной тени.
Его игра сработала. Во время последней трапезы в общине оцилл он буквально утопил Роксану в покорном почтении, с молчаливого позволения попросил дать ему ценные советы, как вести себя во дворце матриарх и запомнил базовые правила этикета. Дмитрия немного удивил тот факт, что Роксана собралась сопровождать его в пути вместе с (какое облегчение) всего шестью оциллами, но мужчина ничем этого не выдал, включив маску щенячьего восторга и пояснив, что безумно счастлив продолжать вести беседы с подобной женщиной, наградив ее эпитетами, которых прежде удостаивалась только Лаэртия.
Позже вернули его одежду — выстиранную и высушенную на солнце, больше всего лесных дикарок заинтересовали плавки, которые они даже не сразу хотели ему возвращать. Тупая орда, думал Савичев, продолжая улыбаться Роксане, которая больше не считала нужным скрывать своего расположения к чужаку.
Они тронулись в путь около полуночи. Ведикус продолжал изображать полуобморочную сомнамбулу, и вскоре зоркие оциллы ослабили свое пристальное внимание. Старейшина ехала верхом на вороной кобыле в сопровождении двух оцилл, еще две управляли повозкой, а третья пара осталась присматривать за узниками. Процессия еще не выехала с территории обширных лесов, и когда повозка замедлила ход на каменистой дороге, Ведикус, притворившийся спящим, перехватил взгляд Савичева, а тот едва заметно скосил глаза в сторону, подавая условный знак. Тотчас же спаркалиец застонал, якобы во сне, и по его телу пошла волна крупной дрожи. Оциллы лишь на миг прервали свою беседу, презрительно усмехнувшись, тогда как Дмитрий подошел к приятелю, тряхнув его за плечи.
— Эй, что с тобой? Во имя Лакедона, ублюдок, ты перебиваешь мне сон! — сжал пальцы на шее и шепнул прямо на ухо: — Ты понимаешь, что второй попытки у тебя не будет?
Удар Ведикуса оказался сокрушительным. Кровь брызнула из рассеченной губы Савичева на деревянный настил повозки, и он вскочил на ноги, поворачиваясь к оциллам, которых происходящее только забавляло:
— Во имя ваших богов, этот слабак лишился рассудка! Я не собираюсь явиться перед очами матриарх с разбитым лицом!..
Упоминание правительницы подействовало. Одна из девушек подошла к спаркалийцу, занеся кулак для удара, другая бесцеремонно сжала подбородок Савичева пальцами, поднеся факел настолько близко, что едва не опалила ему брови и внимательно осмотрела место удара. Глухой писк подруги за спиной привлек ее внимание, но девушка не успела обернуться, когда вскочивший на ноги Ведикус, пнув под ребра поверженную оциллу, которая пыталась вдохнуть, сжимая шею руками, ткнул горящим факелом прямо в спину стоящей к нему спиной воительницы.
Лесная охотница закричала и упала на колени. Черный плащ, накинутый на ее плечи, воспламенился мгновенно, Дмитрий едва успел перехватить факел из ее рук. Треск ветвей, которые служили навесом для повозки, известил о то, что Ведикус выбрался. Вышвырнув источник огня в рваный проем вслед за Ведикусом, Савичев сдернул с соломенного ложа плотное тканное покрывало и поспешно накрыл им девушку. Огонь уже перекинулся на ее густые волосы, запахло жженым пером, а крики оциллы резанули по сердцу жалостливыми нотками. Играть с огнем изначально никто не планировал, спаркалиец просто сориентировался на месте.
— Черт тебя побери, перестань! — почти ласково велел Дмитрий девушке, которая каталась по повозке, пытаясь сбросить его руки. — Дура, получишь ожоги! Замри!
Пламя удалось сбить довольно быстро, надзирательница стонала от болевого шока, царапая ногтями днище повозки. Хрипы второй девушки привлекли внимание Савичевы, почти в темноте он кинулся к ней, отыскав на ощупь болевую точку возле сонной артерии и резко надавив на нее пальцем. Он даже не осознал, что повозка остановилась и не обратил ни малейшего внимания на Роксану с ножом, пока оцилла в его руках не сделала несколько судорожных вдохов и не обрела способность говорить.
— Спаркалийский раб бежал! — прохрипела она. Савичев непроизвольно попятился вглубь повозки. Меньше часу назад он веселил старейшину пошлыми анекдотами и даже пил местный коньяк из одной с ней фляги, а сейчас в глазах вооруженной женщины была такая сильная ненависть, что он усомнился, оставят ли его в живых.
— Что с ней? — Роксана указала на сжавшуюся на полу повозки оциллу.
— Презренный раб ударил воина неведомых земель и забрал мое дыхание одним касанием, а Сатинею просто сжег огнем… — пролепеталаеще не пришедшая в себя девушка. Когда Роксана шагнула к Савичеву, он миролюбиво поднял руки вверх.
— Я не собираюсь бежать, я дал тебе клятву на крови. Не мне держать ответ за человека, лишенного рассудка!
— Преследовать? — в проеме плетеных прутьев показалась фигура боевой оциллы в кожаных доспехах. — Кальвия прочесала окрестности, но в этой чаще идет ответвление троп, а тучи скрыли Фебус, тьма может попутать знаки.
— Сейчас это лишено смысла. — Роксана грубо надавила на рассеченную губу Дмитрия. — По прибытию в Атланту мы пустим по его следу Пантер матриарх, в столице его схватят сразу. Он или сгинет в лесах, или вновь попадет в наши руки!
Миниатюрная охотница, которую вырубил Ведикус, пришла в себя и подползла к подруге, осматривая ее ожоги. Старейшина устало покачала головой.
— Хорошая стратегия, Димитрий. Признаться, я тебя недооценила.
— Ваше презрение к мужчинам подчас затмевает разум, и вы не видите дальше собственного носа, — необходимость играть в игры отпала. — Ты же была слишком надменна, чтобы заключить со мной сделку и позволить моему другу уйти, смотри, к чему это привело. Одна обожжена, другая бы отправилась к вашим богам, не поспей я вовремя. Я дал слово, что не буду противиться, но спаркалиец такого слова не давал.
— Ты так же умен, как и глуп, воин Украины. — Произнесение названия родной страны из уст древней дикарки казалось нереальным. — Твой друг не подверг бы себя риску ради тебя. Ты зря полагаешь, что работа в шахтах более ужасна, чем твоя участь.
— Я как-нибудь это переживу.
Роксана поднялась на ноги. Несколько мгновений она молчала, затем покачала головой.
— Остерегайся играть в подобные игры с Лаэртией, отчаянный храбрец, иначе ты будешь молить своих богов о смерти, как об избавлении, — тихо произнесла она, и Савичев с удивлением различил в ее голосе ноты практически дружелюбного сопереживания…
ГЛАВА 11
СпаркалияГрациозное животное цвета нектара черных зерен с молоком медленно подкралось к воде, настороженно оглядываясь назад, опасливо повело овальными ушками. Лишь убедившись в том, что никто ему не угрожает, опустило вытянутую мордочку, зачерпывая воду языком, дергая коротким хвостом.
Латима скосила глаза на Аларикса, замершего в седле, и пожалела о том, что не взяла с собой арбалет. Спаркалийские карелы пришлись ей по вкусу во время ежекруговоротных пиров. Аларикс перехватил ее оценивающий взгляд, и в его светлых глазах сосредоточенный лед сменился всполохом агрессивного пламени. От одного только взгляда Латима едва ли не теряла голову, но сейчас ничем не выдала своего смятения и возбуждения, которое в последнее время покидало ее очень редко. Время ее дипломатической миссии подходило к концу. Если поначалу Лучезарная жаждала как можно скорее уладить все острые углы касательно будущей торговли и консолидации в случае военной угрозы, чтобы вернуться в родной с детства лабиринт каменных улиц и акведуков, в роскошь дворцовых зал, к зеленым равнинам и густым лесам Атланты, то сейчас боялась признаться себе, что мысль о скором возвращении вызывает щемящую тоску.
Криспида наказала свою дочь даром высокого чувства к тому, с кем ей никогда не достигнуть абсолютного взаимопонимания. Дети разных миров, таких различных культур и жизненных укладов. Он продолжал видеть в женщине игрушку для чувственных услад, презрительно игнорируя даже военные достижения и навыки. Латима почти признала в нем равного себе. Воспитанная в матриархальной империи, жестокая и безжалостная, она готова была протянуть ему руку равноправия. Увы, Фланигусу этого было недостаточно. Он привык всегда и все получать сполна, не зная полумер. Любить — исключительно по своим правилам. Обладать — в самом прямом смысле этого слова. Наверное, любая бы другая на ее месте бежала бы сломя голову от подобного мужчины. Но Латима с детства не знала понятия «страх», его заменили осторожность и уверенность в собственных силах.
Скосив глаза, гордая амазонка наблюдала, как Аларикс, словно гибкий тигр, крадущийся к своей добыче, бесшумно выскользнул из седла, не сводя взгляда с безмятежного карела у водопоя. На миг замерло все вокруг, доли упавших капель — затем птицы возобновили свое пение, ветер пробежался невесомым поглаживанием по зарослям осоки, вызвав легкую зыбь на поверхности пруда. Латима злорадно улыбнулась. Вряд ли Алариксу удастся подкрасться к добыче незамеченным, скорее всего, он спугнет ее где-то на середине своего пути. Это она, безжалостная Лучезарная, обладала умением двигаться подобно бесшумной тени, Ночь, ветер и звуки природы были ее союзниками. Однажды она и четыре Пантеры под покровом ночи проникли в лагерь Черных работорговцев, превосходивших их численностью в десяток раз, и вырезали всех до единого. Презренные шакалы не успели даже проснуться и поднять шум. Какая ирония — у мертвого предводителя тогда обнаружился кошель спаркалийских монет. Эта патриархальная империя не жалела сокровищ, чтобы заполучить в свои руки несгибаемых атлантских красавиц лишь с одной-единственной целью — получить удовольствие от процесса приручения амазонок. Ее религия утверждала, что спаркалийцы и атлантки возродились из одной ветви жизни. Жестокая ирония судьбы развела их по разные стороны баррикад.
Вопреки ожиданиям Латимы, Аларикс вовсе не крался и не прятался. Уверенно расправив широкие плечи, он шагнул навстречу насторожившемуся животному. Девушка не сводила глаз с его высокой фигуры истинного воина, позволяя искрящимся змейкам предвкушения опутывать ее тело невидимой сетью, такой сладкой и плотной, что она беспрепятственно проникала под кожу, ускоряя бег сердца и заволакивая глаза красноватой пеленой. На спине императора остались следы ее ногтей, самая искренняя и неоспоримая метка, печать страсти, которая давно вышла за рамки обычного плотского вожделения. Желание вновь обвить руками эту спину, ощутить тяжесть бугрящихся мускулов, жар смуглой кожи и биение сильного, выносливого сердца становилось нестерпимым, Латима непроизвольно напрягла мышцы бедер, прикусив запульсировавшие губы. Это было безумием — так желать того, с кем у нее никогда не будет совместного будущего, кто не станет мириться с ее свободолюбивой сущностью и сделает все, чтобы сломить, опустить к своим ногам, отобрать свободу, которой она, Латима, наслаждалась с рождения, до последней капли. Непомерно высокая цена за возможность любить и быть любимой подобным мужчиной… таять от страсти в его объятиях каждую ночь и однажды потерять себя насовсем. Сердце пропустило болезненный укол острой тоски и сожаления. Криспида, ты была пьяна после хмельных возлияний в высоте лазурных небес, если твои стрелы сбились с траектории и пронзили два таких непохожих сердца!
Карел вскинул голову, когда перед ним появился Аларикс, готовый обратиться в бегство, но мужчина медленно поднял руки ладонями кверху, захватив взгляд дезориентированного животного в тиски своих светлых глаз. Лесная лань оцепенела, пропустив судорожную конвульсию по всему телу, но не тронулась с места, застывшая, придавленная железной волей самого сильного хищника на земле.
Брови Латимы непроизвольно поднялись вверх, когда мужчина, что-то прошептав, протянул ладонь, опуская ее на холку дезориентированной добычи. И зачарованное властью млекопитающее не отшатнулось и не дрогнуло, глядя в глаза своего охотника и палача, но созерцая в нем друга в этот момент. Губы Аларикса шевелились, Латима не могла разобрать слов на таком расстоянии, и карел словно внимал этим словам, позволяя себя гладить, теряя остатки воли и осторожности.
Лучезарная прекрасно понимала, что сейчас должно произойти, и впервые в жизни испытала сочувствие к животному. Да, тому самому, чьим мясом так любила лакомиться на пирах, а еще больше — охотится на них, попадая в глаз с дальнего расстояния. Вздрогнула и непроизвольно зажмурилась, когда ласковые руки Фланигуса сжались на шее безропотной добычи. Карел вскинулся, пытаясь вырваться из хватки голых рук мужчины, который сейчас продолжал ласково улыбаться, но Аларикс одним движением, которое со стороны показалось легким и невесомым, свернул его гибкую шею. Животное вздрогнуло и затихло, не издав ни звука, упав к ногам охотника.
Латима наблюдала за столь привычным для нее ранее исходом беззащитной лани, не понимая, почему сердце зашлось более ускоренным ритмом, а горло сжимает удушающей пленкой, словно это ее шеи сейчас коснулись ласковые руки императора Спаркалии.
Аларикс запрокинул голову, разминая шею, и встретил взгляд Латимы. Девушка только чудом успела взять себя в руки. В его глазах сейчас можно было прочитать его мысли открытым текстом.