Олегу эта игра понравилась, он чувствовал себя раскованно и развратно. Он сосал член Германа и получал от этого не меньшее удовольствие. Громкие стоны над головой, вкус солоноватой смазки на языке, упругий член, проникающий глубоко в рот, ощущение анальной пробки внутри – вкупе это сносило голову. Герман был любителем минетов, и так же как и с камерой, его нужно было направлять, поэтому Котик оторвался от члена и поманил его за собой. Фотограф, как загипнотизированный, пошел за пушистым хвостиком, пока не оказался перед диваном. Олег надел на него презерватив, размазал смазку по члену, встал на колени, демонстративно вытащил из себя пробку и прогнулся в спине, показывая готовность к следующему этапу их игры. Герман раздвинул нежные ягодицы и, внимательно следя за собственными движениями, вошел в узкую дырочку.
Громкие сладкие стоны разносились под потолком небольшой студии, на окраине города, всю ночь напролет. Они то затихали, то взрывались с новой силой. Два жарких тела сплетались воедино, жадно касаясь друг друга, даря и поглощая наслаждение. Их соединение можно назвать искусством, высшей точкой гармонии в мрачном и безликом мире одиночества. И это могло длиться бесконечно, если бы не бич всего сущего – время. Их свидания подошло к концу чрезвычайно быстро. Герман с сожалением отпускал от себя нежного красивого мальчика, с глубокими печальными глазами и мягкой улыбкой на тонких губах. Олег вышел в холодное утро и скрылся в недрах огромного черного джипа, бросив на прощание загадочный взгляд, оставляя надежду, что следующий четверг будет таким же незабываемым, как и прошедший.
Холодный, весенний ветер раскачивал ветки еще голых деревьев из стороны в сторону. Основная часть снега сошла, оставляя о себе грязное и мокрое воспоминание на дорогах. От одной мысли, чтобы выйти в этот промозглый, отвратительный вечер на улицу, у Паши поджимались пальцы ног. Он ненавидел сырость всеми фибрами своей души. Лучше устоявшийся минус или высокий плюс, чем колебания около нуля и дождь. Но как бы прискорбно не было, выходить на улицу придется именно сегодня, потому что встречу, с его любимым профессором, отложить нельзя.
Олег и Тёма крутились на кухне, в кое-то веке решив что-то приготовить, и это что-то явно подгорало. Раздобревший и подросший за зиму Пушок вальяжно развалился посреди комнаты, изображая крепкий сон, но подцепляя лапой каждого, кто проходит мимо. Пару раз Паша наступил ему на хвост, но тот упорно продолжал лежать на месте.
- Это будет шедевр, - заявил Артем, с упоением облизывая ложку.
- Ты мне сейчас Германа напомнил, - скривился Котик. – У меня даже зубы свело.
- Я думал, тебе он нравится.
- Я не спорю, Гера замечательный, но, только, пока речь не заходит о картинах. А любой наш разговор сводится именно к картинам. Причем, к его картинам!
- Ну, уж если ОН не будет любить себя, то больше никто не сможет. Милый, зачем ты достал этот свитер, - это Тёма обратился уже к Паше, который долго выбирал одежду. – На улице ведь не зима.
- Да лучше уж минус двадцать, чем это, - Паша недовольно сморщил нос и кивнул в сторону окна.
- Надень тот синенький пуловер, - посоветовал Котик. – Он тебе очень идет.
Тёма энергично закивал головой, но Паша только кинул свитер в угол дивана и грустно опустил голову, слегка сгорбившись. Ему отчаянно не хотелось выходить из дома, и дело было не только в погоде. Он ощущал себя уставшим и больным, но насколько он знал себя, о простуде речи не шло. На душе скребли кошки, и не такие красивые и ухоженные как Пушок, а облезлые, голодные и обозленные. А что послужило тому причиной, он понять не мог. Единственно радовало, что едет он сегодня к Всеволоду Игнатьевичу, своему любимому профессору. Он даже успел соскучиться за неделю по его голосу и нежным рукам. Почувствовав наплыв раздражения на непонятную меланхолию, свалившуюся на голову, он натянул на себя свитер и пошел в прихожую.
Ребята переглянулись, но промолчали. Не часто увидишь Пашу задумчивым и хмурым, каким он и ходил весь день. Они проводили его взглядом до прихожей и услышали как тихо закрылась за ним дверь. Котик снова посмотрел на Тёму:
- Что-то случилось?
- Я не знаю, - пожал плечами Тёма и вернулся к созерцанию содержимого сковородки. – Может, пиццу закажем?
Паша поднимался по знакомой широкой лестнице и пытался просканировать свое тело еще раз, выискивая причину бешено бьющемуся сердцу и сбитому дыханию. Недавний медосмотр показал, что с ним все в норме, как и с ребятами, но руки почему-то были холодными и вспотели. Паша тряхнул головой, натянул на лицо улыбку и позвонил в дверь. Профессор встретил его с доброй улыбкой и погладил по плечу. Паша не выдержал и крепко обнял его за шею. Приятный запах окутал его со всех сторон, как и руки Всеволода Игнатьевича. Они гладили его напряженную спину, теплые губы поцеловали в висок, а Паша зажмурился и уткнулся носом в крепкое плечо.
- Пашенька, в чем дело? – прошептал профессор.
- Не знаю. Чувствую себя сегодня, целый день, как-то странно.
Профессор отодвинул от себя парня и внимательно на него посмотрел. Паша посмотрел в его глаза в ответ, и ему, на секунду, показалось, что лицо напротив осунулось, побледнело и заметно постарело. Они рассматривали друг друга несколько секунд и хмурились, каждый думая о своем.
- Давай для начала выпьем чая, - предложил профессор. – Ты наверно продрог.
Паша с радостью согласился и потопал к уже сервированному столу. Хоть он и был на улице всего ничего, в промежутках между подъездами и машиной, но ему и этого хватило. Он с упоением схватил чашку обеими руками, впитывая ее тепло и вдыхая аромат травяного чая. Всеволод Игнатьевич сел напротив более чинно, и как-то осторожно, задумчиво и хмуро глядя в стол. Паша настороженно замер, наконец понимая, что его плохое предчувствие было связанно с профессором.
- Паша, - начал профессор серьезным тоном. – Нам надо поговорить.
- Я слушаю.
Паша снова похолодел внутри. Он убрал руки от чашки и зажал их между коленями, ссутулился и внимательно рассматривал профессора серыми глазами, с явным оттенком тревоги. Его тонкие темные брови сошлись на переносице, а кадык нервно дернулся.
- Я, возможно, покажусь тебе эксцентричным стариком или совсем чокнутым, но я принял определенное решение.
- Вы прекрасно знаете, что я никогда Вас не считал таким.
- Не перебивай меня, пожалуйста, Паша, - профессор не договорил, его лицо исказилось, и он прохрипел, - Паша…
Лицо напротив, в мгновение ока, приобрело пепельный оттенок, глаза крепко зажмурились, руки обхватили тело, изо рта вырвался стон боли. Профессор накренился набок и рухнул на пол, скрючившись в позе эмбриона. Все произошло так быстро, что Паша не успел сориентироваться и подхватить падающего профессора. Он подлетел к вздрагивающему и стонущему от боли телу на полу:
- Профессор, что с Вами?
Паника накрыла с головой, словно морская волна. Паша сидел рядом с профессором на коленях и не знал, что ему делать. Он и предположить не мог, что этому крепкому, улыбчивому, жизнерадостному мужчине может стать плохо. Ледяными руками он поднял его голову и заглянул в глаза. Сердце колотилось в груди с бешеной скоростью, в ушах шумела кровь, изо рта вырывалось судорожное дыхание. Профессор приоткрыл глаза, облизнул пересохшие губы и прошептал:
- Таблетки.
- Где? – возопил Паша, наклоняясь ближе к его лицу, дабы расслышать невнятное бормотание.
Длинный скрученный палец на дрожащей руке указал направление в кладовку, куда Паше не разрешалось заглядывать. Больше профессор не произнес ни слова, пытаясь дышать размеренно, и зажмурил свои водянистые глаза. Паша вскочил на ноги и кинулся к заветной двери. В темном маленьком помещении зажегся свет и пред ним предстали полки, заставленные разноцветными баночками, тюбиками и коробочками с лекарствами, количеству которых позавидует любая аптека. Паника новыми волнами накрывала, превращаясь в ужас. Серые глаза бегали по полкам, дрожащие руки касались упаковок:
- Какие? Какие? – истерично выкрикивал Паша.
Выглянув в дверной проем, Паше показалось, что Всеволод Игнатьевич на полу перестал дышать. Он снова подбежал к профессору, параллельно вытаскивая сотовый из кармана брюк. Трясущиеся пальцы упорно скользили мимо кнопок на сенсорном экране, не желая набирать номер «скорой». Поборов непослушный телефон, Паша поднес его к уху. Ответил спокойный женский голос и спросил в чем проблема.
- Здравствуйте, приезжайте скорее, - возопил в трубку Паша, вглядываясь в посеревшее лицо профессора. – Мужчина, чуть старше пятидесяти. Он просто упал! Попросил принести таблетки, а там их миллион!
Женский голос в трубке старался успокоить паникующего парня, выяснить адрес и название лекарств. Паша снова подбежал к полкам и стал перечислять сложные названия препаратов заплетающимся языком. Женский голос продолжал размеренно просить о спокойствии и уверил, что машина за ними уже выехала. Паша снова уселся на пол рядом с Всеволодом Игнатьевичем, постарался унять свою истерику и трясущимися пальцами прощупать пульс. Профессор продолжал лежать без движения, грудная клетка слабо приподнималась, пульс не хотел прощупываться, но скорее не от своего отсутствия, а от Пашиной неопытности в этом вопросе. Ресницы затрепетали, и профессор мутным взглядом нашел перепуганное бледное лицо, склоненное над ним.
- Сумка возле двери, - прошептал профессор.
- Вы только не вздумайте умирать! – потребовал Паша, четко услышав в собственном голосе обреченность.
На ватных ногах он прошел в прихожую в поисках упомянутой сумки. Та стояла на тумбочке, словно давно ожидая своего часа, и насмехалась своими карманами на змейках. В дверь позвонили. Паша пропустил спешащих мужчин и женщину в синих халатах, с носилками и объемной сумкой. Сориентировавшись в мгновение ока, они сделали профессору укол, водрузили его на носилки и понесли к выходу. Паша схватил сумку и ринулся следом, но женщина его остановила:
- Вы родственник?
- Нет, - растерялся Паша. – Я его близкий друг. У него никого нет.
Женщина поджала губы, но кивнула головой. Паше позволили поехать с ними. Забившись в угол машины скорой помощи, он чувствовал как его лихорадит, а мысли в голове не хотели приходить в порядок, то и дело возвращаясь к полкам с таблетками, заранее приготовленной сумке и серьезному разговору, который так и не состоялся. Все происходило быстро, как в фильме. Они подъехали к серому в ночи зданию, выгрузили профессора и повезли по длинному коридору. Паша хотел было побежать следом, но перед распашными дверьми его задержала медсестра и велела ждать здесь, заибрая сумку из ледяных рук. В кармане на змейке нашлись все документы и медкарта. Паша остался один в пустом коридоре. Он некоторое время смотрел на плотно закрытые двери, не зная что делать. Вдоль стен обнаружились пластиковые стулья. Он опустился на один из них, подтянул коленки к груди и приготовился ждать. Никогда ему не приходилось ждать известий о здоровье дорогого человека, а уж сидеть в холодном пустом коридоре, под дверями операционной, и подавно. Его чувства находились в смятении, мысли в голове в беспорядке, тело словно заледенело. Он чувствовал себя, как два года назад, оказавшись на улице: маленьким, потерянным и никому не нужным. Он сидел тихо, как мышка, и гипнотизировал стену напротив. Тишину коридора нарушали шаги медперсонала, скрип каталок и уставшие голоса; воздух наполнял резкий, неприятный запах дезинфицирующих средств и больничной еды. Сколько он прождал на твердом пластиковом сидении, определить было сложно. От грустных мыслей его отвлек знакомый удивленный голос:
- Паша, что ты здесь делаешь?
Серые пустые глаза оторвались от стены и пробежались по остановившемуся напротив человеку. Им оказался Андрей, с резиновыми перчатками в руках и сдвинутым на шею респиратором. Он внимательно смотрел на Пашу в ожидании ответа. С тонких дрожащих губ сорвался невнятный звук, похожий на мяуканье. Совладав с собой, Паша выдавил:
- Он просто упал. Я вызвал «скорую». Его забрали и ничего не говорят. Я видел, что ему больно, но ничего не смог сделать - в серых глаза мелькнула вина и страх, тонкой поволокой их стали застилать слезы. – Там было столько таблеток. Я и не знал, что он болен.
- Тихо, тихо, - успокаивающе произнес Андрей, усаживаясь рядом с трясущимся Пашей и обнимая его за плечи. – О ком ты?
- Профессор, - всхлипнул он и уткнулся носом в широкое плечо. – Всеволод Игнатьевич.
- Ага. Давай я схожу, узнаю, что с ним?
Паша поднял голову и с надеждой посмотрел на главврача. Андрей решительно поднялся и вошел за закрытые двери. Паша вскочил со своего насеста и в нетерпении заходил от стены к стене, заламывая тонкие пальцы рук. Через несколько мгновений Андрей вышел, но на его лице не было улыбки, скорее маска, обязующая успокоить нервных родственников. Он усадил Пашу обратно, присел рядом и крепко сжал его ледяную ладонь в своей руке.
- Не стану тебе врать, Паша, и ходить вокруг да около, - начал Андрей. – У него рак на последней стадии.
- Что?! Но он же всегда себя хорошо чувствовал!
- Временная ремиссия - обычное дело перед финальным аккордом. Мне очень жаль, у него осталось совсем мало времени.
- Сколько?!
- Пара недель. При интенсивном лечении – возможно месяц.
- Господи, - зажал рот ладонями Паша, мужественно стараясь не разреветься.
- Давай я отвезу тебя домой.
- Нет! Я хочу остаться с ним! Меня пустят к нему?
- Сейчас нет – он спит. Тебе тоже следует отдохнуть. А завтра приедешь.
- Ты думаешь, я смогу нормально заснуть?! – закричал Паша, вскакивая на ноги и снова начиная метаться.
- Паша! – преградил ему дорогу Андрей и взял за плечи.
Они смотрели друг другу в глаза дольше минуты. В одних плескалась горечь и отчаяние, в других – спокойствие и сочувствие. Мысли в Пашиной голове постепенно приходили в подобие порядка, рациональное мышление взяло вверх, и он осознал, что, действительно, ему сейчас здесь делать нечего. Поникшей тенью он пошел следом за Андреем, еле переставляя ноги. Вселенская усталость опустилась на плечи, в глазах образовался песок. Если минуту назад он думал, что не сможет заснуть, то теперь, он был готов растянуться прямо на полу этого холодного больничного коридора и, если повезет, не просыпаться никогда.
========== Глава 8. ==========
Назло врагам и вопреки законам жанра яркое солнце заливала улицы, превращая день в настоящий праздник весны. На улицу старались выбраться все жители города, чтобы насладится теплом. Паша поехал в больницу с Сергеем, хотя ребята тоже собирались поддержать его. Зачем с ним увязался работодатель, он не понимал, но спорить был не в настроении. Ночью он спал как убитый, а на утро чувствовал лихорадочное возбуждение. Горячий чай не смог согреть его ледяное нутро и руки, а желудок так и норовил вернуть обратно с трудом засунутую в него пищу. Он нервничал, потому что не знал чего ему ожидать и как себя следует вести.
В холле они с Сергеем расстались – тот пошел к Андрею, а Паша отправился в палату к своему профессору. Тихонько приоткрыв дверь, он юркнул в светлое стерильное помещение и замер возле постели больного. Окутанный проводами, бледный и заметно постаревший за одну ночь, Всеволод Игнатьевич спал. На мониторах бегали синусоиды и импульсы, по трубкам капельниц текла прозрачная жидкость, грудь больного размеренно поднималась и опускалась. Пашкино сердце сжалось от увиденного, на глазах навернулись слезы. Отведенного времени казалось очень мало. И для чего оно? Успеть проститься? О чем разговаривать, когда он откроет глаза? Мелкая дрожь холодным ковром устилала кожу с макушки до пят. Вот так, в одно мгновение, природа в очередной раз показала, что человеческая жизнь неимоверно хрупка и властителями мира мы никогда не будем, и чуда не случится. В такие мгновения, любой человек начнет верить, во что угодно и молиться,кому угодно, лишь бы отсрочить неизбежный момент, который, для самых близких, наступает всегда раньше положенного. Серыми тучами тоска затягивает сознание, как в холодную безрадостную зиму. Вселенская усталость наваливается тяжким грузом на плечи, даже если тебе всего девятнадцать, и прожитая жизнь кажется пустой.