- Так ты исполнишь то, что я прошу?
- Разумеется.
- Вот и отлично. А теперь люби меня...
Я всегда делал то, что он просил, и старался делать это хорошо. Потому что то, что я испытывал в его объятиях, было достойно самой преданной любви и самой искренней благодарности.
На следующий день мешок с дукатами лежал на пороге дома кузнеца Сагарелли, а я наблюдал из-за угла соседнего дома, не спеша уходить до тех пор, пока Джанни, возвращаясь из кузницы в дом, не обнаружил подарок. Вся семья, за исключением больной матери, собралась вокруг Джанни, растерянно стоящего с мешком в руках, и на их лицах изумление сменялось радостью. Я бросил в мешок записку, и теперь они будут знать, что со мной все в порядке, но домой я не вернусь. Я не стал писать, где я и чем занимаюсь; по настоянию монсеньора, с прошлой моей жизнью должно было быть покончено навсегда, и никто из родных не должен был меня искать.
До самого вечера я бродил по улицам, неосознанно повторяя свой всегдашний маршрут с бочкой, только вот бочки у меня теперь не было. Дойдя до рынка, я купил у торговки жареных каштанов и направился в сторону Ватикана. Проходя мимо старой зеленщицы, синьоры Санчи, я чуть ускорил шаг и намеренно отвернулся, но все-таки не избежал ее внимания.
- Какой красивый мальчуган, - восхищенно сказала она мне вслед. - Я бы сказала, что он похож на бедного пропавшего водовоза Андреа.
- Ты, должно быть, совсем ослепла, - сказал ее сосед. - Говорят, тело Андреа выловили из Тибра в прошлом месяце. Это благородный юноша, из тех, что живут во дворцах, он вовсе не похож на Андреа. У него и походка совсем другая, да и манеры как у знатного господина. Не приставай к нему со своими выдумками...
Я пошел дальше, надеясь, что меня все же никто не узнает. Таким образом, для всех жителей района я умер, и теперь мог вернуться к своему господину, чтобы окончательно стать другим человеком.
Он продолжал обучать меня. Заявив, что мне необходимо уметь защитить себя в случае опасности, он подарил мне легкую шпагу и пару кинжалов, и молчаливый испанец по его приказанию учил меня обращению с ними. К сожалению, я проявил себя полностью неспособным к владению шпагой; с кинжалами получалось немного лучше, но Чезаре, оценив мое умение, только покачал головой и заявил, что в честном поединке шансов у меня нет, наверное, даже против женщины. Я не обиделся, потому что хорошо знал о своей неуклюжести, однако мой господин успокоил меня, сказав, что будет сам учить меня, и со временем я сумею за себя постоять.
Он много рассказывал мне об оружии, а также о растениях. Поначалу я не мог понять его увлечения травами, но со временем сообразил, что его интересы касаются лишь тех растений, которые влияют на рассудок или здоровье людей.
Два раза он посылал меня в район трущоб, где невозможно было появиться в моем обычном костюме без того, чтобы не привлечь внимания воров и нищих. Переодевшись в грязные лохмотья, я разбитной походкой шел по загаженным улочкам, заходил в покосившийся домик с огородом и показывал отвратительной горбатой ведьме кольцо с печаткой, изображающей быка, после чего она спрашивала, чего мне надо. Я без запинки перечислял по памяти все, что называл мне Чезаре, и она выкладывала передо мной мешочки с какой-то трухой, пучки засохших трав и закупоренные непрозрачные склянки с какими-то снадобьями. В обмен я отдавал ей кошель с дукатами, складывал покупки в холщовую котомку и молча уходил.
Я пытался расспрашивать монсеньора о предназначении всех этих странных покупок, но он только загадочно улыбался и лишь однажды, кроша в плошку сухой стебелек, ответил, что использует эту траву, чтобы крепче спалось. Я засомневался в его словах и напрямик сказал, что это, должно быть, яд. Он засмеялся, залил траву кипятком и, дав настояться, отпил пару глотков. В тот вечер он никого не ждал и почти тут же потащил меня в постель, но мне так и не удалось получить удовольствие - успев только раздеться, он упал на подушки и почти тотчас уснул как младенец. Похоже, насчет травы он не соврал, однако я не мог поверить, что человек вроде Чезаре Борджиа так отчаянно нуждается в снотворном, чтобы прибегать к услугам безвестной старухи из трущоб.
Спал он так крепко и долго, что я невольно подумал, что случилось бы, если бы он выпил немного больше своего настоя. На следующий день он проснулся как ни в чем не бывало и велел мне сопровождать его во дворец кардинала Колонна. Пока Чезаре с кардиналом беседовали о событиях в Тоскане, я стоял возле стола, держа наготове порошок из листьев и цветов василька. Наконец, мой господин поднялся, прощаясь, и улыбнулся.
- Надеюсь, вы еще подумаете над моим предложением. Святейший папа не очень жалует игры за его спиной, и сейчас в его интересах не допустить французов в Рим... До свидания, ваше преосвященство. Андреа, идем.
Это был знак. Я быстро бросил щепотку порошка в пламя свечи и вышел следом за Чезаре, успев заметить взвившийся темный дым. На мгновение я почувствовал необъяснимый страх, но уже в коридоре словно очнулся и вздохнул с облегчением.
- Эта маленькая уловка должна сработать, - усмехнулся Чезаре на мой невысказанный вопрос. - Есть растения, безвредные по своей природе, но вызывающие у людей видения, ужас и головные боли. Кардинал Колонна не пострадает, я лишь надеюсь заставить его поразмыслить, прежде чем строить козни против моего отца и путаться с предателями вроде Сфорца и делла Ровере...
- Но ведь вы могли отравить его, - заметил я.
- Как ты жесток, мой мальчик. Да, наверное, мог бы, но все это не мое дело. Отец лишь просил припугнуть его, а я выполняю его волю. У папы своя политика, в которой и мне отведена определенная роль. Сейчас мы должны привлечь на свою сторону кардиналов, чтобы обеспечить себе власть. А потом... когда-нибудь мне тоже суждено стать папой. Ты хотел бы быть любовником папы, Андреа?
Увидев мой ошеломленный взгляд, он расхохотался.
- Ладно, это только слова. Меня приводит в ужас сама мысль о том, что мне придется состариться в сутане. Пойдем домой, я хочу отдохнуть, прежде чем отец призовет меня.
В своих покоях он забрался в ванну, потом отпустил Никколо и позвал меня. Взяв мочалку, я стал растирать его плечи и спину, пока он не повернулся ко мне, ища губами мои губы. Я обнял его, сжимая влажные мускулистые руки, и стал отвечать на его поцелуи. Затем он поднялся, завернулся в полотенце и повел меня в спальню, где упал на кровать и потянул меня за собой. Я засмеялся, когда он стал срывать с меня камзол и рубашку, а потом лег на него сверху, наслаждаясь теплом его крепкого тела. Он принялся ласкать меня - вначале легко, с осторожным любопытством, затем смелее, наблюдая за моей реакцией, за тем, как во мне пробуждается желание.
- Когда ты со мной, мне завидуют боги. - В его темных глазах притаилась улыбка. - Мои братья женились, неважно, что это политические игры отца, даже Хофре, который младше тебя... Лукреция замужем, и лишь я не имею права вступить в брак. Знаешь, теперь я даже рад этому.
Его руки, губы и язык дарили мне наслаждение, и я рассеянно гладил его плечи, зарывался пальцами в густые каштановые волосы, чувствуя, как по моему телу прокатывается нетерпеливый жар. Он был так настойчив, так много знал о природе страсти, что я совершенно терял голову от его ласк. Охваченный сладостной судорогой, я забился в его руках, слабея в последнем экстазе, и он целовал мое тело, мое пылающее лицо, мои приоткрытые в мучительном стоне губы. Мне было так хорошо, что я невольно заплакал, обвив руками его шею, а затем он молча лег передо мной, слегка пригнул мою голову книзу и закрыл глаза, направляя меня одной рукой. Я сделал все, как он хотел, и когда он излился, принял его в себя до капли. Он счастливо притянул меня к себе, тяжело дыша, и поцеловал в губы.
- Ты делаешь успехи, Андреа.
- Мой дорогой господин, я предан вам всей душой.
- Ты любишь меня?
- Разве можно вас не любить? - воскликнул я, прижимаясь к нему. - Я готов умереть ради вас.
- Ну, этого пока не требуется, - усмехнулся он. - Ты плохо знаешь меня, Андреа, а если узнаешь лучше, возможно, любви ко мне у тебя поубавится.
- Почему?
- Ты слишком чист душой и не можешь вообразить себе и половины того, на что я смотрю как на привычные вещи.
Я промолчал, надеясь, что он продолжит, но он только с интересом разглядывал мое лицо.
- Чего же я не могу себе вообразить? - спросил я. - Того, что вы кардинал и не верите в Бога? Или того, что вы не жалуете собственных братьев? Или того, что вы любовник вашей родной сестры?
- У Лукреции много любовников, - холодно проговорил он. - Ее девственность стала мифом задолго до того, как она вышла замуж.
- Вы...
- Нет, не я. Отец.
Мой рот изумленно раскрылся, и он усмехнулся.
- Мой отец проложил мне путь, если так можно выразиться. Он растлевал Лукрецию еще с детства, считая, что ей полагается знать все, что мужчина может делать с женщиной. Святейший папа - величайший распутник на свете, в этом его грех и единственная слабость. Еще будучи кардиналом, он не мог удерживаться от удовольствий плоти и менял женщин едва ли не каждую неделю. Моя мать прощала ему все, потому что любила его и нас, своих четверых детей, зачатых от него. Вряд ли я смогу описать тебе без стеснения, какие оргии устраивались во дворце Борджиа... Там я познал любовь женщин и мужчин, и на многое научился смотреть по-другому. На невинность Лукреции отец не посягал, пока ей не сравнялось одиннадцать лет, а тогда он обручил ее с одним знатным испанцем. В ночь после подписания брачного контракта он пригласил нас к себе - всех, кроме малыша Хофре, и заявил, что должен сам посвятить свою дочь в таинство близости с мужчиной. Лукреция сказала, что предпочла бы Джованни или меня, но отец лишь посмеялся, усомнившись в наших способностях доставить ей удовольствие. Он сделал все на наших глазах, и я не могу сказать, чего больше я чувствовал - ревности, желания или преклонения перед отцом. Уже потом, когда Лукреция отдыхала в своей комнате, я пришел к ней и предложил разделить ее одиночество. Она отдалась мне без сопротивления, широко разведя ноги, когда я лег на нее. Мой член вошел в нее так глубоко, что она вскрикнула, и мне пришлось быть осторожнее... Я сделал то, что так и не удалось моему отцу - вознес ее на самую вершину наслаждения, и с того дня она принадлежит мне.
- Но ведь она была совсем ребенком! - потрясенно воскликнул я, и он прижал палец к моим губам.
- Телом - возможно, но не душой. В душе она уже тогда была опытной куртизанкой, многие девушки и к двадцати годам не имеют такого опыта, какой получила она, наблюдая за развлечениями отца!
- Это чудовищно, - прошептал я, отказываясь верить его словам. - Я видел продажных женщин, и ваша сестра совсем не похожа на куртизанку.
- Она слишком красива, молода и богата, верно? А еще умна и обаятельна, потому что отец позаботился о том, чтобы дать ей самое разностороннее образование. Ты не найдешь в Риме другой девушки, так хорошо разбирающейся в искусстве, поэзии, музыке, знающей латынь, греческий, испанский и французский, увлекающейся астрологией и алхимией, превосходно танцующей и ездящей верхом не хуже кавалериста. Лукреция совершенна, и при этом ее фантазии в постели не поддаются описанию. Не удивительно, что ей скучно с мужем - Джованни Сфорца тупой мужлан, воображения которого хватает лишь на утехи с дешевыми проститутками.
Закрыв глаза, я вздохнул. Госпожа Лукреция не перестала нравиться мне, но теперь я осознал пропасть, лежавшую между нами. Я втайне надеялся, что когда-нибудь смогу стать ей хорошим любовником... Мне оставалось лишь посмеяться собственной наивности.
- Я хочу, чтобы вы обучали меня дальше, монсеньор.
- Знаешь, меня коробит каждый раз, когда ты называешь меня монсеньором, - усмехнулся он. - Это напоминает мне о необходимости носить проклятую сутану.
- Как же мне называть вас?
- Когда мы занимаемся любовью, мы равны. Зови меня по имени, мне будет приятно... Разумеется, при посторонних я остаюсь твоим господином. Пусть даже монсеньором.
- Хорошо... Чезаре.
Он потрепал меня по щеке и поцеловал.
- Да, вот так. Прости, мой ангел, но я не могу провести с тобой весь день.
Одевшись в штаны и камзол бордового цвета с золотым шитьем, он пригладил волосы перед зеркалом, потом весело взглянул на меня.
- У меня нет никаких особых поручений для тебя сегодня. Если хочешь, я готов взять тебя с собой.
- Я с удовольствием буду сопровождать вас, - сказал я, выбираясь из постели.
- Отлично. Ты даже не спрашиваешь, куда мы пойдем. Ну что же, надеюсь, тебе не будет скучно.
Мы выбрались из покоев Чезаре и направились через бесконечные коридоры и анфилады комнат в дальнюю часть дворца, где я не бывал прежде. Дворец папы был огромен, так что можно было никогда не встретиться с теми, кто жил на другой его половине. Я с интересом смотрел на гвардейцев, которые несли службу в галереях, и украдкой разглядывал росписи на стенах, гадая, куда мы идем. Постепенно я начал думать, что мы направляемся на аудиенцию к его святейшеству, но вскоре мы прошли наиболее оживленную часть дворца и свернули в южное крыло. У дверей одной из комнат Чезаре остановился и подозвал находившегося рядом слугу.
- Я хочу видеть твоего господина. Он у себя?
- Разумеется, ваше сиятельство. Вы же знаете, что ему запрещено покидать свои покои без позволения его святейшества папы.
Слуга открыл перед нами дверь, и мы очутились в богато обставленной комнате с роскошными пестрыми коврами на полу. По коврам были разбросаны многочисленные подушки, что показалось мне необычным. Сундуки с затейливой резьбой стояли вдоль стен, украшенных необычными орнаментами. На низкой кушетке полулежал мужчина лет тридцати с небольшим, одетый в шелковый халат. Его надменное смуглое лицо, обрамленное кудрявой бородой, выглядело скучающим.
- А, Чезаре, - оживился он, увидев моего господина. - Проходи, садись. Наконец-то мне будет с кем поговорить.
- Вижу, тебе не помешает развлечься, Джемаль. - Кардинал опустился на подушки подле кушетки. Я поколебался, но он небрежным жестом приказал мне сесть рядом с собой.
- Ты угадал. Жизнь пленника однообразна и тяжела, я каждый раз думаю, с каким удовольствием вернулся бы в родные края...
- И отомстил бы тому, по чьей вине разлучен с родиной?
- О, ты прав. - Черные глаза Джемаля опасно сверкнули. - Надеюсь, когда-нибудь этот день настанет. Я понимаю, что святой папа не готов расстаться с доходом, который я ему приношу, и не виню его, но, может быть, однажды все переменится...
- Непременно, мой друг. Но тебе грех жаловаться на судьбу, ведь тебя развлекают сыновья самого папы. Вот и теперь я пришел, чтобы немного скрасить твое одиночество.
- Для этого ты привел с собой этого очаровательного мальчика? - Джемаль посмотрел на меня с любопытством.
- Нет, это всего лишь мой юный камердинер.
- У тебя неплохой вкус, Чезаре. Я думал, что ты отдаешь предпочтение девушкам...
- Лишь одной из них, ты же знаешь. Что до остальных - это только увлечения.
- Помнится, твой брат Джованни хвастался, что опередил тебя...
Чезаре нахмурился, его глаза потемнели от плохо скрываемой ярости.
- Джемаль, я не желаю обсуждать это. Джованни дурак и мот, а половина того, что он говорит - ложь. Его хвастовство унижает его, не меня.
- Мне кажется, этого мальчика я где-то видел прежде, - сказал Джемаль, приглядываясь ко мне. - У меня хорошая память на лица. Несомненно, мы уже встречались.
- Ты угадал, - усмехнулся Чезаре. - Помнишь, мы покупали в городе кинжалы для Микелотто? То маленькое дельце, после которого он уехал в Непи? Этот мальчик провожал нас до лавки оружейника.