… За последние два года князь Андрей Святополк-Мирский проезжал мимо монастыря святой Терезы несчетное количество раз и в отличие от прошлых лет, далеко не всегда с целью посещения загородного дворца маршалка дворного гетмана Ивана Ходкевича.
Король, незадолго до своего отъезда, вернул князя Андрея обратно, на службу гетману, наградив и выразив благодарность за помощь в разоблачении заговора князей Бельского, Ольшанского и Олельковича. Но даже тогда, когда Андрей служил еще у короля, и надобности ездить к маршалку дворному не было никакой, князь Андрей, все равно приезжал к монастырю ради нескольких минут свидания с юной пансионеркой.
Дело в том, что в строгом монастырском расписании был краткий промежуток между молитвой и ужином, когда девушки не находились под бдительным наблюдением своих монахинь-воспитательниц. В течение двух лет, Варежка каждый день ловко ускользала во двор и, скрывшись в глухих зарослях плюща, бежала к небольшой калитке в заборе заднего двора монастыря.
Монастырь окружали высокие и толстые стены из красного кирпича, и кроме въездных ворот из стальной решетки, не существовало места, откуда бы проезжающий всадник мог разглядеть внутренность монастырского дворика. Ворота эти, однако, были видны из всех окон монастырской пристройки, и, стало быть, не оставалось никакой возможности незаметно переговорить с кем-то, находящимся по другую их сторону. Но в тыльной стене ограды, густо заросшей кустарником и плющом с огромными листьями, любопытная Варежка, привыкшая к передвижению в самых глухих лесных зарослях, еще в первый год своего пребывания, обнаружила давно всеми забытую наглухо запертую калитку, в которой, однако, на высоте человеческой головы находилась зарешеченное окошко. А позже после одного из первых коротких свиданий с князем Андреем, три года назад, Варежка показала князю эту калитку и теперь каждый день регулярно бегала к ней. Чаще всего, со вздохом разочарования, она через четверть часа, возвращалась обратно, но иногда — и это были самые счастливые минуты ее жизни, — по ту сторону решетчатого окошка ее ждали.
Князь же Андрей в свою очередь, несмотря на внутреннее убеждение в том, что он каждый раз совершает, нелепый, странный и непонятный ему самому поступок, тем не менее, как только у него предоставлялся свободный вечер, не мог удержаться от искушения, вскакивал на коня и мчался к монастырю святой Терезы, для того только, чтобы сквозь зарешеченное окошко калитки несколько минут поболтать о всяких пустяках с подрастающей девчонкой.
Однажды, он твердо решил больше не ездить на эти странные свидания, пошел в костел и горячо молился там, но как только внутренние часы начали отстукивать неумолимые секунды до того ежедневного часа, когда Варежка будет иметь возможность подойти к месту встречи, он вскочил, выбежал из костела и успел примчаться на взмыленном коне к заброшенной монастырской калитке лишь для того, чтобы увидеть удаляющуюся девушку. Он не стал ее окликать, но, укрывшись в тени, видел и слышал, как она горько плакала от разочарования и несколько раз оглядывалась, прежде чем скрыться в густых зарослях. Не было сомнения — она дорожила их встречами.
После этого случая, князь Андрей справедливо решив, что лучший способ избавиться от искушения — это поддаться ему, больше не сопротивлялся все нарастающему чувству глубокой привязанности к столь неподходящей для него во всех отношениях девушке, которое росло и зрело в его душе.
Интересно, что во время этих коротких, хоть и многочисленных встреч, они никогда не говорили ни о каких чувствах, не говорили ни о прошлом, ни о будущем, а просто коротко обменивались ничего не значащими словами, маленькими новостями из своей жизни, приветствиями и прощаниями, но оба как бы не сговариваясь, знали одно — важно совсем не это, важно, что они просто могут УВИДЕТЬ друг друга и каждое такое свидание, как бы все больше и больше связывало их ожиданием чего-то огромного и значительного, что непременно должно в будущем произойти, а сейчас они лишь постепенно и неторопливо готовятся к этому…
Князь Андрей вел замкнутый образ жизни. Он был беден, и хотя на службе маршалка получал немалое жалование, все оно уходило на содержание двух домов: древнего полуразрушенного в маленьком имении под Кауно [6], где жил его престарелый и больной отец, и небольшого домика в предместье Вильно, который снимал он сам, чтобы находится поближе к месту службы у маршалка дворного. Он редко посещал приемы и балы, где веселилась богатая молодежь, потому что скучал там. Ему было достаточно знать, что где-то, пусть даже в другом княжестве, живут люди, которых он любит и которые, как он был убежден, так же любят его, он скучал по ним, и хотя встречи их были крайне редки — последний раз он был в Медведевке на крестинах первого сына Василия — Андрей считал Медведева, Картымазова и Бартенева своими друзьями и в других как бы не нуждался.
Тем не менее, быть может, даже не осознанное полностью им самим чувство одиночества подталкивало его к странным свиданиям с Варежкой, которую он очень хорошо помнил еще десятилетней диковатой девочкой, когда пять лет назад, несколько месяцев находясь в плену у Антипа, из чувства жалости к ребенку, вынужденному жить в ужасных, как ему казалось, условиях разбойничьего лагеря, стал учить Варежку читать, писать, и считать, а увидев, что она очень быстро и легко всему учится, уже перешел было к рассказам об устройстве мира, как тут появился Медведев и освободил его из плена разбойников. Он помнил, что уже тогда Варежка очень привязалась к нему, помнил, как она прощалась с ним на разоренной медведевской земле и шептала на ухо, что никогда его не забудет…
И вот с тех пор, когда он с изумлением узнал Варежку в одной из пансионерок монастыря святой Терезы, под Вильно, здесь, совсем рядом, когда она окликнула его и напомнила о себе, он уже не мог избавиться от ее странного очарования, как и не мог отделаться от согревающего душу предвкушения какого-то необыкновенного счастья и одновременно от леденящего ее странного предчувствия неумолимого рока, который рано или поздно должен свершиться.
Впервые здесь под Вильно они встретились случайно, когда князь Андрей, направляясь в загородную резиденцию маршалка Ходкевича, проезжал мимо монастыря святой Терезы, и в этот раз князь Андрей снова направлялся к маршалку дворному по его вызову. Только теперь он приехал на час раньше, чтобы успеть к заветной калитке и, пробираясь к монастырской стене верхом, обеспокоено думал о том, что дорожка вытоптанная в снегу к калитке его частыми посещениями может выдать любопытному наблюдателю место их свиданий.
Оставалось лишь надеяться на то, что бдительность монастырских сторожей не будет простираться так далеко — дорожку обнаружить можно было, но для этого следовало обойти снаружи по глубокому снегу и сугробам весь монастырский забор, изнутри же Варежка зимой была настолько осторожна, что, уходя, присыпала снегом свои следы, чтобы никто не заметил ее тайных вылазок.
— Здравствуй, милая Варежка, — сказал он, ласково пожимая маленькую ручку, протянутую сквозь узкую щель решетки. — Ты сегодня выглядишь такой счастливой, поделись своей радостью.
— Ах, князь, я действительно счастлива, потому что надеюсь, что уже в это воскресенье, смогу танцевать с тобой на балу в ратуше в честь прощанья с королем, куда ты наверняка приглашен.
— Увы, Варежка, к сожалению, я приглашен на прощальный бал, но не в городскую ратушу, а в королевский дворец в Троках.
— Вот и замечательно, — радостно воскликнула Варежка. — Ведь король, открыв бал в Троках, через полчаса отправится со своей свитой в Вильно и примет участие в нашем балу. Разве ты не можешь приехать в свите его величества?
— Надеюсь, мне удастся испросить на это разрешения у маршалка Ходкевича, к которому я сейчас и направляюсь.
— Постарайся, пожалуйста, а то мне назначили в кавалеры какого-то князя Вацлава Юрьевича Четвертинского, но я вовсе не хочу с ним танцевать, я хочу первый танец на своем первом балу танцевать с тобой. А ты? Скажи, ты хочешь этого?
— Разумеется, Варежка, я очень польщен и…
— Прошу тебя не надо любезностей — перебила Варежка. — Если ты захочешь, ты сможешь, я знаю.
— Конечно, я постараюсь, — улыбнулся Андрей и добавил: — Я очень хочу с тобой танцевать.
— Вот и прекрасно, как только король уйдет, сразу же пригласи меня, я буду ждать! Ну, все, мне пора.
Она вновь быстрым движением просунула свою худенькую ручку меж прутьев решетки, вопреки всем правилам хорошего тона, прикоснулась обнаженной рукой к руке Андрея и скрылась в зарослях плюща.
…Маршалок Ходкевич, приветливо улыбнувшись, шагнул навстречу.
— Здравствуй, князь! Присаживайся. Что нового? Как здоровье твоего батюшки?
— Увы, неважно. Я навещал его на Рождество, он был слаб, но бодр и силен духом. Однако, возраст и болезнь берут свое. Батюшка велел тебе кланяться.
— Спасибо. Я его помню и люблю. Скоро у меня будет для тебя серьезное дело, однако, я еще не готов поручить его. Думаю, после отъезда короля, появится больше необходимых материалов, и тогда я обо всем расскажу тебе. А пока будем готовиться к прощальному балу.
— Пан маршалок, я слышал, будто король намерен, открыв бал в Троках, отправиться в Вильно и почтить своим присутствием бал в городской ратуше.
— Да, обычно он так делает.
— Вы будете сопровождать его величество?
— Разумеется, это входит в мои обязанности. Я же отвечаю за безопасность королевской персоны.
— А могу ли я, в свою очередь, сопровождать вас?
Маршалок рассмеялся.
— Ты не обязан, — ты же не отвечаешь за мою безопасность. Ба! Догадываюсь! Неужели, наконец, у тебя появилась дама сердца?
Князь Андрей смутился.
— Ладно, ладно, не опускай взора, словно красна девица. Давно уже пора. Тебе, небось, уже двадцать шесть?
— Двадцать семь, ваша светлость.
— Тем более! Разумеется, я возьму тебя с собой. И как только мы появимся в ратуше, отпущу на все четыре стороны.
— Благодарю, — поклонился Андрей и встал.
Пожалуй, еще никогда в жизни он не покидал загородный дворец Ходкевича в таком радостном и приподнятом настроении.
Глава четвертая
ВАСИЛИЙ УДАЛОЙ, КНЯЗЬ ВЕРЕЙСКИЙ
Еще никогда за свою историю Медведевка не видела такого количества гостей — друзья и соседи Медведева со всей округи съехались на разговение в первый день Рождества.
Первым явился, как обычно, Леваш Копыто в сопровождении Ядвиги и троих детей — двух от первого брака с Яном Кожухом Кротким, и третьим мальчиком, родившимся уже в совместном браке — особая гордость Леваша, поскольку ему уже перевалило за пятьдесят, а Ядвига была на двадцать лет моложе второго мужа.
— Здоровеньки булы! — пробасил Леваш и низко поклонился в пояс. — С праздником превеликим вас, дорогие мои!
Он обнял Василия, поправил громадные казацкие усы, галантно, по литовскому обычаю поцеловал руку Аннице и, оглянувшись, скомандовал:
— Фома! А ну-ка быстро на кухню, к Зинаиде! Выкладывай там все! — И пояснил, подмигнув Василию и Аннице: — Там кое-что из спецификус-вкуснятинус, приготовленных собственноручно Ядвигой — пусть все отведают и от нашего стола кроху.
Затем приехали Картымазовы вместе с Зайцевыми.
Имение Зайцевых лежало еще западнее, чем Картымазовка, и Зайцевы всем семейством сперва прибыли в Картымазовку, а потом уже вместе отправились в Медведевку, на четырех санях, с бубенцами, в сопровождении нескольких дворовых людей на конях для всяческой помощи хозяевам.
Зайцевых было шестеро — сам глава семьи — Макар, его супруга — Анисья, и четверо их детей. Самая старшая — шестнадцатилетняя дочь Анастасия с разрешения родителей пересела в Картымазовке в отдельные сани с молодым Петром Картымазовым, которому уже исполнилось двадцать.
Федор Лукич был, как всегда, строг и сдержан — Василия обнял за плечи, Аннице поклонился и отошел в сторону, предоставляя дальнейшие приветственные разговоры своей супруге Василисе Петровне и уступая место для приветствия Зайцеву, который тепло обнялся с Медведевым и представил ему и Аннице своих младших детей, которых они еще не видели.
Последними приехали Бартеневы — Филипп с бабушкой и двумя четырехлетними близнецами-сиротками Алексеем и Дарьей, нареченными так в честь отца и матери Филиппа и Анницы, да две дворовые девушки-няньки при детях, ну и конечно лив Генрих Второй со своей неразлучной лютней.
Василий и Анница отметили про себя, что Чулпан не приехала с ними, но, разумеется, не расспрашивали о ней, понимая, что Филипп хочет избежать ненужных разговоров.
В те времена среди коренных московитов жили люди разных народностей, в том числе и очень много татар. Татары торговали лошадьми и конской сбруей, были прекрасными мастерами по изготовлению луков и стрел. Отличные воины, они целыми отрядами находились на службе не только у Великого князя, но и у всех его братьев и даже у небогатых дворян. Не было еще тогда никаких национальных или религиозных конфликтов между жителями. Каждый жил в своей вере и в своих правилах, руководствуясь в отношениях лишь простыми чисто нравственными представлениями о людях: хороший — плохой, добрый — злой, смирный-забияка… Так что, когда соседи судачили о том, что Чулпан живет у Филиппа, то это не по тому, что она была татарка, а лишь из-за того, что когда молодая и красивая женщина, живет в одном доме с молодым и красивым вдовым мужчиной, конечно, всех занимает вопрос: есть между ними что-нибудь или нет. Вслух же, в присутствии Филиппа, о Чулпан даже не упоминали, опасаясь его несдержанного нрава и нечеловеческой силы, даже, несмотря на то, что после смерти Настеньки он очень изменился — как бы притих весь, спрятался где-то внутри самого себя, и если раньше всегда ходил, высоко подняв голову, и раздвинув огромные плечи как можно шире, то сейчас, казалось, даже уменьшился в размерах, его плечи опустились, голова уже не смотрела в небо, и давно уже никто не слышал его зычных возгласов, так знакомых всей округе: «Йохо-о-о-о! Йе-е-е! Йо-о-о!», которыми всегда сопровождалось его любимое занятие — езда верхом на необъезженных конях, да и вообще за последние несколько лет никто не видел Филиппа верхом.
Одновременно с началом праздничной трапезы в медведевском доме, началось веселье рядовых жителей Березок и приглашенных ими родственников и знакомых из соседних имений. Праздновали прямо на улице, в посаде, где тянулись длинные импровизированные столы, на которых стояли лишь брага, мед и пиво, а горячую еду женщины выносили из домов и подавали к столу с тем, что она тут же съедалась, не успев замерзнуть — день был морозный, хотя солнечный и тихий.
Во главе этого дворового праздника сидел за столом, распахнув роскошную соболью шубу, купец Манин, который, несмотря на приглашение Медведева в дом, низко кланяясь и глубоко извиняясь, попросил разрешения праздновать с простым людом, поскольку там же была и дочь его, впрочем, без мужа — Ивашко вместе со своим близнецом-братом Гаврилкой, как наиболее опытные и проверенные воины, несли во время праздника караульную службу согласно всем заведенным в Медведевке правилам.
В самый разгар праздничного застолья, когда повеселевший лив Генрих Второй запел своим чарующим голосом очередную балладу и все весело подхватили, как в доме, так и на улице, вдруг совершенно неожиданно произошло именно то, чего не случалось здесь уже несколько лет.
Дверь горницы медведевского дома распахнулась, и в проеме появился начальник охраны, отец Ивашки и Гаврилки, Клим Неверов.
Он лишь взглянул на Медведева и Анницу, и те сразу поняли — происходит что-то неладное.
Это мгновенно поняли также и все гости за столом, поскольку раньше, еще до Ахматова нашествия, случалось такое часто, едва ли не каждую неделю, и какой бы ни был праздник, мужчины, кроме Филиппа, были, как обычно, при оружии и сразу вскочили с лавок, как только встал Медведев.
— Посидите пока, друзья. Я все узнаю и скажу вам, — сказал на ходу Василий и вышел.