Но Жарков не умер. Несмотря на все беды и приключения, которые ему приходилось переносить за все время своей недолгой жизни, он никогда не испытывал даже ничего похожего на обморок или долгое забытье. И теперь, во время схватки, почувствовав, что побежден, Жарков только прикинулся совершенно выбывшим из строя.
И когда англичанин повернулся к лестнице и начал карабкаться наверх, рука Жаркова тихо скользнула в боковой карман куртки и извлекла оттуда какой-то плоский черный предмет. Он знал, что стоит ему остаться здесь одному без света и инструмента и… его песенка будет спета.
Поэтому, когда темная фигура с ярким фонарем на поясе качалась уже у самого потолка забоя, черный предмет поднялся до уровня глаз оставшегося внизу, направляясь вверх круглым, тупым концом. Шахту наполнил оглушительный гром выстрела. Человек наверху выпустил из рук веревку и тяжело упал вниз. Глухой стук падения слился с легким звоном разбитого фонаря. Забой потонул во мраке.
Жарков подполз к еще теплому телу и начал быстро ощупывать его. Вот бумажник — может быть, здесь! Какие-то бумаги из бокового кармана… Еще бумаги… Жарков набивал свою одежду предметами, один из которых должен оказаться драгоценным чертежом.
Труп был обыскан совершенно. Шахтер вытянулся, нащупывая ступени веревочной лестницы. Вот она! Он ухватился за перекладину и полез вверх. И, выйдя в главный коридор, вытянув вперед руки, как слепой, нащупывая верный путь, отправился в поиски хода к центральной опускной лестнице.
4. Сообщение прервано— Он не идет, Ким?
— Да! — Ким, сидящий на гнилом опрокинутом бревне, не мог ничего возразить на такое глубокомысленное замечание.
— Но ведь прошло почти два часа, Петин! С ним случилось что-то. Этот буржуй убил его. Нам нужно что-нибудь предпринять…
Митька не мог от волнения сидеть спокойно и быстро кружился вокруг темного отверстия.
— Да, Митька, ты прав! И если этот англичанин выйдет первым, я нападу на него. Черт меня возьми, если я не сделаю этого! Мы должны отомстить за Жаркова!..
Высокий, тощий Петин, энергично поплевав в ладони, начал засучивать рукава. Но не успел он докончить этого воинственного занятия, как в темном четырехугольнике послышался шорох, и Ким сделал условный знак. Все четверо растянулись за грудой камней, со всех сторон окружающих разрушенную шахту. В то же время из отверстия высунулась черная голова, и весь человек начал медленно выбираться наружу.
Когда Жарков вылез совсем и тяжело сел на землю возле шахты, комсомольцы выскочили из своей засады и набросились на него с жадными расспросами. Но Жаркову было не до них. С трудом вытаскивая из кармана какую-то большую вещь, он быстро пробормотал невнятную фразу. Только после третьего повторения комсомольцы поняли, что он спрашивает, который час.
— Три часа. Но почему ты спрашиваешь? Что с тобой?
Жаркову удалось, наконец, высвободить руки из кармана и на свет появились один за другим: толстый кожаный бумажник, красивая записная книжка, просто толстая пачка каких-то бумаг. Жарков лихорадочно разворачивал и отбрасывал в сторону каждую бумажку. Вдруг он вскрикнул и махнул над головой четырехугольным белым листом. Вся слабость как будто соскочила с него.
— Вот он. А ну-ка, ребята, у кого есть спички? У тебя, Митька? Зажигай скорее. Держи вот здесь! Петин, зажги другую и приставь сюда! Вот!
Под пламенем двух обгорающих спичек на чистом листе стали проступать очертания какого-то прямоугольного рисунка. Жарков вскочил на ноги.
— Это чертеж… Все в порядке… Нужно отправить телеграмму в центр. Ребята, бегите вперед, предупредите директора. Я буду вслед за вами… Живей.
Все четверо бросились исполнять поручение.
Через пять минут Жарков был в кабинете директора. Чертеж рассмотрели. Точно установили место и величину залежи. Срочно вызванный Гремис дрожащими пальцами набрасывал текст телеграммы. Сильно побледневший Мартьянов нервно курил. И только, когда Митька со всех ног бросился на телеграф с серым листком в кармане, советский директор и заведующий секретным отделом благодарно и немного виновато взглянули на грозного и избитого маленького шахтера, неподвижно сидящего у директорского стола.
— А англичане? — Жарков тронул свою окровавленную голову.
— Англичане уехали с двухчасовым поездом. Видите ли, я все-таки установил за ними слежку. Они ждали кого-то до последнего момента. Секретаря, вы говорите? Того, у кого был чертеж? Очень может быть. Во всяком случае, телеграмма обгонит их… Это что еще такое?
В комнату вбежал растерянный телеграфный сторож.
— Тов. Гремис, на телеграфе что-то случилось. Комната дежурного заперта. Я нс мог достучаться. Знаю только одно — аппарат в настоящую минуту не работает…
Конец фразы сторожу пришлось договорить в одиночестве. Все трое — Жарков, Гремис и Мартьянов — уже бежали задами поселка к зданию телеграфа. Первым добежал Гремис. Он распахнул входную дверь, пробежал приемную и дернул дверь приемника с дежурным телеграфистом. Дверь была заперта.
— Помогите же… Я не могу открыть!
Гремис всей тяжестью навалился на крепкие доски. Остальные помогали. Дверь хрустнула и сразу открылась.
В этой комнате находились два телеграфиста Черного поселка. Дежурный сидел у аппарата, немного наклонившись вперед. Голова с взъерошенными волосами и закрытыми глазами на матово-бледном лице свесилась в сторону. Когда Гремис, вошедший в комнату первым, довольно грубо схватил его за плечо, телеграфист качнулся и начал медленно падать со стула. Его товарищ, скорчившийся на диванчике в углу, тоже спал непробудным пьяным сном. В воздухе стоял слабый сладковато-удушливый запах какого-то вещества, усыпившего обоих.
Первым заговорил еще не совсем пришедший в себя от неожиданности директор.
— Они отравлены. Но как мы дадим телеграмму? Ведь эти двое были единственными, умевшими обращаться с телеграфом!
5. Гремис ставит автомобильный рекордПосле такого сногсшибательного сообщения все переглянулись в отчаянии. Жарков энергично заскреб в затылке, Мартьянов развел руками и бессильно упал на стул, Гремис протяжно свистнул, извлекая из бокового кармана небольшие черные часы. Взгляд на них отнюдь не утешил присутствующих: было половина четвертого. До начала совещания в СТО оставалось три с половиной часа.
— Мы должны достать телеграфиста. До ближайшей станции с телеграфом 50 верст. Если бы на автомобиле…
— Бросьте, тов. Гремис. Как вы доберетесь туда? По полотну железной дороги? К сожалению… Час тому назад привезли известие, что на шестой версте сошел с рельс состав. Дорога закрыта до вечера!
— Аэроплан? — Гремис взглянул на Мартьянова. Мартьянов безнадежно потряс головой.
— Наш «Р32» вернется тоже к вечеру. Сейчас аэроплана нет.
— В таком случае я поеду за телеграфистом. По полотну. Где было крушение, как-нибудь перетащим автомобиль. Лучше рискнуть.
Не произнесший до сих пор ни слова Жарков тронул Гремиса за плечо.
— Тов. Гремис, мне пришла мысль. Сколько верст в час делает ваш автомобиль?
— Нормально, 60–70. Можно довести до 80-ти.
— А больше? Например, 100?
— Не знаю. Не пробовал. А что?
— Мы могли бы попробовать спасти дело. До Москвы есть прямое шоссе — 300 верст. Оно почти всегда свободно. Если бы нагнать скорость! Это вернее, чем тащить авто на плечах.
Гремис молча кивнул головой.
…Автомобиль снарядили очень скоро. Небольшой и легкий, он весело поблескивал черным лаком выгнутых боков. Гремис сел у руля, Жарков рядом. На заднем сиденье укрепили запасный резервуар с горючим. Машина рванулась вперед, сразу оставив за собой Черный поселок и его обитателей.
— Товарищ Гремис, сколько?
— Семьдесят. Сейчас усилю. Семьдесят пять. Девяносто!
Навстречу неслись деревья, груды камней, телеграфные столбы. Каждый предмет, сначала маленький и незаметный, сразу вытягивался в свой обычный рост, с ревом кидался навстречу и сразу исчезал, закрываемый облаком пыли и автомобильного дыма. Возбужденные лица резал холодный сырой ветер.
— 5 часов. Мы проехали больше половины пути! Слушайте, Жарков, — Гремис нагнулся к самому уху спутника, — пока все идет хорошо. Но тут есть шлагбаум. На двухсотой версте. Как быть? Если он закрыт и мы не замедлим ход, от нас останется одна каша. Мы разобьемся вдребезги. А замедлим — будет проигрыш времени. Мое мнение…
— Конечно, нет, — Жарков крепко ухватил руку Гремиса, — дуйте вовсю. Мы не можем терять ни минуты!
Голова в автомобильных очках снова склонилась к круглому колесу руля.
Закрыт шлагбаум или нет? Хорошо, если открыт, а если нет? Удар о перекладину, грохот и все кончено. Но документ, совещание… 198 верст… 199…
Из-за далекого поворота выскочила группа столпившихся домиков и хищно бросилась навстречу гудящему автомобилю. Открыт или нет? Если закрыт, все равно не успеют. Впереди кричащий и машущий руками человек, несколько людей… Вероятно, шлагбаум опущен. Смертельно бледный Гремис еще ближе припал к рулю.
Нет. Три домика, будто упав со всех сторон на подпрыгнувший автомобиль, пронеслись мимо и затерялись вдали. Застава была свободна. Только какая-то несчастная курица пострадала за правое дело — Жарков увидел на передке автомобиля пучок окровавленных перышек, тотчас подхваченных и унесенных свирепым ветром. Автомобиль летел вперед. Еще несколько прыжков, несколько минут грохота и свистящего ветра. По бокам шоссе все чаще возникают домики, заборы, человеческие фигурки, изумленно озирающиеся вслед сумасшедшим ездокам. К уху Жаркова наклоняется возбужденное лицо Гремиса.
— Товарищ Жарков, мы поставили автомобильный рекорд. Наша машина идет 2 часа 40 минут. Мы сделали 230 верст. Вот только бы не случилось бы чего-нибудь плохого…
6. 7 часов вечераВещью, наиболее взволновавшей 4-х членов английской делегации — двух прибывших из Черного поселка и двух, встретивших их на гремящем, охваченном суетой вокзале в Москве, — было странное и совершенно необъяснимое исчезновение Роберта Грина. Куда он мог деваться? Никаких провалов и опасных трещин не было в заброшенной шахте — это отлично знали англичане, еще на рассвете посетившие скрытый забой. Грин должен был только захватить образчики угля. И вот — Грин пропал. Конечно, это не важно — сообщение между поселком и Москвой прервано, да и Грин не такой человек, чтобы выдать тайну. Но, все-таки, оригинал чертежа у него…
Все четыре джентльмена были очень недовольны необъяснимой неаккуратностью товарища. Хотя — работа прежде всего. Важно не запустить дело. Когда концессию подпишут — судись тогда с ними, — с британскими подданными. Разве они не граждане величайшей в мире державы?
В Москву члены торговой делегации прибыли как раз вовремя. За двадцать минут до совещания. Быстроходный авто подвез их к широкому подъезду СТО. Их провели в блестящий, богато обставленный кабинет члена коллегии.
Все было готово к подписанию договора. Переписанный текст лежал на столе. Прочесть, утвердить, скрепить подписями… И участок перестанет быть советской собственностью. Скорей бы! Ведь столько трудов, а произойди какая-нибудь пустая случайность, и почтенная торговая фирма превратится в компанию опозоренных, преследуемых законом нищих!
Глава делегации взглянул на часы.
Три минуты восьмого. Секретарь развернул договор, началось чтение пунктов. — Скорее бы кончить! Конечно, ничего не может случиться, а все-таки…
Задержка. Что еще? Советское правительство несогласно с этим пунктом. Угодно джентльменам изменить его? Конечно. Только бы скорее подписать.
Чтение пунктов кончается. «Передается в полную собственность — сроком на шестьдесят лет… С единовременной уплатой…» Все, кажется.
— Таким образом, концессия может считаться заключенной. Теперь дело в подписях!
Где-то далеко книзу захлопали двери. Пустяки. Расстроенное воображение…
Подпись сэра Гудвина, председателя правления фирмы, подпись мистера Джексона…
Перо переходит в руки члена коллегии. Еще минута…
За дверью раздался грохот падения грузного тела, шум борьбы и кто-то отчаянно забарабанил в дверь. Англичанин поднялся в кресле, впиваясь глазами в руку, держащую перо.
— Подписывайте же, сэр!
Но член коллегии не подписывает. Он положил перо и смотрит на темную, дрожащую от стука поверхность.
— Товарищ Мосев, впустите.
Секретарь открыл дверь. И глазам сидящих в кабинете представилась удивительная сцена.
На пороге стоял низенький крепкий человек в рабочем костюме, сжимающий в кулаке правой руки белый лист бумаги.
1. Жизнь останавливаетсяЕще за много дней до фактического объявления стачки всем было ясно, что на мирный, спокойный Тауншир — один из центров американской металлургии — надвигается что-то исключительное. На заводах и в рабочих клубах устраивались частые сходки, отдельные рабочие таинственно переглядывались и перешептывались между собой, а в газете «Ред пейпр» — официозе «Индустриальных рабочих мира» — начали ежедневно появляться передовицы, призывающие читателей к решительности и классовой солидарности. Что- то назревало и готовилось.
А причины к этому назреванию были: расцвет американской промышленности кончился, наступала полоса затяжных кризисов. Время высокой заработной платы прошло безвозвратно, расценки снова понизили на 10 %. Это было уже слишком. Рабочие сталелитейного завода направили в правление своих представителей с требованием повышения заработной платы.