Он попытался ещё раз убедить доктора Руннефельдта, что лучше ехать, чем ждать. Тем более опять начался дождь.
— Я справлюсь, герр зондерфюрер, — заверял он. — Мне грязь не страшна…
— После Каунаса дорога улучшится, Пашке. Будет так, как я сказал: мы останемся вместе.
Не было смысла настаивать.
Пашке вышел из мастерской, побродил среди вереницы грузовиков и забрался в кузов своей машины. В этом не было ничего странного, ведь и раньше унтер-офицер Пашке каждый день проверял груз, чтобы ничего не выпало и не повредились ящики.
— Это я! — сказал он в полутьме кузова. — Всё очень плохо, девочка…
Он протиснулся мимо ящиков и опять прислонился к ящику с Богородицей. Яна сидела на полу и смотрела на него широко открытыми глазами. В углу стояло ведро, которым она ещё не пользовалась.
— Придется здесь задержаться, — беспомощно пожал плечами Пашке. — Я хотел ехать дальше, но ничего не вышло. Что теперь делать?
— Остановка надолго? — спокойно спросила Яна, стараясь не показывать волнение.
— Кто же знает? На ночь наверняка. Я принесу тебе поесть, это не вызовет подозрений… но с туалетом… не получится. Придётся пользоваться ведром, девочка, нельзя вылезать из машины даже ночью. Здесь кругом полно солдат.
— Всё получится, Юлиус, — сказала Яна. Это не ей следует успокоиться, а скорее встревоженному Пашке.
— Сколько ещё до Кёнигсберга?
— Километров сто семьдесят.
— Примерно день в пути.
— Где тебя высадить?
— Где-нибудь в Кёнигсберге. Возможно, на окраине, когда вы остановитесь передохнуть.
— Чтобы тебя увидели? Нет! Это надо сделать ночью…
— Тогда перед Кёнигсбергом, Юлиус.
— Поговорим об этом, когда уедем отсюда. — Пашке достал из кармана шинели два бутерброда с сыром и бутылку минеральной воды. — Это всё, что мне удалось раздобыть в столовой. Может, смогу ещё организовать порцию супа. Теперь всё значительно усложнилось, девочка. Слишком много глаз вокруг.
Он вылез из кузова, проверил ещё три машины для вида, забрёл назад в мастерскую и посмотрел на механиков, которые в яме и на подъёмнике ремонтировали полностью нагруженный грузовик. Ротмистр Волтерс и доктор Руннефельдт уехали на своей машине в офицерский клуб батальона обеспечения, чтобы освежиться и прилично поужинать. Но прежде между ними произошла небольшая стычка.
— Мы возьмём этого Вахтера с собой? — надменно поинтересовался Волтерс. — Он штатский, ему не место в офицерском клубе.
— Но он наш гость, герр Волтерс.
— Ваш гость. В этом разница, если говорить откровенно. Какой-то музейный работник в офицерском клубе. Вы не знаете меры, герр Руннефельдт.
— Вахтер может оказаться нам очень полезен. Доктор Финдлинг будет доволен.
— С какой стати?
— Вахтер вырос рядом с Янтарной комнатой. Если кто-то до малейших деталей ее и знает, так это он, и при восстановлении её в Кёнигсберге или в Линце это может очень пригодиться. Стоит об этом позаботиться.
— Благодарю за разъяснения! — Волтерс всем своим видом показывал недовольство. Он не сказал Вахтеру ни слова и первым вошёл в клуб, демонстрируя, что он, как ротмистр, старше по званию.
Ремонт трёх грузовиков длился не так долго, как предполагал начальник мастерских. Уже на следующий вечер старший фельдфебель доложил:
— Ремонт закончен.
— Самое время! — проворчал Волтерс.
— Это был исключительный случай, герр ротмистр. Откуда у вас это старьё? Все детали еле держатся и проржавели.
— Лично от гауляйтера Коха.
— Тогда я ничего не говорил. — Старший фельдфебель поднял руки, но при этом широко улыбнулся. — Это замечательные машины, в прекрасном состоянии. Неприятность может произойти и с самой надёжной машиной…
— Уезжаем сегодня! — Доктор Руннефельдт пожал руку начальнику мастерской, а Волтерс посчитал это ниже своего достоинства. — В Кёнигсберг мы прибудем примерно в час ночи.
— Вы хотите поднять гауляйтера Коха из постели?
— Вряд ли он будет спать. — Доктор Руннефельдт сдержанно засмеялся. — Я уже коротко переговорил с ним по телефону и сказал о нашем отъезде. Насколько я знаю Коха, эту ночь он проведёт не в постели, даже если кто-нибудь будет его там ждать…
Волтерс с удивлением посмотрел на доктора Руннефельдта. Что за разговоры! Потом взглянул на часы.
— У нас ещё есть время для ужина?
— Конечно.
— В клубе сегодня рулет с капустой. — Волтерс поднял брови. — Этот музейный работник опять идёт с нами?
— Герр Вахтер должен палец сосать, по-вашему?
Волтерс проглотил ответ, и старая игра продолжилась. Он первым вошёл в офицерский клуб, за ним следовал Вахтер и лишь потом Руннефельдт. Водители грузовиков ужинали в столовой при мастерской и заправлялись супом с мясом и лапшой. Пашке удалось дважды заполнить на кухне котелок.
С наступлением темноты он опять пробрался к грузвику и передал Яне котелок с дымящимся супом. Она уже воспользовалась ведром, и под брезентом пахло мочой.
— Извини, — уныло сказала Яна, — но я не могла больше терпеть.
— Я же ничего не говорю. Природа сильнее. Я потом вынесу ведро. Сначала поешь. Около полуночи мы прибудем в Кёнигсберг. Тогда твои мучения закончатся.
— Как мне тебя отблагодарить, Юлиус?
— Я подумал вот о чем. — Взгляд Пашке скользнул по фигуре Яны и остановился на выпуклостях в верхней части. — Но так не пойдёт. Я навещу тебя потом в госпитале. Где тебя найти?
— В городской больнице, — ответила она не задумываясь. — Я должна там зарегистрироваться. Куда меня направят, я не знаю.
— Я тебя найду. — Пашке взял ведро и вылез из кузова.
Он выплеснул содержимое ведра в ближайшую канаву и ополоснул его водой из-под крана в мастерской. Первый раз в жизни я ношусь с женской мочой, думал он. Но чего только не сделаешь ради любви. Любви? Ну, скажем, симпатии. Дома ждёт Йоханна. Тоже небось не одна… после войны всё опять будет нормально. Всё забудется. И приключение с Яной.
Незадолго до того, как доктор Рунефельдт и Волтерс вместе с Вахтером уселись в машину, Пашке ещё раз залез под брезент к Яне и забрал фляжку. Солдат без фляжки — это половина солдата. Вот что на войне важно: чтобы пережить её, нужна удача, а чтобы защищаться — чувство сытости в животе. Солдат на войне может многое потерять, но только не котелок, побрякивающий на ремне и бьющий по ягодицам.
— Мы отправляемся, — тихо сказал он. — В Кёнигсберге я постучу по стенке кабины. Тогда ты должна мухой вылететь, поняла? Тогда будет благоприятный момент. Всего хорошего, девочка! А в Кёнигсберге я найду тебя, не сомневайся.
Яна кивнула. Неожиданно она приблизилась к заднему борту, обняла ошеломлённого Пашке и поцеловала в губы. Он стоял как столб, глупо вытаращив глаза, а Яна вернулась обратно. В его голове, в висках, в сердце, во всём теле всё гудело, как пчелиный улей.
— Ты даже не представляешь, какой ты молодец, Юлиус! — сказала она. — Я тебя никогда не забуду. Храни тебя Бог…
— Тебе… тебе тоже всего хорошего, — пробурчал Пашке, потёр глаза и застегнул брезент. Уже на улице он встряхнулся, как мокрая собака, и глубоко вздохнул. Его губы как будто обожгло огнём. Какая она горячая, подумал он, приходя в себя. Юлиус, если она и в постели такая, то у тебя все кости размякнут. Вот так-то, парень…
Он забрался в кабину и сел рядом с ефрейтором Доллем. Вместо приветствия тот встретил его приглушённой отрыжкой.
— Свинья! — буркнул Пашке.
— После супа с лапшой у меня всегда так. Пардон, месье. — Долль завёл двигатель, офицерская машина уже тронулася с места. — Мы снова последние?
— Да.
— Почему? Теперь ведь дорога лучше. Может, хватит уже дерьмо хлебать? Мне уже надоело.
— Хорош уже болтать.
Пашке откинулся назад. Он снова ощутил этот поцелуй. Прикосновение её груди. Я этого тоже не забуду, девочка. И когда потом меня будет целовать Йоханна, я буду представлять, что это ты! Переживи и ты эту войну, Яна, и пусть Господь тоже будет с тобой…
Когда они последними тронулись с места и затряслись по булыжной мостовой, Пашке понял, что разговаривал с Яной в последний раз и никогда больше её не увидит. Он смотрел сквозь стекло кабины в ночь, вспоминал девушек, с которыми встречался, и удивлялся тому, что так тяжело переживает это расставание.
С Йоханной было по-другому. Тогда он рассмеялся и сказал:
— Я вернусь, когда расправлюсь с полячками.
Но после Польши была Франция, а теперь Россия… А что потом?
— О чём думаешь, Юль? — спросил Долль.
— О борделе в Кёнигсберге.
— У меня есть один хороший адресок, — засмеялся Долль. — Слушай, мне тут рассказали анекдот. Тюннес и Шёль идут по площади Буттермаркт и…
— Заткнись! — грубо оборвал его Пашке.
— Сзади за нами кто-то бежит с ведром и машет рукой.
— С чем бежит?
— С ведром…
— Дави на газ! — Юлиус Пашке втянул голову в плечи. — Вокруг полно сумасшедших.
***Гауляйтер Эрих Кох пытался быть терпеливым, но у него плохо получалось. После звонка доктора Руннефельдта из Каунаса уже в следующую минуту с триумфом в голосе он сообщил об этом доктору Финдлингу и своему доверенному лицу и компаньону по выпивке, руководителю округа Бруно Велленшлагу.
— Срочно приходите! Сегодня ночью прибудет Янтарная комната!
Доктор Финдлинг прощался с женой, как будто ему предстояла дальняя поездка
— Вы опять непременно выпьете! — довольно элегантно сказала она.
— Непременно, Марта, непременно. Янтарная комната у нас. Это событие Кох должен обмыть.
— А утром у тебя опять будет раскалываться голова и болеть желудок!
Немного подумав, она добавила:
— Прежде чем идти к Коху, выпей немного растительного масла...
— Что выпить? — ужаснулся доктор Финдлинг.
— Стаканчик растительного масла. Оно смажет стенки желудка и нейтрализует алкоголь.
— Меня от него стошнит!
— Это тоже полеэно, Вильгельм. Масло — это старый домашний рецепт. Ещё мой дедушка выпивал стакан перед собраниями. Я никогда не видела его пьяным.
— Этот фокус можно провернуть, когда привыкнешь. Он мог пить как бык. — Доктор Финдлинг, стиснув губы, смотрел, как Марта пошла на кухню, налила масло в стопку для водки и принесла ему. — Сорок семь лет назад, когда я был маленьким, мне каждое утро приходилось принимать ложку рыбьего жира. С тех пор не переношу запах рыбы. Марта, это обязательно?
— Да. Вот увидишь, это поможет.
Доктор Финдлинг мужественно выпил стопку масла, с усилием проглотил и удивился, что его сразу же не вырвало.
— Ужасно! — произнёс он.
— Посмотрим, что из этого получится. Ты вернёшся к завтраку?
— Думаю, что нет.
— К обеду?
— Вероятно, тоже нет. Я хочу сразу распаковать Янтарную комнату и всё зарегистрировать. На её монтаж в тридцать седьмом зале потребуется несколько недель. Всё опять нужно собрать так же, как в Царском селе при императрице Елизавете. Надеюсь, что при разборке пронумеровали настенные панели и фризы.
— Доктор Руннефельдт и доктор Волтерс — всемирно известные искусствоведы.
— Но смогли ли они пронумеровать правильно… посмотрим.
Он окинул скептическим взглядом стопку, которую Марта держала в руке, поцеловал жену в лоб и вышел.
Как и следовало ожидать, Бруно Велленшлаг был там, они с Кохом уже выпили по бокалу коньяка. В ведёрке со льдом охлаждалась бутылка французского шампанского. Гауляйтер Кох хотел достойно встретить Янтарную комнату
— В полночь она будет здесь! — приветствовал его Кох широким жестом. — Мой дорогой, вы должны лопнуть от счастья.
— Этот день будет самым прекрасным в моей жизни, гауляйтер. — Доктор Финдлинг с отвращением выпил первый бокал коньяка и его чуть не вырвало прямо на сапоги Коха. Но желудок быстро успокоился, жжение, которое всегда возникало от алкоголя, не появилось. Масло действительно помогло.
— Мы все думаем так же. Прежде всего потому, что утащили это сокровище из-под носа у Розенберга. Разве позволил бы Розенберг разместить комнату здесь? Здесь, в замке Кёнигсберга, которому она принадлежит! Я постараюсь убедить в этом фюрера. Почему Янтарная комната должна находиться в Линце на Дунае? Янтарь, солнечный камень, золото Германии, находят у нас, на берегу Балтийского моря… и самое главное произведение искусства из него должно остаться в Восточной Пруссии. Каким идиотом был прусский король, когда подарил эту драгоценность русскому царю. Фридрих Вильгельм I, видимо, был сильно пьян. Мы с вами, Финдлинг, вернули её Германии! Янтарная комната вернулась на родину. Об этом нужно сообщить прессе.
— Не забывайте о «прерогативе фюрера», гауляйтер. — Доктор Финдлинг уселся в глубокое кресло. — Борман тоже будет настаивать, чтобы комната переехала в Линц.
— Я поговорю с Борманом, — отмахнулся Кох, хотя знал, какая предстоит борьба. Он не любил Бормана, и это чувство было взаимным. «Королек Восточной Пруссии» был Борману в высшей степени противен.
— Это будет неприятная встреча, гауляйтер, — озабоченно заметил Велленшлаг.
— Бормана можно убедить серьёзными аргументами… в крайнем случае, я поговорю лично с фюрером. К моему мнению он всегда прислушивается.
Они стали ждать. Тянулись мучительные минуты. Когда чего-то ждёшь с нетерпением, вечно возникают вопросы. Проклятие, где они сейчас? Почему так долго шатаются? Не произошло ли чего-нибудь в дороге? Почему доктор Руннефельдт не звонит?
Что-то произошло… они не приехали и в полпервого ночи.
Беспокойство Коха передалось доктору Финдлингу и Велленшлагу. Они стояли у окна и смотрели во двор замка, потом спустились по лестнице, чтобы взглянуть на ворота, потом вернулись, пожимая плечами. Кох ходил расхаживал взад-вперед по кабинету, заложив руки за спину, опустив подбородок и втянув голову в плечи — как бык, готовый выскочить на арену.
— Как же я ненавижу непунктуальность! — воскликнул он с раздражением. — От Каунаса до Кёнигсберга всего-то пустяк! И дороги хорошие, не такая грязь, как в России. Что-то не так! С ними что-то случилось!
Однако ничего необычного не произошло, всё шло нормально, не считая небольшой задержки у железнодорожного вокзала. Подъезжая к нему, Юлиус Пашке толкнул ефрейтора Долля в бок и глухим голосом произнёс:
— Остановись здесь.
— Зачем?
— Мне надо отлить.
— Здесь? Перед вокзалом? Здесь же кругом люди.
— В каждом вокзале есть туалеты, ты разве не знаешь? Я терпел сколько мог, но больше не могу. Остановись.
Чтобы придать своим словам больше выразительности, он три раза ударил по стенке кабины. Это был знак для Яны. Вылезай, девочка. Приехали. Всего хорошего, малышка. Я тебя не забуду...
Он дождался, когда Долль подрулит к главному входу, и выскочил из кабины.
— Штаны уже намочил? — засмеялся Долль.
— Что?
— Брюки мокрые…
Пашке махнул рукой и побежал к кузову. Брезент был откинут и хлопал на ветру. Юлиус тихо позвал Яну по имени, но ответа не получил. Кузов был пуст — она выскочила, как только Юлиус постучал по стенке.
Пашке в отчаянии огляделся. Ему хотелось хоть еще разок взглянуть на неё или на её исчезающую тень, но он ничего не заметил. Около вокзала стояли солдаты и суетились несколько штатских. У входа дежурили трое полицейских, которых называли «цепными псами», потому что на шее у них висел блестящий значок на цепочке. Они проводили выборочную проверку, останавливали солдат и проверяли паспорта, отпускные билеты и командировочные предписания.
Не торопясь Пашке зашёл в здание вокзала, нашёл туалет, постоял рядом с другим у писсуара, выдавил пару капель, и ему показалось, что он остался в полном одиночестве.
Когда он вернулся к грузовику, то увидел рядом офицерскую машину. Вся колонна ждала, поскольку вперёд доложили о том, что последняя машина остановилась.
— Что случилось, унтер-офицер? — сердито спросил Волтерс через стекло. Пашке встал по стойке смирно.
— Я захотел в туалет, герр ротмистр, — доложил он, отдал честь и забрался обратно в кабину. Взглянув на Долля, он приказал: