— Я не заставляла тебя пить.
— А кто купил мне виски?
— А кто дал мне денег на выпивку?
— Могла бы и не покупать. — Его ладонь заскользила вверх, девчонка дернулась, предприняла еще одну безуспешную попытку спрыгнуть с подоконника. — Ты обещала показать мне свой пирсинг. Помнишь?
— Я передумала. — Тонкие пальцы с черными коготками больно вцепились ему в волосы.
— Обещания надо выполнять. — Узел на халате поддался на удивление легко, Ян затаил дыхание.
Серебряная летучая мышь с красными камушками вместо глаз показалась ему апофеозом красоты и изящества. И пупок, и живот, и все остальное…
Тина рывком запрокинула его голову, заглянула в глаза, сказала со смесью злости и нежности:
— Дурак! Какой же ты дурак!
…Ян курил на балконе и прислушивался к шепоту ночного города. Уже давно перевалило за полночь, и стрелки часов подбирались к четырем утра, и Тина уже крепко спала аккурат в самой ложбинке между сдвинутыми кроватями, а он все не шел в постель. И не потому, что не хотел спать — хотел и еще как! — просто отмеренного ему срока стало на один день меньше, и каждая минута бодрствования имела теперь для него особенную ценность. Теперь Ян понимал, что чувствует осужденный на смертную казнь. Он сам переживал все это, этап за этапом. И неверие — нет, со мной такого не может произойти, с кем угодно, Господи, только не со мной! И обиду — почему именно я?! И страх, липкий, одуряющий, превращающий цивилизованного человека в стремящееся любой ценой выжить животное. И протест — я этого не допущу, обведу судьбу вокруг пальца! Все это уже оказалось пережито и выстрадано за два прожитых дня. Наверное, впереди еще будет смирение, покорность неизбежному, а пока… а пока он на каком-то неклассифицируемом, промежуточном этапе, когда жизнь — яркая и удивительно осязаемая, и каждый ее момент воспринимается до боли остро и четко, и кажется, что так хорошо, как есть сейчас, никогда не было и не будет. А может, это и не этап вовсе, а во всем виноват Париж с его атмосферой вечного праздника и обнаженной романтики? Может быть, в этом городе все люди начинают чувствовать так остро, и его чудесное открытие — это никакой не эксклюзив, а всего лишь маленькая бусинка в ожерелье закономерностей? Определенно, во всем виноват Париж. Здесь даже мысли рождаются не привычно лаконичные, а приправленные легким флером поэзии. Ян загасил сигарету, вернулся в комнату, присел на край кровати. Тина тут же завозилась, недовольно заворчала, но не проснулась.
Вот кому хорошо. Вот у кого все впереди. Ему повезло, что она согласилась скрасить его парижскую жизнь. С ней так здорово. Славная девочка, чистая и открытая. А весь ее неформатный образ, дурацкий макияж, черный лак и одежда балаганной актрисульки — это шелуха. С возрастом это пройдет. Жаль, что он не увидит, какой она станет. Было бы интересно узнать, в какую бабочку трансформируется эта маленькая готическая гусеница.
Ян прилег на кровать, забросил за голову руки, хотел еще минуту-другую полюбоваться затейливым кружевом теней на потолке, но в ту же секунду провалился в глубокий сон.
Разбудил его запах свежесваренного кофе и сдобы. Ян открыл глаза. Тина сидела на кровати в полной боевой экипировке, размалеванная, как индеец, вышедший на тропу войны.
— Напомни-ка мне, дорогая, ты с вечера не умывалась или это свежая раскраска? — спросил он, зевая.
— Конечно, свежая! Ты что, кто ж ложится спать с накрашенным лицом?! — отозвалась она. — Кофе будешь?
— Буду, а откуда он? — Ян сел, в голове что-то мелко задребезжало. Он тут же напрягся, выжидая, во что выльется это дребезжание. Оказалось, вполне сносно — легкое головокружение и ломота в висках. После вчерашнего возлияния можно считать, что он еще легко отделался. Возможно, даже таблетку пить не придется.
— Мадам Роза готовит постояльцам завтраки. Ничего особенного: кофе и круассаны. Вставай, умывайся.
— Хочу кофе в постель! — потребовал Ян и грозно нахмурился.
— От круассанов в постели будут крошки, — подбоченилась Тина, но по хитрющей улыбке было видно — она подаст ему и кофе, и круассаны, и сама уляжется рядышком.
Вышло почти так, как он и предполагал, только жизнь внесла кое-какие коррективы: легкий завтрак плавно перетек в детскую возню, детская возня закончилась поцелуями, ну и так далее по списку. В общем, до ванной Ян добрался очень не скоро, а Тине пришлось заново рисовать себе лицо.
— Какие планы на сегодня? — поинтересовалась она, пряча в торбу косметичку.
— Пойдем к Эйфелевой башне. — Ян поймал настороженный взгляд девушки, сказал успокаивающе: — Не волнуйся, Пташка, вчерашний инцидент больше не повторится.
— С чего ты взял, что я волнуюсь? — она упрямо вздернула подбородок. — Меня, чтоб ты знал, приступом меланхолии не напугаешь. Ты еще не в курсе, как виртуозно я сама умею хандрить.
— Дань субкультуре, понимаю. — Ян привлек ее к себе, поцеловал в самый кончик густо напудренного носа.
— Не дань субкультуре, а особенности личности, — поправила Тина. — Ну, пойдем, что ли?
При свете дня Эйфелева башня Яна не то чтобы разочаровала, но впечатлила далеко не так сильно, как ночная ее ипостась, однако в удовольствии подняться на смотровую площадку он себе решил не отказывать. А вот Тина неожиданно заартачилась.
— Иди один.
— Почему? Ты не хочешь увидеть Париж с высоты птичьего полета?
— Я уже видела Париж с высоты птичьего полета.
— Но тогда меня не было рядом, пойдем, Пташка! — Он взял ее за руку.
— Я подожду тебя здесь, — она мягко, но решительно высвободилась. — Ты не волнуйся, я буду ждать сколько потребуется.
— Что-то не так? — Ян притянул ее к себе, заглянул в глаза.
Тина долго молчала, а потом сказала с вызовом:
— Можешь смеяться, но я боюсь высоты.
Он действительно рассмеялся.
— Пташка, не морочь мне голову! Ты не боишься высоты! Я своими собственными глазами видел, как ты стояла на перилах моста.
— Стояла, — она согласно кивнула, — но тогда были особые обстоятельства…
Ян помнил, какие это были особые обстоятельства, и жадный маслянистый блеск голодной реки тоже помнил. Хорошо, что сейчас Пташка боится. Раз боится, значит, та дурь, которая загнала ее на перила старого моста, уже выветрилась.
— Знаешь что, — он беззаботно улыбнулся, — я, пожалуй, тоже не пойду. Что я там не видел?!
— Ты не видел Париж с высоты птичьего полета, — она робко улыбнулась в ответ.
— А давай-ка рванем на Елисейские Поля! Триумфальную арку я тоже еще не видел.
Они бродили по городу до ночи. Гуляли по улицам, глазели на дома, магазины и отели, перекусывали в кафе, спускались в метро, чтобы выйти на поверхность уже на другом конце города, слушали уличных музыкантов, кормили в парке шустрых уток, а потом еще пару часов на «перекладных» добирались до отеля мадам Розы. Они вымотались и устали, как после тяжелой работы, и в то же время чувствовали себя счастливыми и свободными.
— Мне до смерти нравится Париж, — сказал Ян, затаскивая хихикающую Тину в ванну. — Мне нравится Париж и очень нравишься ты.
* * *…Отец?! Этот мужчина, почти старик, — ее отец?! Он же ровесник ее деда!
— Что, девочка, я кажусь тебе слишком старым? — Прозорливость этого человека, ее отца, заставила Тину покраснеть. — Не смущайся, на правду обижаются только дураки, — он улыбнулся и сразу помолодел лет на двадцать. — Ну, давай знакомиться!
Она кивнула, робко улыбнулась в ответ и даже отважилась протянуть незнакомцу, своему отцу, руку.
— Меня зовут Клементина.
— Клементина — очень красивое имя. И ты тоже настоящая красавица, совсем как твоя мама. — Его рукопожатие было мягким, но крепким. — А меня зовут Яков Романович Щирый, но я буду рад, если ты станешь называть меня папой.
Он не спешил выпускать Тинину ладонь из своей руки, угольно-черные глаза внимательно изучали ее лицо. Их холодный блеск не смогла смягчить даже приветливая улыбка.
— Хорошо, — Тина осторожно высвободила свою руку. Яков Романович, ее отец, выжидающе приподнял одну бровь. — Хорошо, папа, — поправилась она.
Он удовлетворенно кивнул, обернулся к дяде Васе:
— Игнатыч, я бы хотел побыть наедине со своей дочерью.
— Как скажете. — Дядя Вася протянул ему черный кожаный портфель, ободряюще улыбнулся Тине и скрылся за дверью.
— Угостишь меня чаем? — спросил отец, когда они остались вдвоем.
— Да, конечно! — встрепенулась Тина.
— Обращайся ко мне на «ты». — Он, не снимая своих «чешуйчатых» туфель, прошел на кухню, уселся за стол, на то самое место, где раньше любил сидеть дед.
Тина поставила на огонь чайник, застыла у окна.
— Присядь, — отец кивнул на соседнюю табуретку.
Она послушно села напротив, внимательно посмотрела на разложенные на столе документы.
— Что это?
— Вот это, — отец ткнул пальцем в одну из бумажек, — результаты генетической экспертизы. Я привез их специально, чтобы у тебя не осталось никакого сомнения касательно нашего с тобой родства. Здесь все очень сложно, ты просто прочти заключение.
Тина взяла листок в руки, попыталась вникнуть в то, что там было написано. Несколько раз пробежав глазами заключение, она отложила документ.
— А здесь доказательства того, что нас с твоей мамой связывали теплые чувства.
Отец придвинул к ней бумажный конверт. Оттуда на стол высыпались фотографии. На каждой — женщина и мужчина. Вот они держатся за руки, вот радостно улыбаются, на одной фотографии даже целуются. Женщина, очень красивая, с глазами в пол-лица, с аристократическим носом и нервным вырезом ноздрей, с фигурой фотомодели и копной каштановых волос, — это ее мама, очень молодая и романтичная. А мужчина… отец почти не изменился за эти годы: все та же франтоватая небрежность в одежде, все тот же пронзительный взгляд. У ее родителей была очень большая разница в возрасте, лет двадцать, а то и больше, но оба они выглядели довольными жизнью и счастливыми. Если, конечно, можно доверять старым фотографиям.
— Вы долго встречались? — отважилась спросить Тина.
— Примерно полгода, — взгляд отца потеплел. — Твоя мама приехала в Москву поступать в театральный, — он улыбнулся. — Все красивые провинциалки мечтают поступить именно в театральный. Разумеется, она провалилась на первом же экзамене. Зато встретила меня. Я должен быть честен с тобой, это не была любовь с первого взгляда. Я был слишком стар для нее, она слишком наивна для меня. Мы оба прекрасно понимали, что наш союз непрочен и недолог, но нам было хорошо друг с другом. Я постарался, чтобы твоя мама не пожалела ни об одном дне, прожитом со мной. Я снял ей квартиру, устроил на хорошую работу, развлекал и оберегал ее, как умел. Однажды я даже поймал себя на мысли, что наш ни к чему не обязывающий роман может перерасти во что-то более серьезное, во всяком случае, я уже был к этому готов и готовил ее. А она исчезла… — отец надолго замолчал. — Она не взяла с собой ни одной вещи, подаренной мною, оставила даже драгоценности. Я решил, что у нее появился другой. Если бы я был моложе и глупее, я бы перевернул пол-Москвы, чтобы найти ее, но к тому моменту я уже достаточно долго пожил на свете, чтобы научиться философски относиться к ударам судьбы. Я просто постарался ее забыть, и мне это почти удалось.
— А фотографии? — спросила Тина.
— Про фотографии я тоже забыл, вспомнил лишь пару недель назад, когда узнал о твоем существовании.
— Почему она ушла?
— Девочка, ты задаешь вопрос, который я задавал себе сотни раз, — отец отхлебнул из своей чашки. — Теперь я жалею, что не пошел на поводу у чувств и не отыскал ее. Возможно, нам с тобой не пришлось бы впихивать семнадцать лет жизни в один короткий разговор. Сейчас я знаю, что тогда твою маму забрал твой дед. Приехать в столицу навестить любимую дочь-студентку и узнать, что она содержанка стареющего плейбоя, — такой удар немногие бы вынесли, но твой дед оказался крепким орешком. Он просто забрал блудную дочь домой. А потом выяснилось, что блудная дочь беременна, и поделать с этим уже ничего нельзя, остается только смириться. Наверное, твой дед бы смирился, если бы она не умерла во время родов… Я могу ошибаться, но мне кажется, что он не отдал тебя мне из-за ненависти. Человек так устроен — когда случается несчастье, ему проще найти виноватого, чем смириться. Твой дед ненавидел меня и покарал тем же оружием — лишил меня дочери.
Тина задумалась, раньше она никогда не рассматривала свои сложные отношения с дедом под таким углом. Впрочем, ничего удивительного, она ведь даже не догадывалась о существовании отца и не могла подумать, что дед может наказывать и еще кого-то кроме нее.
— У тебя есть ко мне еще какие-нибудь вопросы? — спросил отец. — Если есть, то задавай их сейчас, потому что позже я, возможно, не захочу на них отвечать честно.
— Почему он написал вам… тебе?
Отец пожал плечами.
— В письме твой дед не раскрывал мотивы своего поступка, просто сообщил твои паспортные данные и адрес и написал, что я, вероятно, являюсь твоим биологическим отцом.
Тина разочарованно вздохнула — дед остался верен себе до конца.
— Но я могу предположить, что таким образом он пытался позаботиться о тебе.
— Но вы… ты же мог отказаться от меня.
Губы отца растянулись в подобии улыбки.
— Клементина, мужчина может отказаться от родного ребенка в тридцать лет, когда он еще сам по сути своей эгоистичный ребенок, но в шестьдесят пять на такие вещи уже смотрят совсем с иной позиции. Твой дед был почти моим ровесником, и он знал, что делает. Все, на этом вопросы закончены? — Отец выразительно посмотрел на часы.
У Тины была еще сотня, если не тысяча, невысказанных вопросов, но каким-то шестым чувством она поняла, что отец не станет на них отвечать, поэтому просто отрицательно покачала головой.
— В таком случае собирайся. — Отец встал из-за стола. — На сборы у тебя есть ровно полчаса. Поторопись, дочка, у меня очень мало времени. Когда соберешься, позови Ивана, он поможет снести вещи, — последние слова были сказаны уже из-за порога.
А к чаю и варенью из райских яблок, которое она сама варила, он так и не притронулся. Почему-то этот факт Тину очень расстроил. Она плюхнулась на табуретку, уставилась на свои сжатые кулаки. На душе было тяжело и тоскливо. Может, оттого, что на прощание с прошлым ей скупой рукой отмерили каких-то тридцать минут, а может, оттого, что она до смерти боялась будущего. Где-то на окраине сознания бродила робкая мысль, что ее отец немногим отличается от ее деда…
Тина непременно бы расплакалась, если бы не баба Люба. Баба Люба вошла в квартиру по старой привычке без стука, заорала во все горло:
— Клементинка! Ты где?
— Я здесь. — Она вышла в прихожую.
— Ну что, горемычная, нашелся твой батяня?
— Нашелся.
— А что ж ты тогда смурная такая? Оттого, что батяня твой не шибко молодой? Так это даже лучше, старики они сердечнее. Да и мужик он еще хоть куда, такой фанаберистый, — баба Люба мечтательно улыбнулась. — И небедный, видать. Выгляни в окно, посмотри, на какой «монстре» он прикатил. Я такого чуда отродясь не видела, даже в романах своих не читала, а ты ж знаешь, Клементина, там все про красивую жизнь.
Тина подошла к окну — да, баба Люба не преувеличивала, когда говорила про «монстру». Отец приехал в огромном черном автомобиле, угловатом и с виду очень агрессивном. Машины сопровождения и даже «Мерседес» дяди Васи выглядел на его фоне игрушечными и совсем несерьезными.
— Когда уезжаешь-то? — послышалось за спиной.
— Через полчаса, — Тина не удержалась, всхлипнула.
— А что это ты носом хлюпаешь? — баба Люба обняла ее за плечи. — Девонька моя, да у тебя ж теперь при таком папаше жизнь начнется, как в моих романах. Одной на миллион такой шанс выпадает, а ты нюни распустила.
— Страшно, — прошептала Тина.
— Страшно ей! — неожиданно разозлилась баба Люба. — Страшно, моя хорошая, когда жить негде и жрать нечего. Вот где страшно! И вообще, ты мне про страхи не рассказывай. — Она погладила Тину по волосам, сказала потеплевшим голосом: — Ты, Клементинка, столько всего натерпелась, что хуже уже не будет. Что тебе сидеть в нашем городишке? На меня вот посмотри, видишь, во что превратилась? — баба Люба горько усмехнулась. — Вот то-то и оно. А когда-то была, как ты, — умница и красавица, и ухажеров тьма-тьмущая. Эх, да что тут говорить! Было да быльем поросло! А ты, дочка, не повторяй моих ошибок, бери от жизни все что можно. Нечего от подарков судьбы отказываться.