чтобы выяснить, чем все закончится.
Он отпускает мою руку и уходит к кровати, усаживаясь на нее. Мое сердце повсюду
выбрасывает горючее; в моих жилах какие– то экстремальные гонки.
– Я получил сегодня свою авторскую копию. И тоже хочу, чтобы ты прочитал мою книгу,
– говорит он, ковыряя заусенец. – Но переживаю, что ты посчитаешь ее ужасной.
– А я переживаю, что посчитаю ее удивительной и стану еще больше одержим тобой, чем
сейчас
Слава Богу, он смеется, на что я и рассчитывал.
– Я нервничаю.
– Из– за выхода книги?
Он кивает.
– Ты уже пишешь вторую?
Еще один кивок.
– Контракт на три книги. И мне, правда, нравится это. Такое ощущение, что именно этим я
и должен заниматься, – он поднимает глаза на меня, и свет, исходящий от окна, выхватывает его
взгляд таким образом, что тот кажется чуть ли не божественным. – После той прогулки, – говорит
он, а затем кивает мне для подтверждения, как будто я каким– то образом не пойму на что он
ссылается. – Я пришел домой и…
Дрочил?
– Сходил с ума?
Он смеется.
– Нет. Я молился.
– Похоже на «сходил с ума».
Себастиан качает головой.
– Нет. Молитва успокаивает, – он вглядывается в мою стену, где у меня висит фотография
в рамке моста «Золотые Ворота», которую сделал папа за несколько лет до нашего переезда. – Я
не испытывал чувства вины из– за этого, – теперь он говорит тише. – Что было неожиданно.
Я не осознавал, как сильно нуждался в этих его словах, пока он не произнес их. Я ощущаю
себя надувным матрасом в бассейне, лениво раскачивающимся на солнце.
– Вина – это своего рода знак, что я делаю что– то неправильно, – говорит он. – И когда я
почувствовал умиротворение, я понял, что Господь одобряет то, что я делаю.
Я открываю рот для ответа, но оказывается, что понятия не имею, что сказать на это.
– Иногда я задаюсь вопросом – Бог или церковь так решительно настроены против всего
этого.
– Мое мнение? – произношу осторожно. – Бог, достойный твоей вечной любви, не станет
осуждать за то, кого ты любишь, пока ты находишься здесь.
Он кивает на это несколько секунд и затем, наконец– то, застенчиво улыбается мне.
– Ты подойдешь сюда? – спрашивает он, и я впервые вижу, как он неуверенно улыбается.
Я с легкостью опускаюсь рядом с ним на кровать, и не только чувствую, как меня трясет,
но и вижу это. Зажимаю свои ладони между колен, чтобы удержать их от хлопанья по матрасу.
Во мне около 190 см роста. А в нем, наверное, 180, но прямо сейчас исходящее от него
спокойствие, кажется, будто нависает надо мной, как тень от большой ивы. Он крутится,
укладывая свой правый кулак на мое бедро, а его левая рука поднимается к моей груди, нажимая
мягко, пока я не осознаю, что он хочет, чтобы я лег на спину. Растеряв весь сознательный
контроль над мышцами, я по сути заваливаюсь на матрас, а он нависает надо мной, глядя сверху–
вниз.
Он подстригся сегодня утром, понимаю я. По бокам снова коротко выбрито, а на макушке
– мягко и небрежно. Его прыгающий взгляд «озер– на– солнце» смотрит на меня, и я одержим
жаром и нуждой чувствовать, и чувствовать и снова чувствовать его.
– Спасибо, что пришел вчера на ужин, – говорит он, и его взгляд совершает полный круг
по моему лицу. От моего лба, вниз к щекам, зависнув рядом с моими губами.
Его взгляд порхает вниз, чтобы проследить, как я сглатываю перед ответом.
– У тебя милая семья.
– Да.
– Они, наверное, решили, что я сумасшедший?
Он ухмыляется.
– Только чуть– чуть.
– Ты подстригся.
Его взгляд становится расфокусированным, остановившись на моих губах.
– Ага.
Я прикусываю губу от желания зарычать из– за того, как он смотрит на меня.
– Мне нравится. Очень.
– Да? Хорошо.
Боже, хватит болтовни. Я притягиваю его к себе, моя ладонь на тыльной стороне его шеи,
и он сразу же опускается, губами к моим, частично вжимая своим весом, дыхание покидает его
губы потоками облегчения. Все начинается такими медленными, неторопливыми, спокойными
поцелуями. Первый – через застенчивые улыбки, а затем с уверенностью, что так – нам – хорошо,
что даже больно.
И все набирает обороты, как будто самолет при взлете, и нас заражает одновременно
каким– то диким и сильным отчаянием. Не хочу думать, что мы настолько голодны этим, потому
что это бомба замедленного действия. Я не хочу опережать игру в шахматы на слишком много
ходов вперед. Вместо этого, я считаю, что мы так голодны, потому что испытываем что– то
глубокое. Что– то похожее на любовь.
Его грудь устраивается на моей, а его ладони – в моих волосах, и он издает такие
небольшие, но глубокие звуки, которые медленно развязывают меня, пока в моей голове не
начинает повторяться только одно слово – да.
Все ощущается – да.
Его губы – да, и руки – да, и на мне, поверх меня сейчас, он двигается и да, да, да.
Я провожу своими руками вниз по его спине, под его рубашку к теплой коже его тела. Да.
Нет времени оценить, что я ответил на свой собственный вопрос о храмовом белье, потому что
потом его рубашка слетает, да, и моя тоже – кожа к коже.
Д
А
И я никогда не был таким образом снизу, никогда не обхватывал своими ногами чьи– то
бедра, никогда не испытывал такого рода трения и фрикций, и он говорит, что думает обо мне
каждую секунду
да
и говорит, что никогда не испытывал подобного, ему нравится посасывать мою нижнюю
губу, он хочет поставить время на паузу, чтобы мы смогли целоваться вечно
да
а я говорю ему честно, что никогда мне не было так хорошо, как сейчас, и он смеется в мой
рот снова, потому что я уверен, это очевидно по тому, как я втянулся. Я – монстр под ним, с
выгибающимися бедрами и руками, как у осьминога повсюду одновременно. Не думаю, что что–
то за всю жизнь было настолько потрясающим.
– Я хочу узнать о тебе все, – говорит он, теперь безумно, его губы двигаются по моей
челюсти, щетина царапает мою шею.
– Я расскажу тебе все.
– Ты мой парень? – спрашивает он, а затем втягивает мою нижнюю губу перед тем, как
рассмеяться над собой, и разве это не самое удивительное, что кто– то говорил мне за всю мою
жизнь?
– Эм, да.
Парень. Да.
– Даже не смотря на то, что я теперь твой парень, я не стану никому об этом рассказывать,
– шепчу я.
– Я знаю.
Его ладонь движется по мне, между нами – боже мой – и по моим спортивным штанам, что
кажется таким невинными и развратным одновременно. Но развратное смывается, когда я
поднимаю на него взгляд и осознаю, что он рассматривает мое лицо с благоговейным страхом.
И я понимаю. Я тоже никогда не делал этого.
Как в тумане, я тоже тянусь вниз. Его глаза закатываются, а потом закрываются.
Это кажется не реальным. Как такое вообще может быть реальным?
Он двигается вперед раз, и еще раз, и это самое потрясающее, что я когда– либо делал…
И даже не слышу шагов или открывания двери, перед тем как слышу смущенное папино
«Ой!» и как захлопывается дверь.
Себастиан спрыгивает с меня, поворачиваясь лицом к стене, его руки прижаты к лицу. В
звенящей тишине, я не совсем понимаю, что произошло.
То есть, понимаю, что произошло, но это было так быстро, что на несколько ударов сердца
мне кажется, что я могу притвориться, будто у нас с ним была общая галлюцинация.
Это очень плохо на многих уровнях. Никаких больше спектаклей с «Мы просто друзья!»
со взрослыми внизу. Теперь мы вовлечены в это, и я получу разнос за это от одного или обоих
своих родителей.
Но без капли сомнения, это намного унизительней для Себастиана.
– Эй, – произношу я.
– Это плохо, – шепчет он. Он не опускает свои руки, не поворачивается ко мне. Его спина
обнажена, целая карта мышц. Я тону в двойственной реакции: головокружение, что у меня теперь
есть сексуальный парень, и ужас, что этот момент может уничтожить все.
– Эй, – снова повторяю я. – Он не станет звонить твоим родителям.
– Это очень плохо.
– Просто иди сюда, хорошо?
Медленно повернувшись, он подходит обратно, опускаясь на кровать и не оборачиваясь на
меня.
Он стонет.
– Твой отец застукал нас.
Мне требуется мгновение, чтобы подыскать лучший ответ, остановившись на:
– Да, но он, наверняка, смущен сильнее, чем мы.
– Сильно сомневаюсь в этом.
Я знал, что он не последует такой линии рассуждений, но стоило попробовать.
– Посмотри на меня.
Спустя десять секунд он выполняет это. Я замечаю, как он смягчается, и облегчение от
этого вызывает во мне желание встать и заколотить в грудь.
– Все хорошо, – шепчу я. – Он не станет никому говорить. Возможно, он просто
поговорит позже со мной.
Он точно поговорит со мной позже.
Побеждено выдохнув, Себастиан закрывает глаза.
– Хорошо.
Я наклоняюсь вперед, и мне кажется он чувствует мое приближение, даже несмотря на
закрытые глаза, потому что его губы подрагивают в сдерживаемой улыбке. Прижавшись своими
губами к его, я предлагаю ему нижнюю, ту, которую он так любит посасывать, и жду его ответа.
Он медленно отвечает. Это не похоже на предыдущий жар, но все по– настоящему.
Я отстраняюсь, встаю и тянусь за его рубашкой.
– Я собираюсь пойти домой.
– А я собираюсь остаться здесь.
Себастиан борется с еще одной улыбкой от смысла этой фразы, а затем я наблюдаю, как на
его лицо медленно наползает маска. Его лоб расслабляется, и яркий свет исходит из его глаз.
Легкая улыбка, которой я научился не доверять, растягивается на его лице.
– Проводишь меня?
***
Папе требуется всего лишь пятнадцать минут, после ухода Себастиана, чтобы зайти в мою
комнату. Его стук неуверенный, практически извиняющийся.
– Входи.
Он шагает внутрь, осторожно закрывая за собой дверь.
Не знаю, должен ли я злиться или раскаиваться, но эта комбинация отправляет
покалывающее ощущение по моей коже.
Папа подходит к моему стулу у стола и садится.
– Во– первых, я должен извиниться, что не постучался в первый раз.
Кладу свою раскрытую книгу лицом вниз на свою грудь, переводя взгляд на него, со
своего места на кровати.
– Согласен.
– Не знаю, что говорить дальше, – он чешет свою челюсть, а затем передумывает. – Нет,
не совсем правда. Я знаю, что хочу сказать, но не с чего должен начать.
Сев прямее, я поворачиваюсь лицом к нему.
– И?
– Я понимаю, что ты испытываешь к Себастиану. И уверен, что это взаимно.
– Да…
– Я так же понимаю, что твое чувство искреннее, а не из– за какого– то любопытства или
бунта.
Что мне вообще на это отвечать? Киваю, понимая, что выражение на лице в большей
степени неясное смятение.
– Отэм знает?
Моргаю, растерянно.
– Отти?
– Твоя лучшая подруга, да.
– Я не открывался Отэм, пап. Я никому не открывался, помнишь? Как мама хочет?
– Послушай, – говорит папа, укладывая ладонь на мое колено. – Я хочу сказать еще две
вещи. Начну с той, что полегче. Заманчиво, когда ты влюбляешься в кого– то, игнорировать все
вокруг себя.
– Я не игнорирую Отт…
– Я не закончил, – голос становится немного суровым. – Мне нужно, чтобы ты пообещал,
что позаботишься о своих остальных отношениях. Что будешь проводить время с Отэм, Эриком и
Мэнни. Что ты все равно останешься образцом для подражания для Хейли. Что останешься
внимательными и готовым прийти на помощь сыном своей матери.
Киваю.
– Я обещаю.
– Я прошу этого по той причине, потому что важно поддерживать свою жизнь
полноценной, независимо от того, насколько глубокими становятся ваши отношения с
Себастианом. Это не зависит от религии. Если это продолжиться и каким– то образом получится,
тогда тебе потребуются друзья, которые примут и поддержат вас. И если, по какой– то причине,
ничего не получится, тебе потребуются люди, на которых ты сможешь переключиться.
Смотрю в пол, ощущая странную противоборствующую реакцию внутри себя. Он прав. В
этом есть смысл. Но мне не нравятся последствия того, чего я еще не знаю.
– Второе, что я хотел бы сказать тебе… – папа чешет подбородок, отводя взгляд. – Я не
разделяю историю твоей матери с церковью, поэтому моя реакция на твои отношения
кардинально отличается от ее, – он снова встречается со мной глазами. – Тем не менее, я не
считаю, что она неправа. Мне не обязательно соглашаться с каждой причиной, по которой она
тебя предостерегает, но я соглашусь с тем, что это сложно. Полагаю, его родители не одобрят?
– Думаю, это будет на оттенок свыше неодобрения.
Папа уже кивает на это.
– Поэтому каждый раз, когда ты будешь с ним, вы будете встречаться за спинами его
родителей.
– Да.
– Мне не нравится это, – тихо признается он. – Мне нравится думать, что если бы
ситуация была обратной, то ты был бы либо так же открыт с нами, либо не предавал наши
желания, пока живешь в этом доме.
– Разница в том, пап, что я могу быть открыт с вами.
– Дело в том, Тан, что тебе восемнадцать, и что ты делаешь со своим телом – твой выбор.
Но чем ты занимаешься под моей крышей – все еще то, на что я могу возразить.
Оо.
– Я люблю тебя, твою сестру и маму больше всего в этом мире, ты же знаешь.
– Знаю.
– И я знаю, что тебе нравятся и девочки и мальчики. Я знаю, что ты экспериментируешь, и
я никогда, ни на секунду, не выражу своего недовольства на это, – он встречается со мной
взглядом. – Сложность здесь не в том, что Себастиан мужчина. Если бы я застукал тебя с кем– то
не из церкви, я бы, наверное, даже ничего не сказал, и мы бы обменялись понимающими
взглядами через обеденный стол и на этом все.
Мое желание свернуться в клубок и закатиться в угол возрастает. Это очень неловко.
– Но я не хочу, чтобы вы с Себастианом использовали наш дом, чтобы встречаться втайне
от его родителей.
– Пап, – произношу я с пылающим лицом. – У нас не так много вариантов.
– Себастиан – взрослый. Он может переехать, если захочет, в собственное место со своими
собственными правилами.
Вот, сейчас, папа по сути закрывает дверь к любой дискуссии. Я понимаю, что его мнение
выходит из опыта. И сидя здесь, вглядываясь в лицо, которое я знаю чуть ли не так же хорошо, как
собственное, я понимаю, насколько тяжело отцу говорить мне это.
В конце концов, по словам его семьи, он влюбился в не ту женщину двадцать два года
назад.
Глава 12.
Мама Отэм открывает дверь, отступая назад, чтобы впустить меня. Ее дочери от нее
передались гены улыбки с ямочками, и на этом все. Отти – рыжеволосая, с веснушчатым носом и
светло– голубыми глазами. А у миссис Грин – темные волосы, карие глаза и оливковая кожа.
Интересно, какого это каждый день смотреть на дочь, настолько похожую на покойного мужа
мистера Грина. Это или удивительно, или душераздирающе. Скорее всего комбинация и того, и
другого.
У нас все как обычно: я целую ее в качестве приветствия в щеку, а она – говорит, что у нее
в холодильнике есть немного шоколадного молока, и я прикидываюсь восторженным этим
фактом. Оно странное – водянистое шоколадное молоко в коробке из– под сока. Я как– то
упомянул, что мне оно нравится при миссис Грин, в мое первое лето здесь, и она покупала его для