«Внимание, воздушная тревога! Это не учения! Немедленно укройтесь в ближайших убежищах! Внимание, воздушная тревога!»
Из дверей казарм беспорядочно высыпали парни, бежали куда-то, кто-то кричал, а сирены всё выли и выли. Осипова перестала плакать, только бледнела всё больше, и только Надя, бросавшая на неё строгие взгляды, удерживала её от окончательной истерики. Калужный стоял, напряжённо всматриваясь в темноту, будто ища что-то. Тане хотелось кричать. Бомбардировщики будут здесь с минуты на минуту.
― Ох, простите! ― Таня мгновенно обернулась и увидела, как высокий симпатичный мужчина едва не сбил с ног Валеру, толкнув её. Она подняла на блондина свои огромные, влажные глаза. На секунду он замер, и Валера быстро отвернулась. Таня знала: подруга в жизни ни на кого не посмотрит, пока есть Миша. Не у неё есть ― просто есть.
― Наши парни пришли, ― шепнула стоящая сзади Машка.
Калужный быстро пожал руку толкнувшему Валеру мужчине и сказал что-то вполголоса, а потом повернулся к ним:
― Рота, слушать мою команду! Лейтенант Назаров ― замыкающий.
Стараясь не смотреть в сторону казарм, откуда только-только выбегали курсанты, Таня уставилась на небо. Через несколько минут звёзд там не будет ― только самолёты. Что, если они не успеют? Что, если не успеет Марк? Дэн?
― Что, если… Миша… ― Валера подняла на неё полные ужаса глаза. ― Я его не вижу…
― Нет-нет, Валерочка, все успеют, ― горячо прошептала Таня. ― Все успеют, все останутся живы. И мы с тобой.
― Наша история так не закончится, ― зло, сжав зубы, сказала стоящая впереди Бондарчук, обернувшись к ним. ― Ни за что.
И они побежали. Стоило только сделать несколько шагов за ворота училища, как их обступил страшный, кричащий мир: даже сирен здесь почти не было слышно. Гудки, звон стёкол, скрежет бьющихся машин и люди, столько людей! Они бежали по улице в разные стороны, кто куда, натыкались друг на друга, падали и кричали, где-то истошно орал ребёнок; из общего шума Таня иногда выхватывала то скрип трамвая на стыке рельсов, то крик вороны в чернеющем небе. Люди напирали со всех сторон; Таня только стиснула Валерину ладонь, боясь отпустить её.
― Держать строй, не расползаться! ― крикнул откуда-то спереди Калужный. Вдруг с основной улицы они свернули в какие-то дворы, и Таня не помнила, чтобы когда-нибудь добиралась так до метро, но Калужный был впереди, и Калужный вёл.
Они услышали какой-то гул прежде, чем увидели круглое здание с буквой «М» и названием «Площадь восстания». Подобраться к нему было практически невозможно; метро было окружено со всех сторон огромной, бьющейся в конвульсиях толпой.
― Ну вот, мы уже близко, видишь, ― прошептала Таня на ухо Валере, чувствуя, как всё внутри леденеет от страха. Внутрь они никогда не попадут.
― Самолёты, самолёты! ― истошно заорал кто-то, указывая в небо. Но они стояли на тротуаре за деревьями и, даже вытягивая головы, не могли ничего увидеть. Наверное, к лучшему.
Таня вдруг увидела лицо Калужного: он обернулся и быстро взглянул на них. Она не знала, что проскользнуло в его взгляде, но в следующую секунду он, стараясь перекрикивать толпу, заорал:
― Сомкнуть ряды! Взяли друг друга за бушлаты, за вещмешки, хоть за волосы! Назар, толкай парней! ― а потом прибавил тихо, так, что услышали только они, девчонки: ― Если мы не пройдём, то это конец.
Она снова посмотрела на его бледное лицо с плотно сомкнутыми губами. Он не боялся. Только злился почему-то.
― Пошли! ― снова рявкнул он, схватив под локоть Сомову, у которой пары не было, и яростно, с какой-то животной агрессией оттолкнул первого человека, стоявшего впереди.
Одной рукой Таня сжимала Валерину ладонь так сильно, что, наверное, завтра останутся синяки, но ключевым словом было не «синяки», а «завтра». Другой она держалась за бушлат Бондарчук, стоящей впереди. Их толкали, их пихали, несколько раз она получила в живот и даже по голове. Со всех сторон на них давили, и казалось, что ещё несколько минут ― и раздавят совсем. Ветер не дул, Таня вообще не чувствовала воздуха, дышать было нечем: единственное, что удерживало её здесь, за что она цеплялась ― это редкие яростные реплики Калужного где-то впереди. Он кричал, почти рычал, расталкивая людей, матерился, иногда она слышала даже удары ― и это было тонкой цепочкой, соединяющей её с реальностью.
Когда она увидела перед собой рамы входных дверей без стекла ― не поверила.
― Быстрее, быстрее! ― кричали люди в полицейской форме, плечами сдерживая огромный поток людей и пропуская часть внутрь. Им осталось совсем чуть-чуть.
Таня закрыла и открыла глаза и вдруг увидела просто невероятное: слева от дверей прямо за полицейским, прижимаясь к стене, сидел, свернувшись в комок, малюсенький, грязный, чудом живой в такой давке котёнок.
Это бред. Слышишь, Соловьёва?! Даже не думай, даже не допускай мысли… Потому что если подумаешь, если только начнёшь ― это станет концом для тебя. Таня почувствовала, что по щеке течёт обжигающе горячая слеза. Если она может просто зайти внутрь, спасая свою шкуру, и забыть об этом кусочке жизни, об этом маленькой частице добра, о живом существе, от которого через полминуты, когда все окончательно разберут гул самолётов, не останется даже кровавого месива, ― чем она лучше тех, кто бомбит их?..
Всхлипнув в последний раз, она расцепила онемевшие пальцы и бросилась влево, вырвавшись у Валеры. Отчаянно принялась распихивать людей, поскользнулась, чуть не упала, но схватилась за чью-то куртку, побежала снова…
― Соловьёва, твою мать!!! ― услышала она голос за спиной. Калужный видит. Калужный кричит. И она не упадёт в оборок, она не поскользнётся, не умрёт здесь, она будет цепляться за голос. Хватая на руки серый комочек, Таня закрыла глаза: слишком страшно было идти обратно. И она просто ринулась наудачу, потому что уже не видела своих девчонок, не слышала Калужного и только чувствовала постоянную боль от ушибов, постоянные удары…
Её выловили за воротник из этого страшного водоворота, и вдруг сирены почти замолкли. Сначала она подумала, что, наверное, умерла, но потом, чувствуя возню на руках, приоткрыла один глаз, а потом второй.
Два ледяных чёрных омута смотрели на неё с таким бешенством, что она готова была закрыть их снова…
― Мать твою, ты последние мозги порастеряла?! ― рявкнул он почти ей в лицо, всё ещё держа за воротник бушлата. ― Дура, какая же ты дура!
Несколько секунд Калужный буравил её глазами, а потом вдруг отпустил, и она едва не упала. Приложила руку к груди: даже сквозь толстенную ткань бушлата Таня почувствовала своё сердцебиение. Господи. Она пока жива, а глаза у него… глаза… будто чёрные, расплавленные, а сверху покрыты льдом.
― Таня, Таня! ― протискиваясь сквозь девчонок, к ней пролезла заплаканная Валера, кидаясь на шею. ― Танечка, ты что, лисёнок, я так… Так… ― всхлипывала она.
Таня почти не слышала Валеру, только обнимала одной рукой крепко-крепко, второй прижимая к себе котёнка. Кровь в ушах шумела оглушающе. Она подняла глаза наверх и только сейчас осознала, что они внутри и что до неработающих эскалаторов остаётся несколько метров.
― Быстро, все взяли друг друга за руки, за ноги и за что хотите! ― снова крикнул Калужный так громко, что услышали даже парни. ― Спускаемся по эскалатору, смотреть под ноги, держаться вместе!
Вдруг она услышала шум и крики, обернулась: люди, оставшиеся за дверьми, бежали и толкались. Потому что сбоку, издавая какие-то страшные пищащие звуки, вдруг начала задвигаться толстенная железная дверь.
― Миша, Мишенька! ― вдруг зарыдала Валера, оседая вниз: Таня едва успела поднять её, помня, что оказаться на полу в толпе ― верная смерть.
― Хватит рыдать, пятый курс должен был пойти на Маяковскую, ― оборвал Валеру Калужный, протискиваясь с ними к эскалаторам. ― Назар, быстро веди всех сюда!
― А четвёртый? ― спросила Таня, чувствуя леденящий страх. Калужный быстро взглянул на неё, сжав губы.
― Нет, ― хотела спросить она. Получилось страшное, на выдохе, утверждение.
И увидела парней в форме там, по другую сторону дверей. Они тоже продирались сквозь толпу, распихивая её, и Таня почувствовала быстрее, чем увидела: вот он, четвёртый.
Дверь закрывалась медленно, но верно: никакими силами нельзя было сдвинуть её обратно.
― Внимание, бомбоубежище закрывается, ― спокойно, приветливо говорил женский голос, перекрывая рёв сирены, ― просим всех отойти от дверей и сохранять спокойствие. Внимание, бомбоубежище закрывается. Просим всех отойти от дверей и сохранять спокойствие.
― Марк! ― она снова рванулась, но руки девчонок крепко ухватили её за рукав. ― Марк, Марк! Пустите меня, отпустите! ― Таня кричала, вырывалась, слышала треск ткани, но Валера держала её крепко, всхлипывая, и тащила вниз.
Петров, Корпатов, Шевченко, капитан Каледин ― вон их бледные, напуганные лица. Среди них она вдруг увидела и его.
― О господи, Марк! ― кричала Таня, и рвалась, и плакала; зло оттолкнула Валеру, но её держали, держали, и она была готова кусаться от бессилия и злобы.
Дверь была уже почти закрыта, и только тогда Каледин попал внутрь и быстро, отчаянно потащил парней за собой: за бушлаты, за руки, одного за другим он проталкивал через черту между жизнью и смертью.
― Марк, Марк! ― кричала Таня снова и снова, потому что уже ничего не видела: её тянули вниз по эскалатору, почти подняв над ступеньками.
― Бомбоубежище закрыто, ― снова вещал женский голос. ― Сохраняйте спокойствие и не создавайте давку. Бомбоубежище закрыто. Сохраняйте спокойствие и не создавайте давку. Бомбоубежище…
Не прекращая вырываться, Таня отчаянно искала его глазами и не находила.
― Вон он, твой Красильников, не ори, тупица, ― зло шикнул сзади Калужный. Машка отпустила её.
Таня в одну секунду увидела появившееся на самом верху эскалатора осунувшееся, твёрдое лицо. Марк поднял руку, махнув ей. Таня едва нашла силы, чтобы поднять свою в ответ и улыбнуться. Валера на ходу принялась вытирать её лицо.
― Прости меня, ― Таня взглянула в светлые, чистые глаза. ― Прости, пожалуйста.
― Всё хорошо, лисёнок, ― Валера улыбнулась, тяжело вздыхая. ― Знать бы, что и с Мишей всё в порядке.
Калужный поднёс руку к горлу, делая вид, что его тошнит. Таня не находила слов.
Она выдохнула с облегчением, когда вместо бесконечных ступенек эскалатора почувствовала под ногами ровные плиты станции. Огляделась: просторная обычно Площадь Восстания была забита людьми, рассевшимися по полу и даже на путях. Между ними шмыгали полицейские.
Как же там Вера? Как Дэн, Сашенька? Где сейчас дядя Дима? Успел ли Радугин? Господи, какое счастье, что мама с детьми уехала вчера…
Они вышли, снова пропихиваясь и обходя, на середину зала, где Калужный и новый парень, лейтенант Назаров, кажется, начали считать людей.
― У меня полный комплект, ― открыто, но немного нервно улыбнулся Назаров. ― У тебя что?
― К сожалению, тоже, ― мрачно отозвался Калужный, скривившись. Дурак. На большее Таню не хватило. ― Всем проверить наличие вещмешков и садиться.
Комочек под Таниным бушлатом зашевелился, напоминая о себе, и она извлекла на свет маленького, месяцев трёх от роду, грязного уличного котёнка. Гноящиеся испуганные глаза в упор уставились на неё.
― Девочки, смотрите, ― широченно улыбаясь, позвала Машка. Наплевав на усталость, боль, грозящую с минуты на минуту опасность, девчонки мгновенно стеклись к Тане. Наверное, это просто особенность женской натуры ― тянуться к свету, несмотря ни на что.
Никто не удивился, когда в глубине бушлата Машки нашёлся пакетик с молоком из столовой. Кто-то пожертвовал широкую кружку, и спустя какие-то секунд тридцать котёнок уже пировал, блаженно помахивая хвостом.
― Внимание, ― все подняли головы: полицейский говорил в рупор: ― По данным сверху, самолёты приближаются, до нанесения авиаудара осталось меньше минуты. Просим всех сохранять спокойствие и не поддаваться панике. Наше бомбоубежище достаточно надёжно, чтобы выдержать авиаудар силой…
Он продолжил перечислять заслуги Площади Восстания. Таня положила руку на грязную серую шёрстку.
― Только попробуй притащить эту дрянь в училище, Соловьёва, ― Калужный, говоривший с Назаровым, опустился на пол рядом. Что, неужели не брезгует?! ― Руки поотрываю. За то, что ты устроила там, на входе, тебе не жить.
Таня промолчала, меря глазами усталый бледный профиль с прямым носом и плотно сжатыми губами. Одна из них была разбита.
― Все люди… которые остались там. Что с ними будет? ― спросила она больше у себя, чем у Валеры, сидящей рядом. Но никак уж не у Калужного.
― Зачем думать об этом? ― фыркнул он, глянув на неё, будто на умалишённую. ― Ты на самом деле такая тупая или притворяешься?
― Помереть охота? ― зло прошипела Бондарчук, сидящая сбоку. ― Мне как-то не очень. Успели и радуйся.
Последние люди спустились с эскалатора, и на станции повисла практически абсолютная тишина. Таня почувствовала вдруг: время сжималось, стремительно скручивалось в клубок, потому что тысячи человек думали сейчас только об одном ― как бы замедлить эти секунды.
― Мама, нам здесь долго сидеть? ― послышался детский голос.
― Тихо. Сколько надо, столько и будем, ― шикнула женщина на ребёнка, и станция снова погрузилась в тишину. Только дышала толпа, как один смертельно раненый человек.
― Не думай о том, чего уже не можешь изменить, Соловьёва, ― вдруг сказал Калужный тихо и почти серьёзно, прикрыв глаза. ― Иначе свихнёшься.
Она услышала глухой удар где-то далеко, по полу будто проползла лёгкая вибрация, и Таня поняла: началось. Одной рукой сжав Валерину руку, а другой ― щупленькое тельце котёнка, она положила голову Валере на плечо и закрыла глаза. Это не так страшно.
Разрывы ближе и ближе, и она чувствует, как дрожит воздух; дети плачут, кто-то кричит, и станция, прежде погружённая в страшную тишину, погружается в ещё более страшный хаос. Слышится звон металла и какой-то страшный скрежет, стены, кажется, ходят ходуном, и Таня не открывает глаз, потому что чувствует, как сверху сыпется пыль, только сжимает Валерину руку сильнее, что-то говорит ей, но та, конечно, не слышит, слишком всё дрожит и ревет. Она ощущает всем своим телом, как тяжелые снаряды ударяются прямо над ними, потому что стены действительно сотрясаются, а уши закладывает. Ещё чуть-чуть — и она, наверное, уже никогда не откроет глаза.
И всё-таки открывает, потому что кто-то тянет её за рукав: это совсем маленькая девочка, вся осыпанная пылью и штукатуркой; глаза у неё безумные и совершенно пустые. Таня разнимает руки и обхватывает ими её, крепко прижимая к себе, и снова что-то говорит, и сама не знает, что.
Но разрывы, эти страшные, громкие хлопки, от которых дрожит здесь всё, стали тише и дальше. Девчонки одна за другой подняли головы, переглядываясь, будто не веря: они живы. Бледные, усталые, измученные лица. Таня, открыв глаза, посмотрела на часы, висящие над путями: два пятьдесят две.
Сорок семь минут назад её жизнь разделилась на «до» и «после».
Калужный сидел точно в такой же позе, что и до взрывов: только губы, превратившись в одну полоску, были сжаты сильнее, и кулаки, лежащие на согнутых коленях, стали совсем белыми.
Девочке было лет пять, не больше. Чумазая и несчастная, она живо напомнила Тане Сашеньку, только волосы у той были гораздо темнее.
― Ну, как тебя зовут? ― тихо спросила Таня, всё ещё содрогаясь от далёких разрывов.
― Полина… ― едва слышно ответила девочка. ― Я здесь потеряла маму.
― Я Таня. Ничего, мы её найдём. Сейчас подойдём к дядям милиционерам, и найдётся твоя мама. Только пока посиди здесь со мной, хорошо? ― спросила Таня, и маленькая Полина кивнула. ― Валерочка, ты как?
Валера только кивнула головой, поводя плечами: мол, всё ещё в шоке оттого, что жива. Машка, Надя, Рита Лармина, маленькая Лена Нестерова, Арчевская, Корабельникова, Ярных… По мере того, как на станции люди начали разговаривать, они снова сползлись к котёнку и к Полине. С ней играли, болтали, шутили и не давали скучать и плакать.