― В чём дело, Сомова? Двенадцатый час, почему взвод не спит?
― У нас… у нас ЧП, ― будто пересиливая себя, заговорила она. ― Я пыталась дозвониться вам, но вы не отвечали. В штабе уже знают, наверное, предпринимают что-то, я не знаю…
― В чём дело? ― процедил он сквозь зубы, чувствуя, как холодеют пальцы. Мия обернулась, гремя венчиком в кастрюле, и посмотрела вопросительно. Антон успокаивающе кивнул ей. Сомова молчала ещё несколько секунд.
― Соловьёва не вернулась из увольнения.
Звон бьющегося стекла ― Мия уронила стакан, тут же обернулась, улыбаясь, будто желая извиниться или засмеяться, и замерла.
Тишина.
Антон снова взглянул на свои побелевшие пальцы: они впивались в столешницу.
― Что? ― потому что он мог ослышаться, Сомова могла ошибиться, Соловьёва могла кинуть смс-ку Ланской, что жива, здорова и уже идёт в училище.
― Соловьёва не вернулась, ― выдохнула Сомова. ― Это не ошибка. Никто ничего не знает.
Антон резко разжал пальцы, закрыл глаза и глубоко вздохнул. Всё несложно: нужно только досчитать до трёх и собрать вместе всё, что у него есть.
Раз. Два. Три.
― Скажи Ланской, чтобы сейчас позвонила мне на мобильный, ― спокойно сказал он, мгновенно вставая со стула и направляясь к двери. ― Сообщили в штаб? Пробовали звонить ей? У неё вообще телефон есть? Посмотрите у меня в коробке, взяла она его в увольнение или нет?
― Антон? ― тихо спросила Мия, когда он уже застегнул бушлат и взялся за ручку входной двери. На секунду убрав разрываемый голосами телефон от уха, он взглянул во встревоженное, чуть усталое лицо сестры.
― Ложись спать. До завтра.
― Ты найди её, ― сказала Мия, когда он уже закрывал дверь.
Лексус он припарковал быстро.
― Тон? ― Макс появился откуда-то сбоку, и Антон облегчённо выдохнул. Вместе с этим парнем всегда приходила уверенность.
Антону восемнадцать, он лежит на потрёпанной армейской подушке, когда осознаёт: Назар — его лучший друг. Не просто сосед по кроватям и по парте, не просто парень, которому не с кем общаться, и поэтому он общается с резким, неразговорчивым Калужным, которого мало кто понимает, ― нет, он самый настоящий, верный лучший друг.
― Чего ты там шепчешь? ― сонно бормочет Назар, приоткрывая один глаз.
― Ничего, ― Антон отчего-то смущён, отворачивается, но Макс возится и привстаёт на неудобной скрипящей кровати.
― Ну, давай выкладывай уже.
― Мы ведь друзья? ― сквозь зубы быстро выпаливает Калужный. Получается что-то похожее на «ы зеть нельзя», но Макс понимает, скалится, снова откидывается на подушку, ухмыляется широко и впервые называет его Тоном.
― Друзья, Тон. Давай, отрубайся, ― отвечает он, и Антону становится спокойно и тепло.
― Куда она могла пропасть, чёрт её дери, ума не приложу, ― прошипел Антон. ― Идиотка.
Назар хохотнул нервно, но нахмурился:
― Найдём, Тони, ― протянул он, усмехаясь.
― Придурок, сколько раз просил не называть меня так, ― фыркнул Антон. Стало чуть легче. Хотя бы просто оттого, что Назар шагал рядом, так же засунув руки в карманы, и что шаги их совпадали.
― Деточка-а-а, ― снова выдал широченную ухмылку Макс и еле увернулся от подзатыльника. ― Но-но, деточка, поосторожней!
Антон быстро показал удостоверение парням на КПП, щёлкнув турникетом. Заметил за стеклом Красильникова, ускорил шаг, но тот всё-таки успел выскочить и догнать его уже на улице. Идиот.
― Здравия желаю, товарищ старший лейтенант! ― Антон обернулся, буравя его глазами, и медленно, членораздельно произнёс:
― Что?
― Вы от Тани ничего не слышали? ― ещё один. Руки чесались дать ему по роже.
― Мы сейчас… ― начал Назар, но Антон перебил его. Не хватало отчитываться перед этим сопляком.
― Нет. Пошли, ― коротко бросил он и зашагал дальше, но услышал топот шагов за спиной и снова
обернулся. С куда большим раздражением.
― Это важно.
― Ты думаешь, мне не похер, потому что она в моём взводе? ― скривился он, снова отворачиваясь. На несколько секунд настала блаженная тишина, нарушаемая только звуком их с Назаром шагов.
― Мне объяснить, почему вам не похер?
― Ты к чему это клонишь? ― Антон почти обернулся, уже привычно сжимая пальцы в кулаки и ощущая дикое раздражение. Зазвонил телефон. Он, сделав предупреждающий жест кретину Красильникову, взял трубку.
― Не ори, Ланская, я и так тебя слышу, ― поморщился Антон. ― Хотя бы есть предположения? Что-то ведь она говорила? Напрягай свои извилины и вспоминай!
― Говорила, что хочет отправить письмо семье, но…
― Да, я прекрасно понимаю, что почта работает максимум до шести. Потом? Куда она могла пойти потом? ― он дёрнул тяжёлую дверь общежития.
― С Верой, кажется, хотела встретиться, ― всхлипнула Ланская.
― Кто такая Вера?
Ланская что-то неразборчиво пробормотала, и связь вырубилась. Чертыхнувшись, он кинул бесполезный телефон в карман.
― Это Лера Ланская? ― спросил Макс, когда они поднимались по лестнице. Антон кивнул.
Открыл очередную дверь и окинул злым взглядом всех пятнадцать баб, собравшихся на центральном проходе.
― Кто такая Вера, Ланская? ― коротко спросил он, игнорируя заплаканных девчонок.
― Это… Танина подруга, она полька, и… ― Ланская снова всхлипнула, пытаясь взять себя в руки, и Антон ощутил колючую волну раздражения под кожей.
― Всем, кроме Сомовой и Ланской, немедленно разойтись по кубрикам, ― рявкнул он. Они замерли, не шевелясь. Челюсть сжалась так, что зубы были готовы треснуть. ― Немедленно.
― Успокойся, ладно? ― Назар сделал шаг по направлению к Ланской, но, заметив тяжёлый взгляд Антона, остановился.
В момент, когда закрылась последняя дверь кубрика, открылась входная. На пороге возник высокий человек средних лет, который уже приходил к Соловьёвой недавно, и чёрт знает, кто это был, только на этот раз одет он был в форму ФСБ и на плечах красовались две полоски и три звезды. За ним стояли два громилы в чёрных костюмах.
― Товарищ полковник, ― процедил он, поднимая руку к козырьку и чувствуя раздражение. ― Чем обязан?
― Дмитрий Владимирович, вы знаете? ― снова всхлипнула Ланская. Истеричка.
― Хватит сырость разводить, ― зло бросил Антон через плечо и повторил: ― Чем обязан?
― Я знаю, Лера, ― кивнул пришедший Ланской, а потом уставился на Антона спокойными, уверенными глазами. ― Это я у вас хочу спросить. Если не ошибаюсь, Калужный Антон Александрович, ― он чуть насмешливо сощурился, хоть и выглядел встревоженным, давая понять: о нём известно всё, абсолютно всё. Антон сжал челюсти сильнее, ― командир роты, считай, что второй отец.
― Ага, что-то вроде второго отца, ― фыркнул он, ощущая зудящее беспокойство в груди. Чувство, что время утекает. Тут же одёрнул себя. ― А вы-то кем ей будете?
― Что-то вроде первого, ― он бросил быстрый и строгий взгляд на Антона. ― Полковник Ронинов, и я спрашиваю у вас: где моя дочь?
― Прямо сейчас мы пытаемся… ― примирительным тоном начал Назар. Антон не умел так. И не ради Соловьёвой ему учиться.
― Чёрт её знает, ― фыркнул он. Максимально безразлично. Не обращая внимания на быстро колотящееся сердце.
На несколько секунд замолчал, переваривая. В личном деле Соловьёвой ― он, конечно, не изучал его, просто попалось на глаза ― была записана только мать. Очень интересно, что это за новоиспеченный папаша.
Ещё раз взглянул на Ронинова. Чуть ниже него самого, широкоплечий, спокойный, уверенный. Волосы тёмные, почти чёрные, а на висках совсем седые, взгляд, хоть и строгий, но какой-то знакомый.
Нет.
Нет-нет-нет.
Не сравнивай. Даже не думай.
Высокий, гораздо выше Ронинова и Антона (наверное, потому, что Антону только-только исполнилось семь), человек входит в просторный, залитый светом дом. На нём тоже китель ФСБ, но он не хмурится, только улыбается молодой женщине в белой кофточке с голубыми кружевами. Берёт на руки Антона, смеётся, разглядывая синяк под его глазом, отмахивается от причитаний жены. «Он же мальчик, Милочка, ― говорит он и снова смеётся. ― Ну какой парень растёт без драк».
Спустя десять лет взгляд его меняется. Он и сам меняется: седеет и стареет. Год, кажется, идёт за пять. Отец смотрит бесчувственно и тяжело. Губы искривлены. «Ты же помнишь», ― говорит он. Антон кивает, потом качает головой и хочет возразить, но отец снова сжимает губы, отводя усталый взгляд: «Если ты сделаешь это, я не желаю больше никогда видеть тебя».
― Ригер, есть что-нибудь? ― рация характерно зашипела и ожила, заговорив с немецким акцентом.
― Пробили всю информацию по Верженской, ничего важного не нашли.
― Тогда на кой чёрт связываться со мной? Копайте, копайте дальше!
― Дмитрий Владимирович, только что засекли последний сигнал в районе Пятой Советской.
― Это центр, ― выдохнул Антон.
Назар резко поднял глаза. Ронинов обернулся к нему. Всё они понимали без слов. Бьют всегда по центру.
― Узнай, что там разрушено, ― коротко сказал её отец. ― Шавки Харренса могут быть там?
― Они могут быть везде, ― устало отозвался немец.
― Хочешь сказать, что я не могу поехать? ― горько усмехнулся Ронинов.
Почему-то Антон сразу понял, что не из трусости.
― Хочу сказать, что вы не поедете, если не хотите подвергнуть опасности свою дочь, ― тактично поправил Ригер и отключился.
Несколько секунд Ронинов молчал, поджав губы, а потом снова нажал на кнопку приёма.
― Ригер, отправь на Советскую кого-нибудь из наших, тех, кто ещё не светился. Выбери сам, ― он вздохнул устало, приложив руку к виску. ― Проследи за всем, чтобы толковый был. Пускай с машиной подъезжает. Антон Александрович тоже едет.
Он не успел возмутиться. Даже руки в привычные белеющие кулаки сжать не успел. Потому что Ригер сказал:
― Есть. Мы… я хочу сказать, Дмитрий Владимирович, на Пятой Советской почти всё разрушено. Отследили всё, что смогли. Ваша дочь, похоже, была в здании польского консульства. Оно не уцелело.
Он не мёрз от холодного ночного ветра, наверное, даже наоборот. Антон расстегнул ворот бушлата, выходя из машины, так, чтобы ледяные порывы касались горячечной кожи. Может, хоть это остудит её. И его мозги.
― Эй. Эй, слышишь? ― Назар настойчиво тронул его за плечо, и Антон обернулся. Глаза Назара, тёмные, большие, смотрели тяжело и настойчиво. ― Всё в порядке, Тон. Мы найдём её.
― Да, ― как-то бестолково ответил он, опуская ладонь на руку Назара. ― Да, мы…
Ему так хотелось сказать «спасибо». Просто до бесконечности. Но язык леденел.
― Я понял, ― тяжело усмехнулся Макс. ― Тони.
Улица превратилась в дымящееся крошево, практически всё было оцеплено ментами и бригадами по расчистке. Как здесь вообще можно было что-то понять или откопать?
Соловьёва где-то там ― эта мысль впервые ударила его так, что едва не подкосились ноги. Антон, конечно, знал, но Соловьёва была чем-то далёким и абстрактным, тем, что просто нужно вытащить за подмышки, сдать папаше, доложить в штаб. И забыть. Можно и дальше острить, кривиться и разговаривать сколько угодно.
А теперь она где-то здесь.
Сержант, который довёз их, показал полицейскому корочку, и их пропустили. В нос Антону тут же ударил резкий запах взрывчатки и покрошенного бетона. Такое ни с чем не спутаешь. Это и есть посольство.
Перед ним была огромная чёрная груда обломков. Обгоревшие плиты, какие-то деревяшки, резкий, тошнотный запах пластмассы, крики рабочих. Сержант судорожно, не глядя набирал что-то на мобильном телефоне. Антон обернулся: рядом с иконкой ― цифра (16).
― Сомнительная перспектива, ― еле слышно сказал Назар за спиной. Антон качнул головой.
До неё не дозвониться. Не добраться.
Нет, нет.
Она жива. Уж такие тупицы, как Соловьёва, такие назойливые нелепые идиотки всегда остаются живы, это ужасный, вечный ― и Господи, пожалуйста, хоть бы он работал ― закон природы.
Антон сглотнул, оглядывая разрушенное здание ещё раз.
― Даже снаружи всё более чем нехорошо, ― сказал жилистый пожилой мужчина в ярко-оранжевой жилетке. ― Я начальник смены. Уже обо всём знаю, там мог остаться и ещё кто-то. Искали с собакой, нашли двоих в разных местах. Копаем уже три часа, но разобрать тяжело.
Антон бросил взгляд на наручные часы. Час ноль шесть. Значит, Соловьёва там ― если она ещё там ― уже около пяти часов. Чёрт. Чёрт.
Выхватил телефон у сержанта и, не спрашивая, перелез через вторую оградительную ленту.
Нажал на иконку. «Извините, абонент временно…» Сброс. Вызов. Сброс. Вызов.
И ― на этот раз правда как удар:
ЗДЕСЬ ВООБЩЕ НЕВОЗМОЖНО ВЫЖИТЬ.
― Успокойся, Тон…
«Успокойся, Тон»?!
Вы, блять, серьёзно?!
Он сжал кулаки. И зубы. Несколько шагов к самым обломкам, не слушая криков за спиной. Что-что?
Опасно? Правда?! А ей ничего?
Он вообще не думал, что придётся прощаться… со всем этим. С этим идиотизмом. С ней. Нет.
Сброс. Вызов. Сброс. Вызов. Сбр…
― О Господи, пожалуйста, пожалуйста... ― неслышное, захлёбывающееся, затихающее.
Он едва не задохнулся.
― Соловьёва? ― на выдохе прошептал он. Дыхание ― прерывистое и поверхностное.
― Тон? ― рядом тут же возник Макс, но Антон только махнул рукой, прижав к уху трубку.
Тишина. Дыхание ― чужое... Слишком, слишком тихое...
― Говори, Соловьёва, не молчи, ну же!!! ― рявкнул он. Внутри ― ярость, гремящая, гремучая. На секунду замолчал. Она дышала в трубку оглушающе громко. Она здесь. Она жива.
Соловьёва шумно вздохнула, будто очнувшись, и вдруг заговорила, задыхаясь, как от быстрого бега:
― Это... вы?.. Скажите им, чтобы остановились, чтобы... Чтобы не копали!.. Этот шум… Я чувствую, как здесь дрожит воздух, и всё трясётся, я чувствую, и она сейчас взорвётся…
― Стой, тихо, тихо... ― прервал он её, пытаясь собраться с мыслями и заставить своё сердце стучать ровно. Нужно выудить из затухающей, сбивчивой речи отдельные слова...
― Что случилось? Что взорвётся?
Она молчала ещё несколько секунд, и Антон готов был поклясться: он слышит стук её сердца.
― Бомба.
― Что?
― Здесь бомба, и она не разорвалась, ― Антон почти не слышал её голос. Угадывал.
― Прекратите копать! Немедленно!!! ― заорал он, прижав трубку к плечу. Не нужно, чтобы она слышала. ― Остановитесь, здесь всё к чертям взлетит на воздух!
К ним подбежал начальник смены. Взглянул деловито. Антон не знал, что он там увидел в его выражении лица, но старик побледнел, мгновенно махнул рукой рабочим, и непрерывный гул затих.
― Там неразорвавшаяся бомба. Ты уверена, Соловьёва? ― он снова прижал телефон к уху. ― Послушай меня, там темно, так что, может, ты ошибаешься? Ты можешь сказать точно, что видишь, что на ней написано? Как она выглядит? Может быть, это вообще не бомба?
― Это она, ― снова неслышно и дрожаще выдохнула Соловьёва, не ответив ни на один вопрос.
― Хорошо, ― он едва протолкнул это слово через свои связки. Потому что оно означало «я верю тебе». ― Подожди, Соловьёва. Сейчас. Подожди.
Снова быстро приложил трубку к плечу.
― Это бомба. Неразорвавшаяся бомба.
― В этом случае нужно объявить эвакуацию, ― качнул головой Назар.
― Вызывать сапёров и продолжать без какой-либо техники. Мы нескоро доберёмся до неё. Вы же понимаете меня? Я не знаю, герметично ли то место, где она находится, и я не знаю, сколько там воздуха, ― рабочий сдвинул брови.
Секунда, чтобы понять.
― Объявляйте, ― он сжал челюсти.
― И дайте нам помочь, ― кивнул Назар.
Где-то заорал рупор, полицейские начали уже всерьёз оцеплять территорию, прогоняя столпившихся зевак. Кретины. Нашли, на что смотреть.
Он пошёл за Максом к тому месту, где по предположениям этих чёртовых рабочих должна была быть Соловьёва. Снова приложил телефон к уху.
― Давай, просто слушай меня, хорошо? Просто слушай мой голос.
― Это теперь… всё? ― затравленно прошептала она. ― Бомба… Как они будут… Вы же всё равно найдёте меня?
― Конечно. Конечно, найдём. А теперь послушай меня очень внимательно. Там есть хоть какой-то свет? ― он зажал телефон ухом, натягивая перчатки, поданные Назаром.