― Едем домой, Соловьёва.
====== Глава 9 ======
Иногда я мечтаю, чтобы мы были незнакомцами,
и тогда бы я не знала твоей боли.
Но если бы я уберегла себя от опасности,
внутри всё равно была бы эта же пустота.
Birdy — No Angel
Flatchar’s industry, буквы рябили в глазах, увеличиваясь всё больше и больше, затмевая всё вокруг, сверху посыпалась штукатурка, и она увидела её, падающую, будто в замедленной съёмке, а потом всё взорвалось.
Таня резко выпрямилась, не до конца понимая, что происходит. Несколько секунд дышала глубоко (старалась), тщательно подавляя хрипы. Спрятала лицо в ладони, снова и снова наполняя лёгкие чистым воздухом. Она твердила себе, что в нём нет бетонной крошки, нет пыли, и уж тем более никакой бомбы рядом нет и не может быть. Это помогало через несколько секунд.
Таня не знала, почему не кричит. Каждый раз, просыпаясь от оглушительного взрыва в своей голове, она готова была орать до разрыва связок, но вместо крика вырывался полузадушенный хрип, а чаще не получалось произнести вообще ничего. Сухие губы как будто каменели, и всё, что она могла, — сидеть и дышать, положив одну руку на всё ещё ноющие рёбра и глядя в потолок.
Несколько дней назад она всё же нашла в себе силы побывать на Волковском кладбище. Верина могилка была такой беленькой, маленькой и незаметной, что Таня не сразу нашла её. А когда нашла, не смогла даже заплакать: горло будто сжимало тисками. Так, как когда-то его брезгливо сжимал Калужный.
У камня стоял худощавый молодой человек с волосами до плеч. Он странно посмотрел на Таню, неуверенно замершую метрах в двух от него, и чуть улыбнулся ей.
— Что, тоже сюда? — спросил он, поводя плечами. Таня кивнула, засовывая руки поглубже в карманы шинели.
— Я правда думал, что у неё другая фамилия… — протянул он, всё так же улыбаясь, и Таня только тогда взглянула на надгробие: «Вера Витольдовна Волошина»
— Да, она была известна больше под фамилией Верженска, — кашлянув, тихо сказала она. — А Волошина — это от мужа.
— У неё был муж?
— Нет, — невпопад ляпнула она.
— Якуб Кнедлик, — парень дружелюбно протянул худую руку. — Я, признаться, даже не был как следует знаком с мисс Верженска.
— Я, признаться, в общем-то тоже, — задумчиво ответила Таня, осторожно пожимая тонкие, будто музыкальные, пальцы и думая, что, вообще-то, Вера так и осталась для неё неразгаданной.
Якуб Кнедлик умер через два дня: оказалось, он был болен раком, как и Вера. Опухоль разрушила стенку какого-то сосуда, возникло сильное кровотечение — и всё.
Иногда Таня думала, что Верин конец был не так уж и плох.
Тане было восемь, когда однажды она, слушая, как мама читала Рите какую-то русскую народную сказку, где неутешная невеста, оплакивая погибшего жениха, в конце умирает от тоски, заявила:
— Умереть от тоски нельзя.
Французский язык ни в какую не хотел делаться, Таня в упор не понимала, как спрягать дурацкие глаголы первой группы, мама не могла ей помочь, потому что читала Рите, которая не желала засыпать без сказки, и Таню всё безумно раздражало. Она была готова спорить со всем и вся.
— Можно, — упрямо протянула Рита.
— Нельзя.
— Можно!
— Нельзя! Лежи и молчи. Спи уже. Мам, ну когда она заснёт? — Таня надулась.
— Таня! — сердито нахмурилась мама.
— Можно, — снова упёрто повторила Рита.
— Ну и как? — Таня кривилась, отложив тетрадку.
— У человеков есть сердце…
— Людей, — поправила мама, и Таня показала своей новоявленной сестре язык.
— Есть сердце, и в нём есть кусочки, — заявила Рита.
— Какие кусочки? — Таня фыркнула. — Не придумывай.
— Их двадцать!
Двадцать в Ритином понимании считалось самым привлекательным числом. Больше всего на свете Рита мечтала о том моменте, когда ей исполнится двадцать: уж тогда-то она, наконец, станет похожа на куклу Барби, которую ей в прошлом месяце подарила мамина подруга, тогда у неё обязательно вырастут блондинистые волнистые волосы, а глаза поголубеют.
— И когда кто-то умирает, то один кусочек сердца тоже умирает. А потом они умрут все, и тогда — раз, и человек тоже умрёт. Понятно? — Рита скривилась, показывая Тане язык.
— Непонятно! — передразнила Таня, снова берясь за ручку.
— Девочки!
Вера Верженска забрала у неё один кусочек. Сколько осталось? Девятнадцать?..
Тем же вечером она сидела рядом с Сашей, как-то особенно опрятно одетой. Тане подумалось, что так оно и должно быть. Саша притащила ей свой затасканный кроваво-красный альбом, сквозь бархатную истёртую ткань которого уже проглядывал картон, и распахнула его, сияя. Ей ни о чём ещё не говорили.
Таня не знала, что делать. Вера ведь просила её в тот самый день.
— Ну, кто это, ты ведь и сама знаешь, — Таня улыбнулась (потом она всё думала, как это у неё получилось), указывая на фотографию весёлой, чуть полной женщины в ярко-зелёном платье.
— Нет, ты скажи! — Сашенька смеялась, запуская острые передние зубы в бронебойный пряник из столовки.
— Это тётя Лиза, прекрасная тётя, — Таня кивнула и глупо уставилась на детское личико с полненькими щёчками. И как они могли оставаться такими после того нещадно малого количества еды, которое получает этот бедный ребёнок? Рёбра горели ужасно, но сейчас ей казалось, что на них давит что-то изнутри, давит болезненно, тем самым комом, который недавно стоял у неё в горле. Полчаса назад воспитательница просто сказала ей: «Мы написали её тёте. В ближайшее время Саша поедет в Екатеринбург».
И, Господи, Таня не имела никакого права на этого ребёнка. Даже не думала иметь. И очень радовалась, что у девчушки наконец-то появится настоящий дом, братики и сестрички, тётя Лиза, которая, может быть, позволит называть её мамой. Просто она привыкла видеть эти щёчки, за которые Саша запихивала всё съестное, как хомячок, этот смешной детский носик, вечно в чём-то измазанный, и эти тёмные, совсем Верины глаза.
Таня обняла Сашеньку здоровой рукой, заставляя себя улыбаться, и повторила:
— Тётя Лиза — прекрасная тётя, вот увидишь.
— Давай дальше, — перебила Саша, замерев в предвкушении.
Со следующей фотографии смотрела она, Таня, в своей шинели, стоящая у лестницы и держащая за руку Сашу. Это было ещё на первом курсе, и, если быть честной, фотография была просто ужасной. Шинель с мужского плеча была ей велика, Таня, страшно нервничающая из-за сессии, была больше похожа на привидение, а перепачканная и тонконогая Саша с криво обрезанной чёлкой вообще вызывала ужас.
— Ну, это ты уж точно знаешь, — Таня прижала маленькую Сашину головку к себе, но та подняла свои быстрые тёмные глазки и улыбнулась, обнажая кривые передние зубы.
— Скажи, скажи, — лепетала она, снова устраиваясь на Танином плече, и Таня, старательно подавляя в себе какое-то тянущее, очень болезненное чувство, указала пальцем на фотографию:
— Это Сашенька и я.
— Сашенька и я! — Саша хлопнула в ладоши, широко улыбаясь, но потом вдруг нахмурила брови. — А мама?
Бедная моя девочка.
— Мамы нет, — Таня вздохнула.
— Нет? — тихо переспросила Саша.
— Нет.
Шесть ноль две, восьмое декабря — Таня повторяла это первые секунды, словно мантру. Ей сказала так психолог: когда приходят кошмары, нужно просто цепляться за то, в чём ты уверена. Нужно цепляться за реальность и правду изо всех сил.
Она старалась. К психологу, правда, больше не пошла. Сама не знала почему. Просто не захотелось снова рассказывать обо всём… Этом. Всё было слишком сложно, чтобы просто сесть в кресло и рассказать.
Калужный даже не смотрел в её сторону. Ни на вечерних поверках, ни на занятиях, куда он заходил довольно часто, ни в коридорах. Вообще не смотрел, будто её не существовало. И, наверное, её это устраивало, потому что тогда, в госпитале, случилось что-то странное, что-то безумно глупое, и иногда Таня думала, что это сон. А сейчас ей как никогда нужно отличать сны от реальности.
И всё-таки, когда она искоса смотрела на него в столовой (Калужный всегда сидел на одном и том же месте, за офицерским столом, ровно в профиль к ним), неясное волнение съедало её изнутри. Китель застёгнут на все пуговицы, тельняшка без единой складочки, берцы неизменно начищены — всё с иголочки... Когда он входил в столовую, затихали не только курсантские столы, но и офицерские. А она, хоть убей, не могла оторвать взгляд от фигуры, плавно и быстро скользящей к стойке с подносами. Потом он садился, неизменно — зачем-то — проводил левой рукой по шее и начинал есть. Наверное, только в этот момент гул в столовой возобновлялся, а Таня могла, уплетая кашу, которая в горло не лезла, исподтишка поглядывать на него.
Эти тёмные волосы, в которые за завтраком, за обедом и особенно за ужином он запускал свои пальцы раз семнадцать, хотя она обычно сбивалась где-то на середине счёта. Мешки под глазами, синие, непроходящие. У неё теперь такие же.
Ей всё время казалось, что тогда, в госпитале, они оба на секунду позволили увидеть друг другу что-то, не предназначавшееся для чужих глаз, что-то до глупого личное и болезненное до одури. Тогда, в темноте разглядывая тёмные подрагивающие во сне ресницы, спокойные брови и руку, так расслабленно лежащую рядом с её оранжевым носком, она решила, что теперь всё будет как-то по-другому.
Дура. Ду-ра. Это совершенно не то... Калужный не то чтобы не говорил — попросту не смотрел в её сторону. Даже на абсолютно незаметную Нестерову орал время от времени, а на неё даже не глядел.
Девчонки спали, уткнувшись носами каждая в свою подушку, и Таня тихо, стараясь окончательно выровнять дыхание и особо не тревожить рёбра, села на кровати, посильней натянула оранжевые тёплые носки, без которых не могла спать, накинула на плечи Машкину вязаную кофту, постаралась привести запутавшиеся длинные волосы в порядок и вздохнула.
Начинался новый день, восьмое декабря, шесть ноль три, две тысячи семнадцать, она сейчас в своём общежитии, рядом сопит Валера, и всё будет хорошо. Сегодня, по крайней мере, точно.
— Полуночная звезда падает, падает, падает, — вполголоса напевала она, умываясь. Больше всего на свете Тане сейчас хотелось не подставлять лицо и руки под разбрызгивающиеся струи ледяной воды, а просто опуститься в обжигающе горячую ванную, наполненную пеной до самых краёв.
На первом этаже учебного корпуса она резко замерла, чуть не свалив с ног Валеру, идущую с ней под руку.
— Блин!.. Таня, блин, ты чего? Ой, не больно? Рёбра ничего? — тут же спохватилась она.
— Ты только глянь, — простонала Таня, указывая на стенды. Один из них торжественно провозглашал: «Ими гордится училище!». Среди парней висела и её фотография.
Сделана она была на КМБ*. Таня смотрела с неё, худющая, серая, вся какая-то облезшая, с грязными нечёсаными волосами. Кажется, когда она нормально не ела уже дня два, только пробежала с взводом шесть километров и просто умирала, когда их повели фотографироваться на пропуска.
— Какой ужас, — вздохнула она, отворачиваясь к стене. — Может, пойти двойку по огневой получить, чтобы сняли?
— Да брось, — сквозь смех пролепетала Валера. — Прекрасно получилась!
— Валера!
— А волосы-то, волосы, укладка какая…
— Валера!!!
Прежде чем нормально подумать, Таня оглянулась и быстро вытащила фотографию, тут же засунув её в планшет.
— Эй, ты что делаешь? — Валера всё никак не могла прекратить хохотать.
— Лучше здесь вообще не висит пускай, чем так!..
Они сходили посмотреть расписание, и Танино настроение значительно повысилось, когда напротив цифры один она увидела тактику.
Она прошла так, как проходила всегда: Радугин зашёл в класс, рты открылись как-то сами собой. Форма отглажена, идеальные стрелки на брюках, начищенные до блеска ботинки, козырек фуражки отбрасывает тень на глаза, через плечо командирская сумка. Поздоровался, стоически не обращая внимания на девчачьи смешки, и начал занятие, разложив на столе огромную карту.
— Итак, вы командиры рот, я командир батальона. На совещании я доношу до вас тактическую обстановку, а командиры рот меня слушают внимательнейшим образом и… Курсант Широкова, я сказал, внимательно слушают, а не едят пряник!
— Простите, — пискнула Машка с задней парты, пряча свои крошки.
— Противник силами второй моторизованной дивизии выдвигается с Севера. Смотрите? Нами получена задача занять оборону в районе квадрат 74 63 по улитке 4 высота 104.6 квадрат…
— Ой, подождите, товарищ подполковник, я не могу найти! Помогите мне!
— Вот, смотри, — терпеливо показал Радугин, наклоняясь к Бондарчук, — квадрат 74 63 по улитке 4, вот высоты, видишь?
— Так точно, товарищ подполковник. У вас очень вкусные духи, — хихикнула она. Радугин сделал круглые глаза.
— Э-э… Настя, не отвлекайся. Достаньте циркуль-измеритель и отмерьте…
— Ой, подождите, товарищ подполковник!
Из планшетов на изумлённых глазах Радугина появились лаки для ногтей, недоеденные печенья, тушь, десятки карандашей и ручек, расчёски, тональники, карандаши для бровей, карманные (и не очень) зеркальца, ножнички, щипчики... Наконец, на свет извлёкся циркуль.
— Всё, мы готовы!
— Товарищ подполковник, разрешите вопрос! — тоненько пролепетала Валера.
— Да, пожалуйста.
— Вы когда-нибудь озвучивали фильмы?
— Эм… Нет, Лера, почему ты спросила?
— Просто у вас такой красивый голос, что я готова душу продать, лишь бы вы вели разведку боем вечно! — все захихикали, а Валера, пытающаяся говорить уверенно, всё-таки покраснела, спрятала глаза и захихикала тоже.
Сквозь слёзы смотря на смущённого и тоже красного до ушей Радугина, Таня смеялась, прикрывая ладошкой рот.
— Э… Спасибо, конечно, за этот… Этот… Как его там…
— Комплимент, товарищ подполковник, — подсказала Таня, пряча лицо.
— Мм… Да, комплимент. Ладно, — Радугин, не выдержав, быстро ретировался к своей кафедре, где кашлянул и, упорно глядя на стену как на что-то безумно интересное, продолжил: — Кхм, хорошо, я ещё проверю ваши карты и оценки поставлю в конце пары.
— Это вы сейчас нам угрожаете? — снова засмеялась Валера.
Огневая, вопреки всем опасениям, тоже прошла весело. Сидорчук, низвергнув на непрерывно хихикающий взвод всё своё негодование и поняв, что в этот раз подобное не производит надлежащего действия, побагровел.
— Я на вас управу найду, и не одну! Бондарчук, включи своё серое вещество, куда ты целишься?! Куда?!
— Тут чего-то не так, товарищ полковник, я не пойму, как оно работает, — Бондарчук захлопала ресницами.
— Как работает?! Тебе сказать, как он работает?! Раз, два, три — и тебя нет! Следующая пятёрка, на огневой рубеж!
Машка старательно, дольше всех, целилась, но, когда Сидорчук снял её мишень, он стал ещё краснее.
— Товарищ курсант, если вы дебил, то так и скажите, нечего автомат ломать! И не делайте умное лицо, не забывайте, что вы будущий офицер!
Сидя на РХБЗ и почти не слушая Краевого, Таня занималась своим любимым делом: рисовала в тетрадке и наблюдала за девчонками. А ещё они с Валерой обожали составлять на листочке «цепочки любви ПВВКДУ». Иногда они получались недлинными и понятными. Вот, например, абсолютно все влюблены в лейтенанта Назарова, лейтенант Назаров страдает по курсантке Ланской, курсантка Ланская пылает любовью к Михаилу Кравцову, и он любит её в ответ. Таня нахмурилась, закончив цепочку, и принялась рисовать следующую.
Тут интересней. Машка Широкова льёт слёзы по Марку. Марку несколько месяцев назад нравилась худющая, как палка, анорексичная и довольно истеричная Вика Осипова, а она, в свою очередь, обожает лейтенанта Артура Крамского, который уехал на войну. Артур Крамской, о чём, конечно, не знает Вика Осипова, спал с Завьяловой с третьего курса. Курсантка Завьялова спала со всеми, все ненавидят Калужного, и Калужный ненавидит всех.
Таня усмехнулась и остановила взгляд на Лене Нестеровой, судорожно пытающейся что-то списать. Маленькая Ленка без памяти влюблена в Дэна с того самого вечера, когда он зашёл к ним в общагу за ключами. Дэн без ума от знойной Бондарчук, а Бондарчук спала с капитаном Касьяновым, хоть и ненавидит его сейчас. Капитан Касьянов по уши влюблён в Надю Сомову, но Надя замужем за Виктором, который на войне и который тоже любит её.