— А, младшенькие, — Звоныгин слегка улыбнулся, делая приглашающий жест рукой. — Ну проходи, раз пришла, садись.
И снова начал постукивать пальцами по столу. Оторвав взгляд от бумаг, пристально исподлобья окинул Валеру не слишком восторженным взглядом, хотя и вполне равнодушным. Только где-то в глубине плескалось осторожное беспокойство как ожидание того, что сейчас случится.
— Товарищ генерал-майор, — отчеканила она и в ответ на удивлённо приподнятую бровь быстро положила на стол пачку листов, пытаясь сделать всё разом. — Вот. Это рапорты.
На несколько секунд кабинет погрузился в тишину, и Валера решила, что это уже неплохое начало. Сжала холодные ладони вместе, чувствуя, как всё внутри замирает. Всё будет нормально. Всё получится. Звоныгин поднял голову: его глаза смотрели на удивление спокойно и внимательно.
— Снова?
— Товарищ генерал-майор…
— А я, признаться, понадеялся, что Калужный сумеет выбить из вас эту дурь, — почти про себя усмехнулся он.
— Он сделал всё возможное, — тихо ответила Валера. — Он правда… очень старался.
— А вы, значит, ни в какую? — в голосе никакой фальши, только почти отеческая теплота и лёгкая горечь.
— Ни в какую, — упрямо повторила она, опуская взгляд на обкусанные ногти.
— И не передумаете?
— Не передумаем.
— И зачем тебе туда? Лично тебе? Потому что все хотят? — Звоныгин резко дёрнул рукой, откладывая документы, будто желая отмахнуться от всего услышанного и не понять этого, а потом посмотрел ей прямо в глаза, заставив Валеру съёжиться. — Только не говори, что это твой долг, я всё равно не поверю.
Под кожей — самый настоящий мороз, но Валера всё-таки, внутренне подобравшись, пискнула:
— Ради Миши.
— Кравцова? — быстро переспросил Звоныгин.
— Кравцова… — эхом отозвалась она.
— Кравцов бы не выдержал, если б увидел тебя с автоматом, — Звоныгин не отрывал от неё взгляда. А она ничего не могла ответить, не могла даже рот открыть: всё внутри ходило ходуном от растерянности. Миша, она… Что это он такое говорил, Звоныгин? Что вообще… происходит?
— Ладно, — Звоныгин быстро встал и, поймав удивлённо-вопрошающий взгляд Валеры, быстро добавил, закрыв глаза и отворачиваясь: — Ладно, хорошо. Я распускаю всех в отпуск с двадцать девятого. Полторы недели. Если вернётесь и не передумаете — обещаю, что отпущу вас и всех, кто захочет с вами. Пройдёте двухмесячные снайперские курсы. В конце концов, вы на то и солдаты.
Отпустит… Отпустит! Разрешит! Правда разрешит. В груди росло что-то огромное, и Валера едва сдерживалась, чтобы не начать отбивать носком берца какую-нибудь весёлую мелодию.
— Правда? — она подскочила, едва не задыхаясь и уже представляя, как скажет об этом девочкам.
— Я уже сказал. Или ты не поняла? — холодно бросил генерал из-за спины, подходя к окну.
— Товарищ генерал… генерал-майор… спасибо, спасибо вам большое!
Чёрт возьми, всё получалось. Всё получалось, всё уже получилось!
— Иди в общежитие и не благодари меня, — тон его был резким, будто он говорил через силу, но Валера была слишком счастлива, чтобы обращать на это внимание, поэтому, продвигаясь к двери и прижимая руки к груди, она не переставая говорила:
— Спасибо, спасибо большое, это для нас такая… такое… Вы даже не представляете, что сделали для нас, товарищ генерал-майор!
— Не благодари меня, Лера, — быстро повторил он, оборачиваясь, и на секунду Валера замерла, увидев его глаза. Потому что в них так легко всё читалось.
— За такое проклинать нужно, а не благодарить.
В общагу она почти бежала, уже видя перед собой взволнованные, радостные лица девчонок и чувствуя гордость: это она смогла, она уговорила, у неё получилось, а сейчас осталось вот только двадцать шагов да лестница — она всем скажет!
Но на пятом этаже было тихо, хотя все стояли в коридоре. Хлопнув дверью и на ходу стягивая шапку, Валера протиснулась в центр толпы, ища глазами Таню, и быстро заговорила:
— Девчонки, я такую новость принесла!..
Даша Арчевская, оказавшаяся рядом, тихо шикнула, приложив палец к губам, но было уже поздно: Семёнов, довольный, лоснящийся, уже повернул к ней своё налившееся кровью лицо:
— Вот, посмотрите-ка, ещё и шляются по вечерам чёрти где, — с явным удовольствием просипел он, обтирая выступающий пот рукой, и Валера едва сдержала рвотный рефлекс. — На фронт они собрались, поглядите! Да вы армии нужны как зайцу пятая нога! Обо всём, обо всём, слышите? Обо всём будет доложено куда следует. А ты, — он тыкнул пальцем в заплаканную, тоненькую и дрожащую, как осиновый лист, Осипову, — готовься рапорт на отчисление писать. По медицинским показаниям.
— Я здорова! — визгливо воскликнула Вика, едва держась на ногах, и только Таня (так вот, где она), стоящая справа, удержала её на месте.
— А это уже медкомиссия решит, здорова ты или нет, — он злобно окинул глазами худющее лицо Вики. — Пиши рапорт, я сказал!
— Я не стану отчисляться! Мне некуда больше идти!
— Ну так сам тебя отчислю, — лицо Семёнова побагровело.
Вязкая, тягучая тишина — даже Осипова, находящаяся на грани обморока, перестала всхлипывать. Всеобщее молчание, огромная, давящая ненависть в пятнадцати парах глаз, звенящее отчаяние и осознание — выхода нет, вопрос — что теперь-то? Куда теперь?
И среди всего этого — слишком знакомый голос там, за спиной.
— Никто никого никуда не отчислит без моего ведома.
Пятнадцать взглядов тут же приковались к высокой подтянутой фигуре, замершей у двери. Идеально-правильной фигуре, излучающей просто вселенское спокойствие.
— Вас-то мне и нужно, лейтенант, — Семёнов быстро потёр руки. — Выздоровели, значит? Выписались? Так вот извольте полюбоваться, что ваш взвод…
— Если у вас есть претензии, вы можете изложить их мне, товарищ полковник, — тихо, уверенно и абсолютно спокойно произнёс Калужный, отходя от стены и делая несколько шагов к ним навстречу. Быстро окидывая взглядом всех пятнадцать человек, быстро всё проверяя, понимая, анализируя.
Контролируя.
Впервые от этого контроля Валере внезапно даже для неё самой стало легче.
— Претензий у меня достаточно и к вам, и к вашим подчинённым, — голос Семёнова стал визгливее, стоило полковнику заметить, что Калужный не намерен поддерживать его.
— В таком случае я слушаю, — Калужный чуть приподнял брови в знак внимания и встал рядом с Осиповой и Таней.
— Думаю, их стоит обсудить лично, — уже менее уверенно произнёс Семёнов, багровея до корней волос.
— Почему же?
— Вы… какое право…
— Только одно, товарищ подполковник, — Калужный чуть сощурился, засовывая руки в карманы и принимая всё такую же расслабленно-равнодушную позу. — Только одно. Это мой взвод.
— Мы ещё договорим с вами! — шипел Семёнов где-то около двери, а когда Калужный тихо, почти про себя, фыркнул «обязательно договорим», полковник уже исчез.
Пятый этаж снова погрузился в тишину — на этот раз усталую и только чуть-чуть звенящую былым напряжением. Валера взглянула на лицо Лисёнка: Таня была совсем бледная и, смотря куда-то в стену, кусала губы. Валера, поймав её взгляд, ободряюще улыбнулась.
Осипова было открыла рот, чтобы что-то сказать, но Калужный предостерегающе поднял ладонь:
— Ни слова не хочу слышать. Что вы нахрен успели снова натворить? Какого чёрта я, только выйдя из этого долбаного госпиталя, должен прикрывать ваши задницы? — он почти вцепился пальцами в ткань карманов, окидывая головы пристальным взглядом. — Ну? Я жду. Какого у вас тут случилось?
— Звоныгин отпустил нас, — вдруг громко сказала Валера, шагая вперёд и стараясь смотреть на девчонок, а не на Калужного. — После отпуска мы все поедем на полевой, там, кажется, два с половиной месяца обучение, и потом на фронт. Как снайперы.
— А нехило я так пропустил, — выдохнул Калужный.
Таня резко отпустила ручку старого, затёртого чемодана. Поморщилась, когда он грохнулся на пол, и поняла, что впервые в жизни так близка к тому, чтобы заматериться трёхэтажным матом.
— Господи, какая оборванка, — Калужный встретил её взгляд и скривился, оглядывая Танино старое серое пальто, единственную её гражданскую верхнюю одежду.
Она чуть вздёрнула подбородок, давая понять, что его слова её не волнуют. Его губы раздражённо дрогнули, будто снова желая изобразить нахальную усмешку, но, не желая повторяться, всё так же замерли на месте. Таня раздражённо подняла глаза к идеально белому потолку. Калужный поднёс руку к шее, делая вид, что его тошнит.
На этом крайне содержательное общение закончилось.
Всего-то неделя. Ну, полторы. Всего-то десять дней.
Дура. Идиотка. Да лучше быть пойманной этими маньяками, чем, только послушай себя, жить здесь, у Калужного, с Калужным.
Ригер, тоже одетый по гражданке (для конспирации, не иначе), за её спиной предостерегающе кашлянул и, судя по всему, крайне неодобрительно взглянул на Калужного, потому что в следующую секунду тот, источая просто вселенскую доброжелательность, произнёс:
— В смысле добро пожаловать, Соловьёва.
И прошествовал к вешалке, начиная одеваться. Очень интересно, куда это он собрался в шесть вечера.
Двадцать девятое декабря, восемнадцать ноль три, вообще-то, если быть точной, и Таня готова выть от предвкушения прелестей совместного житья с лейтенантом.
— Кажется, я должна идти в училище. Кое-что там забыла, — про себя проворчала она, вылезая из непривычных сапог и делая несколько осторожных шагов в абсолютно тёмную квартиру.
— Что ты там могла забыть? — надо же, услышал и фыркнул через плечо, завязывая шнуровку берц.
— Забыла остаться там.
— Твоё мнимое остроумие, Соловьёва, чести тебе не делает, — Таня смотрела, как на его скулах, освещённых только лампочками у лифта, двигаются желваки. Злится? На неё? Хотя нет, как же, слишком много она о себе думает. Скорее уж на весь мир.
Пауза.
— Кажется, вы хотели идти куда-то.
— Кажется, ты забыла, что это моя квартира, и я не намерен терпеть тебя слишком долго.
— Взаимно. До свидания.
Затаила дыхание, чувствуя, как он оборачивается к ней, и поняла, что оказалась не в выигрышном положении: свет от лифта полностью освещал её, повернувшуюся к двери лицом, зато не то что лица — даже тела Калужного видно не было. Одни контуры.
Боже мой, Соловьёва, совсем необязательно делать всё хуже, чем оно есть.
— Да не дай бог, — он фыркнул и молча вышел из квартиры, захватив с собой бушлат. Вот так вот. Просто.
— Если хотите, Татьяна Дмитриевна, я поговорю с ним, — серьёзно сказал Ригер, нахмурившись.
— Не надо, спасибо. Всё… нормально. Вы что же, теперь будете всегда на лестнице дежурить?
— И не только на лестнице, наши люди круглые сутки будут работать вокруг дома, — очень серьёзно кивнул Ригер. — Под прикрытием, конечно. Так что вы не волнуйтесь, вы в безопасности.
— Да я… не волнуюсь, — Таня нервно улыбнулась. — Можно мне разобрать вещи?
Ригер быстро ретировался, закрыв входную дверь, и она, всё ещё не зная, где здесь выключатель, просто сползла на пол, прислонившись к стене и вытянув ноги перед собой.
Что-то тёплое и пушистое вдруг дотронулось до её ладони, и Таня, широко улыбнувшись, взяла на руки подросшего Майора, который жалобно мяукнул, протестуя против таких нежностей.
— Что, не уморил он тебя ещё? — гладя серенькую шёрстку, спросила она, но Майор, не ответив, нетерпеливо спрыгнул с её коленей на пол и отправился по своим кошачьим делам. Предатель.
Дело и вправду дрянь. Эти десять дней сулили стать худшими днями в её и без того запутанной жизни. Где взять силы, терпение и мужество, чтобы просто просуществовать этот отпуск? Чтобы поменьше думать о нём?
Как случилось, что Калужный стал занимать в её голове столько места, вытесняя всё остальное? Сессия сдана, но впереди два месяца снайперской школы, а потом — фронт, где-то в Уфе сейчас мама, которая почему-то не отвечает на письма, у Дэна проблемы с тактикой, причём очень серьёзные, сестра Марка слегла в больницу с пневмонией, Валера — та и вовсе бегает от Назарова, делая страшные глаза… А у неё в голове только одно. Только одно — самое ненужное.
Как так получилось? И — главное — как это остановить?
После того идиотского бала, когда она сдуру напялила платье, которое ей нашла жена дяди Димы, Калужный загремел в госпиталь, и у неё появилось немного времени, чтобы просто подумать обо всём этом. И что же? Вопросов стало только больше, потому что однажды он просто приснился ей. Таня не помнила, в каком контексте, но, подскочив с утра и всё ещё видя перед собой серый гладкий бок бомбы и буквы Flatchar’s industry, рябившие в глазах, она твёрдо знала: там была не только бомба. Старший лейтенант Калужный там тоже был.
Ладно, всё. У неё отпуск, а у него служба. Он будет на неё ходить и появляться только по вечерам, верно? А значит, время пребывания в одном помещении с ним резко сокращается. Просто терпи и молчи. Такая простая формула.
Таня, почти привыкнув к темноте, нашарила глазами выключатель, потянулась к нему, и в следующую секунду яркий тёплый свет от многочисленных лампочек на потолке позволил ей рассмотреть квартиру.
Она была большая, очень большая, бело-голубая — вот первое, что бросилось ей в глаза. И комнат в ней не было в принципе, кроме двери, ведущей, наверное, в ванную. Кажется, такие квартиры называются студиями. Таня сидела прямо у входной двери, и первым, что она увидела прямо напротив себя, была широкая двуспальная кровать, покрытая безукоризненно белым покрывалом. Слева, у большущего окна, занавешенного голубым прозрачным тюлем, стояла такая же белая, низкая, широкая тумбочка, на которой возвышался большой, абсолютно бесполезный теперь телевизор, справа и слева от тумбочки — высокие резные этажерки для книг. Почти пустые. Ну конечно.
Перед телевизором — большой голубой диван, а под ним — единственный тёплый ворсистый ковёр. Дальше, в глубине квартиры, за диваном, телевизором и ковром она разглядела барную стойку, которую видела только пару раз в Москве, ещё до того, как в её семье появились Рита, Димка и Вика. Когда они с мамой ещё могли себе позволить сходить в кафе. За тёмной, почти в цвет паркета, стойкой — снова бело-голубой кухонный гарнитур и холодильник. Справа от кухни, за кроватью, была дверь в ванную.
И всё. Ни картин, ни цветов, ни книг. Даже подушки — и те идеально ровно лежали под покрывалом. Чистота такая, какой не бывало даже у них в кубриках после генеральной уборки. Всё расставлено по своим местам, ничего лишнего…
Таня встала и подошла к тумбочке у дивана. Провела по ней пальцем.
Только вот слой пыли огромный. Будто тут никто не живёт.
Рядом с кроватью, ближе к ванной, так, что от двери и незаметно было, лежал чёрный закрытый чемодан. Наверное, Калужного. Старательно подавляя в себе желание открыть его, Таня бесшумно опустилась на кровать и погладила рукой приятное на ощупь махровое покрывало. Спал он здесь хотя бы раз? Или вместо огромной удобной кровати раз за разом выбирал низкий диван у себя в кабинете?
Резкий, громкий звонок заставил её открыть глаза, и сначала Таня испугалась, что звонят в дверь, но потом поняла, что это трезвонит домашний телефон (подумать только, работает), стоящий на барной стойке. Дядя Дима говорил, что его брать можно, поэтому она быстро соскользнула с кровати, поправив примятое покрывало, и взяла трубку в руки.
— Таня? Ну что ты там? — голос дяди Димы был чуть взволнован.
— Всё отлично, — Таня даже улыбнулась (да-да, ври себе, может, всё и правда станет отлично). — Можешь не волноваться, Ригер и ещё куча народу рядом днём и ночью. Не удивлюсь, если матрас у входной двери постелют. Я помню: все они должны присматривать за мной.
— И Калужный, — поправил дядя Дима. Таня вздохнула.
— И он.
— Ты всё сказала, как я тебя попросил?
— Да, обманула всех, кого смогла, — скривилась она, вспоминая неприятные моменты прощания с разъезжающимися девчонками. — Все думают, что я в Уфе. И зачем только весь этот маскарад? Очевидно же, что они тут не при чём.