И так это у них красиво и душевно получалось, что Гусь заслушался, а в середине песни даже растрогался…
– Нет! – вздохнул он. – Всё-таки Маша Старцева очень красивая… – И, стараясь быть справедливым до конца, добавил: – И Инна Андреевна тоже…
– Да… – согласился проснувшийся Филипп. – Только чуть-чуть пожилая…
Глава 18. Эдельвейс
Край неба уже начал светлеть, когда Петров, ёжась от холода, вынырнул из палатки.
Тихо проскользнул он по лагерю и лёгкой рысью побежал к скале…
Возле скалы Петров остановился и посмотрел вверх. Первые лучи солнца уже осветили трещину, возле которой рос эдельвейс.
У Петрова зуб на зуб не попадал то ли от холода, то ли от страха. Он глубоко вздохнул и полез на скалу.
Несколько раз его сандалии скользили по мокрому от утренней росы камню, но это не остановило его…
Он упрямо продолжал лезть вверх.
Вот он уже преодолел то место, до которого вчера долез Васечкин…
Вот ещё треть пути…
Вот и трещина…
Подтянувшись на руках, Петров вдруг увидел… скромный, ничем не примечательный цветок…
И тем не менее это был знаменитый эдельвейс!
Глава 19. «Сюрпри!»
Петров осторожно пробрался обратно в палатку. Васечкин по-прежнему мирно спал. Петров аккуратно пристроил эдельвейс в уголке и только было собрался юркнуть обратно в спальный мешок, как вдруг услышал какой-то подозрительный шорох. Шорох стал тем более подозрительным, что вслед за ним раздался… шёпот.
Петров напрягся, прислушался. Шёпот раздавался совсем близко, но, к удивлению Петрова, он не мог разобрать ни слова, разговор явно шёл на чужом языке. Это было уже совсем странно, тем более что какие-то звуки и интонации в чужеземном говоре были определённо знакомы Петрову, казалось, ещё чуть-чуть, и он поймёт, о чём речь. Но – увы! – он ничего не понимал. И Петров решил разбудить Васечкина.
Однако осуществить эту затею оказалось не так-то просто. Петрову пришлось пойти на крайнюю меру – он зажал ему нос, а чтобы Васечкин не заорал спросонья, в последний момент отпустил нос и зажал ему рот. И пока возмущённый Васечкин трепыхался под мощной петровской ладонью, Петров нагнулся прямо к его уху и прошептал.
– Тс-с-с-с!..
Васечкин притих, удивлённо глядя на Петрова.
– Слушай! – зашептал Петров, вытягивая палец в направлении подозрительных звуков.
Васечкин прислушался.
– Фэ атансьон! – сказал один голос. – Нэ фэ па де брюи![1]
– Пардон! – отвечает другой. – Тю тэ не рапель па де кэль кулер э люр тант?[2]
– Да это же французский! – удивился Васечкин.
– Я слышу, что-то знакомое! – обрадовался Петров.
– Тс-с-с-с!.. – на этот раз прошептал Васечкин. – Дай послушать!
– Са сэра ун гран сюрпри![3] – сказал один голос совсем близко от палатки.
– Тю э сюр ке ле рюс эм ле сюрпри?[4] – спросил другой.
– Абсолюман![5] – отвечал первый.
– «Ле рюс» – это что-то знакомое! – прошептал Петров.
– «Ле рюс» – это «русские», – сказал Васечкин.
– А, – опять обрадовался Петров, – я чувствую, что-то родное…
– А что ж такое «сюрпри»? – размышлял Васечкин. – Тоже что-то очень знакомое… А, вспомнил! «Сюрпри» – это «захватить врасплох». Точно! Нам Инна Андреевна ещё рассказ переводила! Как это я сразу не сообразил!
Французская речь и шуршание тем временем стали удаляться от палатки.
– Погоди, погоди! – продолжал раздумья Васечкин. – Французы ночью хотят русских захватить врасплох? Это что ж получается?! Мало им Бородина!!! Шпионы проклятые! Чего задумали?! Ночью!!! Русских!!! Врасплох!!!
Васечкин мигом выскочил из мешка и стал шарить вокруг в поисках оружия.
– Вот оно, Петров! – возбуждённо говорил он. – Вот оно!!! Теперь все узнают, чего мы стоим! Наконец-то! Я не зря верил! – Васечкин нащупал свой зонт и взял его наизготовку. – Мы им все планы сорвём! Вперёд, Петров! За мной! Во имя!..
И прежде чем Петров успел что-то сказать, Васечкин выскочил из палатки. Петрову ничего не оставалось, как только последовать за ним.
Восходящее солнце осветило спящий лагерь. Петров вслед за Васечкиным крался между палатками. Неожиданно тот остановился.
– Вот они! – прошептал он. – Тихо!
И действительно, около самой большой палатки стояли двое молодых мужчин самого что ни на есть заграничного вида, если судить по их яркой, красочной одежде.
– Под скалолазов оделись! – неодобрительно заметил Васечкин. – Ишь, шпионы! Всё равно сразу видно, что не наши! Плохо их там готовят, на Западе!
Французы тем временем, видимо, решили перей ти к действиям. Один из них стал пробираться к входу в палатку.
– Ну вот что, – прошептал Васечкин, – обходи их сзади, с тыла, а как я начну нападать, так ты выскакивай! И шуми там побольше! Пусть думают, что нас много! Мы их окружим! Давай попрощаемся! Если что, скажешь Маше… впрочем, ты сам всё знаешь!
И Васечкин крепко обнял ошеломлённого Петрова.
– А может, разбудим кого? – с тоской спросил Петров.
Но Васечкина уже не было. Петров вздохнул и направился обходить французов с тыла.
И, надо заметить, вовремя. Обнаглевший француз уже просовывал голову в палатку. Второй, ухмыляясь, стоял рядом.
– Руки вверх! – раздался вдруг за его спиной мужественный мальчишеский голос. – Вит! Ле мэн![6]
Французы вздрогнули и оглянулись.
В двух метрах от них стоял Васечкин, потрясая над головой зонтиком как копьём.
– Бонжур! – зловеще сказал он и внезапно заорал что было мочи: – Эй, ребята, заходи слева! Эскадрон, шашки наголо! Петров, наступай! Я прикрою! Огня не открывать!!! Это приказ!
– Ура-а-а!!! – Выскочил откуда-то Петров, заставив ошеломлённых французов ещё раз вздрогнуть от неожиданности.
– Чао, бамбино, сори!!![7] – сказал Петров, сжимавший в руках сучковатую палку и угрожающе размахивая ею.
– Мэ, пардон, месье, – начал было один из французов, – ну сом…
Но Васечкин не дал ему договорить.
– Ничего, месье, – сказал он, – всё расскажете! Се ля ви! Тьфу, это кажется, не то… – Васечкин выкладывал весь свой словарный запас. – Шерше ля фам! Опять не то… Мерси боку!..
– Аривидерчи, Рома![8] – почему-то опять по-итальянски сказал Петров.
Надо сказать, что изо всех палаток тем временем выскакивали на этот поднятый нашими героями шум скалолазы и скалолазки. Плотным кольцом окружили они участников этих драматических событий.
– Всё! – торжествующе сказал Васечкин. – Ля же э фет! Игра окончена! Если что не комильфо, – он любезно улыбнулся пойманным врагам, – то прошу пардону!
– А ля гер, как а ля гер! – развёл руками Петров. – Наполеон – капут!
– Мишель! – раздался вдруг восторженный голос за их спинами. – Анри!!! – И скалолаз Слава, а вслед за ним Гена, раздвинув толпу, бросились в объятия французам.
– Гена! – сказал один француз.
– Слава! – сказал другой.
Чувства, переполнявшие всех четверых, были, очевидно, настолько велики, что, не в силах выразить их прозой, французы, а вслед за ними скалолазы… запели.
Неизвестно, как бы дальше развивались события, но тут вдруг раздались автомобильные гудки, и в лагерь, раздвигая толпу, въехал хорошо знакомый нам старенький «виллис».
– Инна Андреевна! – испуганно прошептал Васечкин.
– Маша! – радостно прошептал Петров.
– Ну, что я говорил?! – заорал с заднего сиденья Гусь. – Вот они, голубчики! Что, разбудить не могли? – возмутился он, вылезая из машины. – Гусь свинье не товарищ?
– Это кто это свинья?! – поинтересовался Васечкин.
– Это я в переносном смысле… – начал оправдываться Гусь.
– Ну, как подвиги?! – деловито спросил Филипп. – Продвигаются? Сколько уже?
– Эх, Васечкин, Васечкин… – вздохнула Инна Андреевна.
– Бонжур… – по привычке сказал Васечкин.
– Бонжур… – машинально ответила Инна Андреевна. – Ну, зачем же вы, Васечкин, убежали? Ведь в лагере всегда есть место для подвига! Не правда ли, Петров! Нёс па?
– Пуркуа па, Инна Андреевна… – не отрывая глаз от Маши, отреагировал Петров. – Почему бы и нет?
– О, мадемуазель, парль франсэ?[14] – обрадовались французы, подходя ближе.
– Сэ манифик![15]
– О, ву зет франсэ?![16] – в свою очередь обрадовалась Инна Андреевна. – Кэль сюрпри![17]
Услышав знакомое слово, Петров выразительно посмотрел на Васечкина. Тот потупился. Петрову стало жаль друга…
Поколебавшись какое-то мгновение, он бросился в палатку. Выскочив оттуда, он подбежал к Васечкину и незаметно сунул ему в руку эдельвейс.
– На… – сказал он. – Отдай ей!
Васечкин поднял глаза на Петрова и сразу всё понял.
– Нет! – сказал он. – Сам сорвал, сам и дари!
И он вернул эдельвейс Петрову.
– Да ладно тебе… ты у нас рыцарь, ты и дари! – Петров вновь сунул цветок Васечкину.
– Какой я рыцарь! – вздохнул Васечкин, отведя руку Петрова.
Тут к ним подошла Маша.
– Что это у вас? – спросила она.
– Вот… – сказал Петров. – Эдельвейс… Мы тут с Васечкиным для тебя сорвали… Есть древний обычай… самой красивой…
И он смущённо сунул Маше эдельвейс.
Польщённая Маша взяла цветок.
– В человеке главное не внешность, – сказал откуда-то возникший Филипп, – а внутренности…
Все рассмеялись.
– А чего… – вступился за Филиппа Васечкин, – он прав!
Больше ему, однако, сказать было нечего.
Все замолчали. Наступила несколько неловкая пауза, которую бесцеремонно прервал подошедший Гусь.
– Слышь, Васечкин, – сказал он. – Отойдёмка в сторонку.
– Чего тебе? – без энтузиазма поинтересовался Васечкин.
– Дело есть.
Они отошли.
– Вот что, Васечкин, – сказал Гусь, понизив голос, – вы, когда в следующий раз побежите, возьмите меня с собой, ясно? Я тоже буду… это… в общем, подвиги совершать, ну, в честь этой вашей… Машки, понятно? – И Гусь кивнул в сторону, где всё ещё стояли Маша, Петров и Филипп. – Ну так что, замётано?
Васечкин грустно усмехнулся, затем, ничего не отвечая, повернулся и пошёл прочь.
– Куда же ты, Васечкин? – крикнул ему вслед удивлённый Гусь.
Глава 20. Прощание
Васечкин шёл сквозь оживлённую толпу, и все, видя его хмурое лицо, расступались перед ним.
И как-то получилось, что Васечкин, сам того не ожидая, вдруг запел:
Песня кончилась. Петров, Васечкин и Маша вмес те с Гусем, Филиппом и Инной Андреевной сели в машину. На прощание французы подарили Васечкину открытку с изображением собора Парижской Богоматери.
– На память, – сказали они. – О сюрпризе! Оревуар, камарад![18]
– Оревуар, – сказал Васечкин, принимая подарок. – Мерси боку!
– Если что не камильфо, – добавил Петров, – то просим пардону!
Машина тронулась.
Петров взял у Васечкина открытку и прочёл:
– Нотр дам дэ Пари… Что бы это значило?
Васечкин на секунду задумался.
– Наша дама из Парижа! – перевёл он.
Петров перевернул открытку и недоуменно уставился на знаменитый собор.
– А где же тут дама? – спросил он.
– Там, внутри, наверное, в доме… – решил Васечкин. – Не вышла ещё на улицу…
– А, – согласился Петров, – тогда понятно.
Старенький «виллис» мчался всё дальше по извилистым горным дорогам, унося наших героев назад в лагерь, к новым приключениям, обыкновенным и невероятным…
Ну разве с Петровым и Васечкиным отдохнёшь? Не одно, так другое. У них ведь одни приключения на уме. Вот они и валятся им на головы. То, что с ними случается, скажем, за неделю, нормальному человеку на всю жизнь бы хватило. А им всё мало. Не успели в лагерь приехать, как их за хулиганов приняли. Ну а они, конечно, рады стараться. Весь лагерь запугали. Меня ещё не было, я позже приехала. Но мне всё подробно рассказали. И как Васечкин о своём хулиганском образе жизни врал, и как всякие подношения принимал, и как их перевоспитывать старались. Потом они себя, правда, геройски проявили, когда с Гусем сражались…
Короче, когда я приехала, они как раз все втроём в изоляторе лежали, в себя приходили. Я-то думала, что они ещё долго после этой страшной битвы очухиваться будут. Ничуть не бывало, буквально на следующее утро после моего приезда они уже из лагеря убежали. Подвиги совершать! Между прочим, в мою честь! Тоже выдумали. Можно подумать, что я их об этом просила. Мы их с Инной Андреевной, Филиппом и Гусем целые сутки искали. Чего они за это время успели натворить, за день не расскажешь. Впрочем, вы об этом уже читали…
А когда мы их привезли назад в лагерь, что тут началось! Окружили их со всех сторон, не подступиться. Как будто они и впрямь герои! Ну, Васечкин конечно же, как всегда, расхвастался. Как начал рассказывать, как начал, не остановишь! И как он с мельницей сражался, и как отару овец от волка спас, и как дорогу от страшного обвала расчистил, и как с диким быком сражался, и про скалолазов…