Граня поняла, что совсем запуталась.
Уже на автомате просто пошла вслед за девчонками. Просто заняла своё место в кулисе.
Накинула на лицо голубую органзу. И, пока не пришла пора выходить на сцену, прятала лицо и рыдала.
Как хорошо, что первые несколько партий хора такие минорные, возвышенные и трогательные! Граня запела — и быстро пропали сопли, слёзы высохли. Девочкины боль и тоска поплыли по волнам музыки, поплыли, поплыли… И потихоньку растаяли. Дальше и музыка, и Гранино настроение становились всё мажорнее, веселее.
Так прошли три часа иной реальности.
Очнулась Граня на поклоне — когда Мраморова, оказавшаяся рядом, больно под накидкой толкнула её в бок. Все кланялись под крики «Браво», и только Граня на своём «пятом плане у фонтана» растерялась. Но быстро собралась и принялась кланяться синхронно со всем хором.
Эйфория.
Умолкла музыка, но сказка как будто продолжалась. Это чувствовали и зрители, которые не хотели уходить, — и всё хлопали, хлопали.
И артисты чувствовали.
И Граня.
Да, эйфория. Ради трёх часов погружения в неё и становятся актёрами.
И ради этих нескольких минут — поклона и прощания с благодарными зрителями, тоже.
Граня улыбалась — и ничего сейчас не могло изменить её настроения.
В актёрском фойе ждал банкет. Переодевшиеся с космической скоростью певцы, артисты и танцоры плюс весь многочисленный технический персонал уже находились там. И только неопытные новенькие долго копались со своими костюмами или бегали по коридорам, чтобы унять перевозбуждение.
Граня оказалась среди них. Долго разоблачалась, долго сидела у зеркала — будто в прострации. Пока всё та же Марта не гаркнула на неё, заглянув в дверь.
Повесив костюм, Граня выбежала вслед за ней. Мраморова гнала перед собой ещё двух копуш, которых недосчиталась в своей богадельне. Ответственная, она покинула роскошно накрытый стол, вернулась к гримёрным и всех собрала, чтобы девушки не пропустили ничего на общем празднике. Граня уважала таких людей. И, уже стоя у стола, благодарно Мраморовой улыбнулась.
— Поздравляем! — кричали тут и там.
Обнимались, целовались, чокались.
Особенно поздравляли дебютантов, наливали им шампанского и долго аплодировали. Гране, как маленькой, налили в водочную рюмку, шампанское вспенилось и всё выползло наружу, так что девочка облизнула шипучую пенку и ничего не распробовала. Зато её так щедро окатили шампанским из брызгающейся бутылки, что она, вся мокрая и липкая, долго визжала, как счастливый поросёнок.
…Граня что-то ела, с кем-то фотографировалась, обнималась и целовалась — от всей души, с огромным удовольствием. Это был её мир — ЕЁ! Её счастливый мир!
Гриша сидел где-то далеко от неё. Не один — какая-то девушка, которую трудно было разглядеть, действительно не отходила от него, подкладывала то и дело что-то вкусненькое на тарелку, обнимала за плечи, что-то весело шептала на ухо.
Граня наблюдала, прячась за спинами других.
Наблюдала.
Наблюдала.
Только мамин звонок вернул её в реальность.
Девочка бросилась бежать туда, где было потише, — потому что музыка и гул голосов в фойе не дали бы услышать ни слова в трубке.
Конечно, пора домой — кто ж спорит, мама?! Иду-у-у!
Перед отходом надо было сказать всем «До свидания», и Граня поспешила в фойе. Услышала и увидела, как в неосвещённом углу коридора Тамара Яковлевна, женщина, сплошь состоящая из музыки и гармонии, жутким трёхэтажным матом орёт на сбившихся в дрожащую кучку хористок второго сопрано. Даже икать начала от неожиданности. Так бежала дальше и икала…
Да, вот такие в театре перепады… Граня понимала, что постепенно всё поймёт и ко всему привыкнет. Не проблема… Да и много чего ей сейчас казалось — и что из этого истина, а что заблуждение, разбирать у девочки пока не было ни времени, ни желания.
Попрощавшись с галдящей компанией, Граня развернулась и двинулась к гримёрным. Но у самого выхода из фойе снова заметила квадратную уборщицу, которая сидела на стуле и… периодически прихлёбывая из фужера красное вино, продолжала читать детскую книжку с облепленными блёстками сердечками на обложке! Лицо её было красным, по щекам текли слёзы. Вместе с тушью текли. И, видимо, давно. Полосатая раскраска делала лицо уборщицы жалким и трогательным одновременно.
Оп-па…
Вот она поставила фужер на пол. Положила книгу на колени, вытерла салфеткой нос (уверенная, видимо, что со всеми остальными частями лица всё в порядке — раз потёки туши проигнорировала). Глубоко вздохнула, подняв глаза к потолку… Видимо, пронзительный Гранин взгляд, отражающий несколько её очень сильных эмоций по поводу увиденного, чуть не прожёг в уборщице дырку. Она посмотрела на Граню. Как будто извиняясь, пожала плечами, нервно улыбнулась и пробормотала взволнованным голосом:
— Надо же — детская книжка, а как забирает…
Граня нервно усмехнулась:
— Да ну — слащавые выдумки!
— Может, и выдумки… — снова вздохнув, проговорила уборщица и мечтательно перевела взгляд на потолок. — А у меня в жизни вот так и было!.. — Из её глаза выкатилась огромная слезища. Уборщица, удаляясь в воспоминания, потрясла головой — и слеза скользнула ей под воротник. — Написано всё как про нас. Какие мы счастливые были, молоденькие…
— Ну что вы такое говорите! — возмутилась Граня. — Эту книжку я сегодня в помойку выкинула. Она для дураков. Извините… Нельзя верить таким книжкам — я имею в виду…
Уборщица вытерла мокрое лицо пятернёй, подняла с пола фужер, пристально глядя на девочку, выпила хорошенько. И поднялась со стула.
— А-а, красотуля, так это ты вокруг Гришки вертишься… — медленно начала она, продолжая осмотр. — Ты давай пой-пляши себе, а к ним не лезь. Не лезь, поняла?
— Я не лезу, — стараясь не терять достоинства в разговоре с сентиментальной уборщицей, сказала Граня.
— Я всю их семью знаю, — не слушая Граню, продолжала надвигаться уборщица. — Мы все тут рядом с ДК живём. Девчонка у него, Катька. Как раз моя соседка. Они гуляют уже давно. И вот шли как-то по улице, дорогу переходили… — Уборщица всхлипнула. — Машина на красный свет вылетела, твари такие, поганые беспредельщики… Гриша-то Катьку оттолкнул на тротуар, успел — а сам под колёса угодил. Теперь вот уж год как не ходит… Лечится. И Катюха всегда рядом с ним. Денег-то надо много. Он работает, она и учится, и подрабатывает. Вот у них тоже любовь!
Уборщица вернулась к стулу, уселась, допила вино, поставила фужер на пол. Бережно погладила книгу по обложке.
— Так что иди-ка ты давай, умница, — заключила уборщица. — А про Гришку поняла? Ещё раз увижу, как ты вокруг него ходишь облизываешься, — устрою тебе таку-у-ую артистическую жизнь… Выгонят с проекта на раз-два-три.
…С гудящей головой, которая, казалось, вот-вот лопнет от перенапряжения и слишком большого количества событий на один квадратный метр дня, Граня торопливо на бегу застёгивала куртку.
И возле будки вахтёра столкнулась с тем самым Артуром Панкратовым, который одновременно с Граней выскочил к служебному входу.
— Простите, — услышала Граня над собой.
Знакомый, только что звучавший на сцене красивый голос. Низкий, с переливами. Забыть невозможно — вот какой голос.
Да, Артур Панкратов! Тот самый, из-за которого…
Первый раз Граня видела его так близко. Даже на сцене он рядом с ней не оказывался.
— И вы простите, — смутилась Граня.
Хотя привыкла не смущаться перед взрослыми мужчинами. Потому что всегда показывала себя умной, воспитанной и независимой девочкой, гордостью родителей-интеллектуалов.
История про убившую себя девушку вспомнилась и смутила…
Нет. Удивительная красота Артура, такая мужественная красота…
Не только красота — обаяние.
Всё! Всё смутило! Особенно в свете всего сегодня произошедшего…
— О! Да у тебя ведь дебют сегодня! — весело воскликнул Артур, приглядываясь к Гране. — Ты ведь из хора?
— Да, — кивнула Граня. И улыбнулась в ответ. Нельзя было не улыбнуться — потому что сам Артур делал это так чудесно и искренне. — Меня зовут Граня.
— С дебютом тебя, Граня! — сказал Артур, вытащил из своего букета белую розу, вложил девочке в руку.
Поцеловал в лоб. Посмотрел Гране в глаза. Миг — и он уже у двери. Откуда махнул рукой и скрылся в темноте.
Кучка актрис и танцовщиц, замерших неподалёку, молча наблюдали всё это. Молча.
— Ну, с дебютом — так с дебютом! — в тишине крякнул вахтёр Валентин Иванович, обращаясь к Гране. — Судьба — хорошей актрисой будешь. Раз хороший актёр тебя благословил в день дебюта. А Артур — великий актёр!
С розой в руках Граня появилась дома. Мама встретила её в прихожей. Волновалась явно. Давно волновалась. Увидела розу. Следы недостёртого грима на веках (приняла их, видимо, за неумелую косметику).
Отметила странное лицо Грани, на котором от перебора эмоций и впечатлений непрерывно менялись выражения.
Не знала, что и думать. Как начать спрашивать. Но спросила:
— Где ты была, Граня?
— В театре, — честно ответила Граня. И показала экран телефона с фотографией: счастливая Агриппина Градова на фоне светящейся афиши спектакля с собственным участием. В правом нижнем углу телефонного экрана часы, минуты, день, месяц и год. Всё сегодняшнее, всё самое свежее и настоящее…
Глава 8. Восемь букетов
Спектакли начались один за другим: в четверг, пятницу, субботу и воскресенье каждую неделю. Безбрежное небо восторга, упоения и вдохновения — и могила любви. Вот чем являлись для Грани эти спектакли. Ведь вместе со зрителями из темноты зала на Агриппину Градову смотрел ОН — свидетель её постыдного позора. Тот, кто её отверг, кто всего лишь жалел её, как малышку, подкармливал пирожными.
…Граня надеялась, что разлюбила пирожные навсегда.
Но когда в субботу папа, выполняя подписанный контракт по доставке несовершеннолетней артистки до дому, до хаты, повёл её в кондитерскую, спокойно съела несколько штук сразу. И марципановых, и шу, и злосчастных профитролей.
Опустошив тарелку, Граня посмотрела на папу и увидела, что грустный папа сделал ровно то же самое — безмерно страдаючи, умял преогромную порцию сладкого.
— Мы с тобой неубиваемые, папер! — схватив папу за руки, от всей души засмеялась Граня.
— Почему, Грушон? — удивился папа.
— Не Грушон — договаривались же! — поправила его Граня. — Тогда уж — Гранён!
— Договорён, — глубоко кивнул папа. И поддался Граниному веселью, заулыбался, начал шутить.
Его сразу узнали, девушка и молодой человек подбежали с только что вышедшей папиной книжкой самых злободневных его статей, попросили автограф. Люди о чём-то спрашивали папу, тормошили, просили выслушать их.
Граня любовалась им, прежним. Толстым неунывающим увальнем в чёрном пальто. Которое сейчас, в период страданий, стало ему даже мало. Отметила, что на безымянном пальце нет кольца.
Ответила на мамин звонок — подтвердив, что всё ещё гуляет с папой.
Расстроилась — что мама таким поздним вечером ждёт её одна. И ревнует.
Как всегда ревнует, когда Граня с папой…
И что поделать тут ничего нельзя.
Удачный ход «Я и правды не скажу, да и врать не стану» — когда возвращение с работы она называла маме «Я была в театре», дал сбой. Когда Граня чёрным поздним вечером декабря вышла из машины, на которой привёз её папа.
Папа раскрыл перед Граней дверцу машины — и они сразу же столкнулись с мамой и её подругой, детской писательницей, которую мама вышла проводить до метро…
Немая сцена длилась секунд двадцать.
— Ты же сказала, что была на музыкальном спектакле, Граня… — первой очнулась мама.
— Я и была, мама. На мюзикле… — ответила Граня.
— Но… — Мама бросила короткий взгляд на папу.
— Мам, но ты же не спросила, С КЕМ я там буду, — совершенно логично заявила умная Граня. И как ей было в этот момент стыдно за свою логичность не там, где надо, передать сложно… Даже проваливание сквозь землю не решило бы проблемы.
— А что же твой мальчик?
— Мы расстались с ним, мама. — Гране даже стало спокойнее, когда она наконец сказала правду. (Да, правду! Пусть они с Гришей не расставались, потому что никогда и не были вместе, но ведь Гришу-то из сердца вон Граня искренне проводила, так что правда это, правда!!!)
Лицо мамы гневно сморщилось.
— И ты первому об этом решила рассказать папе, а не мне, да? И поэтому — ради этой важной беседы ты отключила телефон? Да, да? — как из пулемёта застрочила мама злыми словами обиженного человека. — Мы же с тобой договаривались, что, когда ты гуляешь с Гришей, ты этого не делаешь! Помнишь, договаривались ведь?
Граня помнила и это, и то, что телефон-то она на время спектакля сегодня выключила — да и забыла включить, вот раззява! Всегда помнила, а сегодня расслабилась…
— Я обещала не контролировать тебя во время встреч с ним, не навязываться. А ты… Ты не доверяешь мне, ты выбрала себе…
— Мама… — перебила маму Граня. Было невыносимо слушать то, что она говорит. Граня видела, как маме больно.
Она ревнует и будет ревновать к папе.
— Ну мама же. Я в театре же была, — отметив, как, махнув рукой, убегает в сторону метро деликатная писательница, принялась объяснять девочка. — А папа меня встретил и довёз до дома. С Гришей я ещё на днях рассталась. А папа о нём вообще не знает.
И Граня, и папа увидели, как изменилось мамино лицо. Расслабилось. Маме полегчало! Как будто огромный груз свалился с её страдающей души. Взрослая тётя-критик, непримиримая, грозная, авторитарная и нетерпимая, она оставалась маленьким ревнивым ребёнком! И сейчас, увидев, что папа в этих делах ей не конкурент, что приоритет в обсуждении любовных дел дочери всецело ей принадлежит, мама успокоилась.
Теперь сник папа. Граня заметалась. Как в этой ситуации ему помочь, она придумать не успевала. Но он выкрутился сам. Грузным медведем протопав два шага к дочери, папа обнял Граню, поцеловал, сказал маме «До свидания» и забрался в свою машину.
Граня махала ему. А мама уже не обращала на него никакого внимания — как раз за минуту до этого зазвонил её телефон. И мама, поднимаясь по лестнице в подъезд, в лифте, в прихожей, в кухне и в гостиной принялась с азартом разбирать спор двух детских писателей Земли Русской, которые не на жизнь, а на смерть выясняли, кто из них самый великий. Мама переключалась с линии на линию, убеждала, отговаривала, цитировала, перечисляла фамилии других не менее великих писателей, современных знатоков детских душ.
Намытая, в свежей пижаме отползая в свою комнату ко сну, Граня прихватила из прихожей, где стопками стояли недавно принесённые мамой книжные новинки и достойные внимания старинки, произведение одного из прозвучавших в маминой речи авторов, легла и принялась читать. При этом по пути к кровати не поленилась злобно пнуть ногой Тусин пакет с дурацкими романчиками для уборщиц. Он покосился, разноцветные книжки выскользнули на пол.
Пусть валяются. А Граня почитает гарантированно хорошую книженцию!
Но рабочий день так вымотал Граню, что, ничего не успев понять в книжке, которую она взяла почитать, девочка уснула.
Когда мама пришла её проведать, то с гордостью за выбор дочери подняла с пола книгу, выпавшую из руки уснувшей Гранечки — девочки с тонким литературным вкусом…
В понедельник Граня с презрением фыркнула, обращаясь к Тусе:
— Это низко, амиго… Нельзя опускаться до потребления подобного. Галимые твои книжки. Если они больше не нужны — давай, я их смело выброшу.
Граня даже знала, где их выбросит — в театре стопкой сложит. Пусть порадуется квадратная уборщица, которая на полном серьёзе грозила испортить ей актёрскую карьеру, если она, Агриппина Градова, к её драгоценному Гришеньке будет приставать. Ой ты, бозе-бозе-бозе мой, испугались…