— Кто же он? — подходя к Гране вплотную и глядя ей в лицо, спросила она мягко. — Аркатов? Чарников? Или этот ваш…
— Нет, мама, не Зед, который, если ты помнишь, в миру Коля Кравченко, не Вилли, который Аркатов, и не Андрюшка-Шпрехер, который Беляков, — вздохнула Граня. — Ты его не знаешь. Он не из нашей школы. Его зовут Гриша.
Мама обняла Граню.
— И надо было мне выдумывать про шейпинг? — ласково похлопывая Граню по спине, проговорила она. — Я сразу поняла, что ты меня обманываешь.
— Правда? — удивилась Граня.
— Конечно! — Мама отстранилась и посмотрела, подняв голову, в лицо своей габаритной доченьке.
Ну как, в самом деле, Граня могла бы обмануть маму, которая знает её с первого дня жизни? Конечно, мама догадалась об обмане. Но — не угадала с объектом! И…
Граня решила наложить враньё на враньё. Ну, не то что враньё… А просто взять — и немножечко замолчать какие-то факты. Не разубеждать маму.
Пока не разубеждать…
— А ты, значит, с мальчиком встречаешься…
— Ну… — Граня вздохнула. И захлопала глазами, потому что из них покатились торопливые слёзы.
И хоть они проболтали до глубокой ночи, деликатная мама не стала выспрашивать подробности того, где Гриша учится, чем собирается заниматься в будущем. Возраст только уточнила. Шестнадцать Гришиных лет её вполне устроили.
О том, что Гриша не ходит, а передвигается на коляске, Граня тоже от мамы утаила. Хотелось только позитивного, только приятного разговора с ней.
И они с мамой говорили…
Они говорили о чувствах. Её, Граниных. Настоящих.
И это было прекрасно!
Ученица девятого класса Агриппина Гранина легла спать невообразимо поздно. Мама сокрушалась и ругала себя, что заболтала ребёнка, который выпал из режима и в школе завтра будет плохо себя чувствовать из-за недосыпа.
А Граня легла себе в кровать — и никогда ещё не спала так сладко и упоительно! Не чувствовала себя такой счастливой — влюблённой и любимой мамой одновременно.
Глава 7. Сентиментальная уборщица
Премьера!
И её, Гранин, дебют — первый выход на сцену!
Сегодня игрался наконец первый спектакль после долгого перерыва — в предпоследний день июня был закрыт прошлогодний сезон, а сегодня двадцать четвёртое ноября. Вот какой большой оказался перерыв.
Волновался великий артист, исполняющий неуклюжего Хумбабу, нервно носился за кулисами одетый в жуткие одежды с торчащими отовсюду клочками шерсти дикий человек Энкиду, бесконечно курила «Беломор» и тут же, возле урны, полоскала горло минеральной водой могучая богиня Иштар с удивительно бархатным контральто. Тут и там рявкали на хор и танцоров в ассортименте их руководители.
Пять минут до начала, три минуты…
Никто не видел, как рыдает, накрыв голову голубой органзой костюма, отчего нельзя было определить, где у этой фигуры перед, где зад, одна из хористочек.
И хорошо, что не видел. Ведь иначе пришлось бы её срочно гнать вон — потому что петь ей было бы нечем. Органы, издающие звуки, забиты соплями, орган, отражающий эмоции, залит слезами…
Рыдала Граня.
…День её дебюта выдался прекрасным. И по погоде — ненастье с жижей из неоформленных осадков сменилось морозным солнечным днём. Примороженная Москва, чистая, сухая, без единой снежинки, строго и торжественно провожала Граню на её первый настоящий спектакль.
И по общему настроению — во всех мелких делах девочке сегодня спокойно и стабильно везло.
Она радовалась своему успеху. Своей замечательной жизни. Счастливая девушка в счастливом мире!
Так легко, так сразу ей удалось то, о чём она мечтала! Конечно, это с течением времени (многое ведь забывается, особенно плохое!) или со стороны казалось, что легко — никто ведь не знал, сколько мест посетила девочка и куда только ни попросилась прежде, чем её приняли в «Гильгамеша»! И в детскую вокальную студию, и в хоровую капеллу, и на отбор детского «Евровидения», и в ещё много-много разных мест. Где-то её даже не слушали, где-то слушали и даже хвалили, где-то она не подходила по каким-то объективным или неизвестным причинам. И вот, вот, наконец!..
Любовь добавляла Гране восторга. Уверенности добавляла. Вдохновения.
Ехала в метро, читала очередную книжку из серии о первой любви. И то, что она читала, приятным нежным облаком ложилось на её душу.
Выйдя из метро, радостно летела по улице, улыбалась солнцу.
Граня не только на свою премьеру летела, конечно, — а к своей любви. В первую очередь!
Поэтому, едва скинув куртку и переобувшись, девочка помчалась к Гришиному пульту. На сцене слышались всевозможные звуки, доносящиеся из колонок. Звук отлаживали. Значит, Гриша уже на своём посту!
Невозможно было в одиночку держать расцветающую радость. Разрастающуюся. Огромную. Заполняющую собой весь мир.
— Гри-и-иша! Гри-ша-а-а-а! — кричала Граня и бежала, своими тяжёлыми ногами бухая по полу — и не чувствуя, что эти ноги тяжёлые и что они заставляют обитый ковролином пол пружинить и проседать.
— Гриша! — радостно воскликнула она, остановившись возле пульта и не сводя с красивого лица Гриши восторженных глаз.
— Привет, малыш! — приветливо улыбнулся Гриша.
— Я люблю тебя, Гриша! — произнесла Граня, и каждое слово этой фразы подсвечивалось ярким светом её сияющей души.
Граня не знала, чего именно она ждала в ответ. Нет, знала, конечно. Такой же фразы. Точно такой же.
Но было тихо. Гриша смотрел на Граню. На Грушу — как, в угоду своей любви, она решила себе называть.
Смотрел.
Молчал.
Протянул руку. Погладил Грушу по плечу.
Граню — всё-таки…
Почему он молчит? От этой тишины Граня оглохла. Так ей казалось. Молчал. Смотрел. По плечу провёл ещё два раза, руку отдёрнул. Смущённо улыбнулся, глядя на Граню снизу вверх.
— Гранечка, послушай… — начал он.
Но в этот момент кто-то схватил Граню за руку и сильно дёрнул. Дёрнул и поволок за собой.
Кто схватил? Марта Мраморова, конечно же! Не в меру активный начальник Чукотки!
— Градова! Что ты тут залипла? Быстро за кулисы! — рявкнула Марта. — Мы будем прогонять «Кедры ливанские, мачтовой стройностью…».
В отличие от Грани, Марта бегала легко, как горная газель, в роду Мраморовых, видимо, Груш Помидоровен не было. Однако обе — и Груша, и не-Груша — неслись сейчас с топотом, как десяток мамонтов. Редкие персоны, слонявшиеся по зрительному залу, поспешно отпрыгивали в стороны.
— Ребёнок. Ты мне прекрати, — зажав Граню в коридоре, заговорила Марта.
— Что?
— Влюбляться тут прекрати.
— Об этом в контракте ничего не сказано! — заявила Граня.
— Да при чём здесь контракт? — усмехнулась Мраморова.
— А что тогда «при чём»? — тяжело дыша и волнуясь из-за этого ещё больше, с вызовом поинтересовалась Граня. — То, что он немножко не такой, как все, что инвалид? Это «при чём»? Так мне это совершенно фиолетово! Гриша — нормальный человек! Я его люблю — а всё остальное ни тебя, ни ещё кого-то не касается! Для меня он точно такой же, как мы с тобой, такой же, как, как…
— Да не мельтеши ты! — тряхнула кудрями Марта. — Гриша и сам знает, что он нормальный человек. И от твоей декларации о равных с ним правах ему ни тепло, ни холодно!
— Ну при чём тут декларация какая-то… — буркнула Граня. — О чём ты вообще, я не пойму? Мы не о правах американских негров в девятнадцатом веке говорим, а я…
— Что — ты? — резко перебила Граню хороводница. — Ты ещё маленькая, хоть и такая лошадь здоровая выросла.
— Сама ты лошадь.
— Это неправда, и ты прекрасно видишь. Но спасибо. Припомню.
— Ну, Марта…
— Что, «Марта»? — Мраморова стёрла первую слезинку с Граниной щеки. — Ты и вправду думаешь, что осчастливила его своей любовью?
— Я об этом не думала… — призналась Граня. — Я просто… Люблю. Думала. Что и он меня. Он мне…
— Что он тебе?
— Улыбался. Разговаривал… Пирожное подарил. Два раза… — Граня шмыгнула носом. Подумала, как глупо прозвучала её фраза. Слёзы выкатились. Две. Крупных.
— Так и хочется спросить, не дура ли ты, — сморщила лоб Марта. — Но по наблюдениям пока выходило, что нет. А теперь и не знаю, что и думать… Пирожное. Даже два.
— Я понимаю… — прошептала Граня. — Но я надеялась, что…
— Ну, ты уже большая, хоть и маленькая, — улыбнулась Марта, снизу вверх заглядывая в глаза «маленькой» Гране. — Эх, взяли малолетку на мою голову! И я сама же тебя выделила — хорошо, говорю, поёт-то как, гляньте!..
— Спасибо…
— Природу благодари, — махнула рукой Мраморова. — И учителей — кто там тебя петь учил…
— Я сама…
— «Сама» она… Ну чего тебе сейчас не хватает? Пела бы себе, денежки зарабатывала. Нет — закоротило её! И что же за дуры такие бывают на свете?! У нас в хоре одна дебилка с собой покончила.
— Как?!
— Ты про способ? Не скажу, тебе шестнадцать-плюс нету. Пострадает неокрепшая детская психика. А причину скажу: это безответная любовь к Артуру.
— Панкратову?!!
— Да.
— А он её не любил? — Из средств массовой информации Граня знала, что красавец Артур не женат, в одиночку воспитывает дочь, которая чуть помладше её, Грани. А вот не полюбил хористку… И она, значит. Она…
— До смерти покончила?
— Да, всё у неё прошло успешно, — кивнула Мраморова. — Была девушка — и нету… Как полная кретинка себя вела: вешалась ему на шею, подкарауливала везде, звонила, почту своими посланиями засоряла. Хуже фанаток… Панкратов жалел её, пытался разговаривать, объяснять, что не любит её, но желает счастья и всего такого… Не брало эту дурынду ничего. Упёртая, как баран, оказалась. Не как человек, а именно баран: да-а-айте мне-е-е, ме-ме-ме-е-е, хочу его-о… Одного-о-о-о… — Марта заблеяла, выпучив глаза. Она и правда напоминала сейчас очумевшую овцу. Или дурную влюблённую. Граня даже шарахнулась. Но выражение лица Марты снова сменилось на деловое, и она продолжала: — И в результате вот такой финал… Но это не повод думать, что такая традиция у нас тут — самоубиваться из-за безответной любви. И что тебя набрали на её место. Вот и ты влюбилась — и так далее. Нет, ребёнок. Повыгоняли из хора девиц за профнепригодность и прогулы, одна в декрет ушла… Я не об этом. Тебе Гриша сказал, что тоже тебя любит?
— Нет…
— И не скажет. У Гриши есть девушка. Давно.
— Да?! — Граня хотела с достоинством сдержаться, но не смогла. Удивлённо переспросила.
— Да. А Артуру, думаешь, приятно знать, что какая-то дура из-за него лишила себя жизни?
— Я лишать себя не собираюсь!
— НЕПРИЯТНО Артуру было, — не обращая внимания на встрепенувшуюся Граню, отчеканила Марта. — Никто не должен отвечать за чужие чувства, даже страдальческие. Помочь может, а отвечать — нет. Вот я тебе сейчас помогаю.
— Да, да…
— Не дакай, — оборвала Граню Марта. — Постарайся как-нибудь с собой справиться. Нам не нужны тут неадекваты. Я почему крутилась под дверями кастинга подсадной уткой? Смотрела на вас в свободной обстановке — кто как себя ведёт. Вычисляла сумасшедших. Мне казалось, ты нормальная. Так что возьми себя в руки, малыш.
— Я не малыш. Не говори так, — жёстко сказала Граня. Может, и зря так жёстко — только этот «малыш» дурацкий ей после Гришиного нежно-прекрасного был невыносим. А вот теперь она разозлила Марту, которая желала ей добра…. Но — слово не воробей…
Однако и свои интересы Граня привыкла отстаивать. Её приучили уважать себя. И заставлять других это делать. Может, неправильно научили. И уважение проявляется в другом?..
Так или не так, но вот, имеем что имеем…
Марта поняла её. Поняла! Согласно кивнула: «Не буду!»
И продолжила свои объяснения.
Граня слушала её и удивлялась. В начале разговора ей казалось, что Мраморова её разыгрывает. Как она давно уже заметила, их предводительница хора любила шутки и розыгрыши. Вспомнила, конечно, как прикалывалась Марта во время кастинга, прикинувшись дурочкой, которая тоже пришла прослушиваться. Вот оно что — значит, Мраморова не прикалывалась для своего удовольствия, а разведку производила. И обо всём руководству докладывала…
— Так что оставь Гришу в покое. Ему тоже будет неприятно, как и Артуру было. Даже если ты не то что жизни себя лишишь, а просто будешь вокруг него с просящим влюблённым видом ходить. Или ещё хуже — доставать его и на шею вешаться. Поняла?
— Да. А что за девушка? У них серьёзно? — затараторила Граня, как только Марта закончила свой поучительный монолог.
— Девушка давняя. Всё серьёзно. Они с детства вместе, — махнув рукой вдаль, которая в её представлении, видимо, обозначала давнее детство Гриши и его девушки, ответила Мраморова. — Приходит за ним каждый день. Увозит на этой коляске. Гриша гордый — думаешь, он разрешил бы той девушке, которая ему не нравится, себя вот так катать, как младенца?
— Нет…
— Тогда всё, Агриппина, — закруглила разговор Марта, — иди и хорошо работай. Я буду следить, ты меня знаешь. Стучать на тебя не хочу… У тебя дебют — это раз в жизни бывает. Родители-то твои уже небось в фойе с цветочками волнуются. Так что пой. Трудись, обезьяна!
Марта улыбнулась во весь свой красивый широкий рот, тряхнула белыми кудряшками. Граня ничего не стала говорить про родителей, которые, конечно же, ни по какому фойе сейчас не бродили в ожидании выступления доченьки. Марта не обязана была помнить о том, что какой-то из хористок — одной-единственной, приглашений на сегодняшний спектакль не потребовалось. И что эта хористка — Агриппина Градова. Наверняка и всего куда более удивительного эта Марта успела увидеть за свой театральный век.
А сейчас она просто убежала по своим многочисленным предспектакльным делам.
Широкими шагами Граня направилась в гримёрную. Растолкав девчонок, схватила свой рюкзак, вышла с ним в коридор, достала треклятый девчоночий романчик — и изо всех сил швырнула его в урну, стоящую в углу коридора.
Пропади она пропадом — эта сладкая брехня, не имеющая к жизни никакого отношения! Понаписали какие-то дурные тётки, у которых у самих не сложилась личная жизнь. А она, Граня, повелась на их наивные бредни, рассусолилась… Ах, как хорошо всё в книжечке закончилось!.. Ох, какая любовь! Не бывает такого! А бывает в жизни всё вот так, вот так!
По коридору прошли трое взрослых парней-актёров.
— Что вот так-то? — обращаясь к Гране, которая яростно кричала на урну, спросил один из них.
Сурово сдвинув брови, Граня не обратила внимания на эту троицу, которая громко, но совершенно безобидно засмеялась.
— Ых! — Девочка резко развернулась и зашагала в гримёрную. Уже молча проклиная ненавистную книжонку — и всех её глянцевых сестёр.
…Гране полегчало. Уже спокойнее она разобрала свои вещи, переоделась, загримировалась — при помощи одной из «стареньких» хористок. Вслед за всеми направилась к сцене, краем глаза увидев, как у окна в коридоре стоит уборщица — та самая хабалка, которая недавно выгоняла её и Игоря с Гришей из зрительного зала, так вот она стоит и… читает её, Гранину, книжку! Вытащила из урны — и читает! Взрослая тётя, лет ей где-то от пятидесяти до ста… Ага! Вот для кого эти книжонки пишутся на самом деле — и вот кем станут в жизни их юные читательницы…
Сразу Гране вспомнилась мама, которая говорила о подобной литературе то же самое. Мама оказалась права — а Граня так возмущалась, что мама ошибается, и ошибается настолько сильно!..
Стыд накатил — ведь мама так и не знает, куда её Граня ходит и чем занимается. Эх, она, глупая нерпа… Лучше бы с мамой отношения налаживала, а не…
Граня хотела упрекнуть себя и за чтение примитивных романчиков, и за ненужную, невозможную любовь, которую позволила себе…
И не смогла. Всё это так сильно затронуло её душу — и, как бы то ни было, казалось важным.
Сколько бы она ни объясняла себе, как надо и что почём, сколько бы ни слушала Марту. Которая, конечно же, была права…