– Тут и окаменелости есть? – спросила Алька. – Здорово!
– Да нет тут окаменелостей, – сказал я. – Юля шутит.
Мне совсем не хотелось идти в какой-то карьер.
– Есть тут окаменелости, – возразила Юля. – Тут недалеко глину разрабатывали, там много всего нашли. Пойдемте, посмотрим.
Я был против, но девчонки проголосовали «за», и мы пошли смотреть карьер.
Он находился совсем недалеко, по замусоренной тропинке метров триста в сторону холмов – и вышли к большой яме, раскопанной прямо посреди низкорослого перелеска.
Яма оказалась давнишняя и странная, верхний слой почвы был срезан, и под ним обнаружился черный бугристый пласт, вылизанный дождями и солнцем до блеска, посреди этого пласта возвышался рваный гребень, и Алька тут же сказала, что это, конечно же, Ктулху.
– Ну, или какой-нибудь его родственник, – неуверенно добавила она. – У него много родичей, Бегемот, Левиафан… А главный его враг – это Спагетти-Монстр. Но это не он…
– Это хребет динозавра, – уныло объяснила Юля. – Он тут застрял в асфальте.
– Это просто бугор, – отмахнулась Саша. – Но там есть и настоящее, надо спуститься.
Мы спустились в карьер.
– Мама! – выдохнула Алька. – Здорово.
Это действительно было здорово. Выпуклые бугры, похожие издали на божьих коровок, оказались огромными раковинами, раковины как бы вплавлялись в камень, составляли вместе с камнем единое целое. Настоящие, древние. То есть очень древние, миллиард лет им, два миллиарда.
– Это меловой период, – пояснила Юля. – Или триасовый. Какой-то, короче, древний период. Тут море везде было, а мы сейчас на его дне.
Юля зачем-то посмотрела в небо, точно море до сих пор колыхалось там.
– Ап, – Алька погладила раковину. – Они тут водились, плавали, да уж.
Алька приложила ухо к раковине.
– Они звучат, – сказала Юля. – В них слышно древнее море.
– Да, слышно…
Алька закрыла глаза и стала слушать. Я не удержался и тоже приложился к раковине. В первое мгновение ничего, но уже через секунду различил далекий гул, похожий на море, на ветер. Конечно, я понимал, что это иллюзия, что это всего лишь кровь гудит в моей голове, но все равно было интересно. Да и вообще.
Алька направилась к другой раковине.
– А вон эта на черепаху похожа, – воскликнула она.
Углубились в этот парк юрского периода. Окаменелости произвели впечатление не только на нас, на Герду тоже. Она с напряженным интересом нюхала раковины, пыталась что-то подковырнуть когтями и зубами.
– А почему… никто это не изучает? – спросил я. – Это же… наверное, представляет интерес.
– А, никому это не нужно, – махнула рукой Саша. – В прошлом году пытались эти каракатицы для музея подковырнуть, трактором не сдвинули, оно крепче, чем камень. Это как скелет мира…
– Вот эта мне больше всего нравится, – перебила Юля, указав пальцем на большую выпуклую ракушку, похожую по форме на нашу галактику. – Вот эта…
Юля подошла к космической раковине и вдруг легла рядом с ней, и сама свернулась улиткой.
– А мне вон та, – воскликнула Алька и устроилась рядом с закорючкой поменьше.
Герда подумала и тоже легла рядом, и тоже свернулась калачиком, а я подумал, что форма улитки, распространенная в нашей Вселенной, наверное, совсем не случайна.
Сашка рассмеялась.
– Смотрите не примерзните, – посоветовала она.
И пошагала в обход карьера, а я за ней.
Мы шли по краю ямы, успевшей прорасти зеленым и синим мхом, смотрели вниз, я уже не мог отличить, где Юля и где Алька, они слились с землей, растворились среди миллионнолетних тварей, ставших камнями.
– Чудное тут место, – сказала Саша. – Я иногда сюда прихожу. В этих улитках есть что-то… Такое… У ручьев, где дремлют ивы, где всегда весна…
Саша вдруг прочитала стихи. Не очень длинные, но вроде красивые и, что самое главное, подходящие очень этому месту. Вот взяла и прочитала. Я вообще не слышал, как стихи читают. Нет, Алька иногда чего-нибудь выдает, но всегда иронически, несерьезно, с продуманным отвращением, точно она стесняется того, что стихи читает. А у Саши получилось. Наверное, из-за того, что она не стеснялась.
После стихов мы уже не разговаривали, просто бродили и смотрели, и за рассматриванием окаменелостей время прошло неожиданно быстро. Мне хотелось остаться здесь еще, посидеть в этих камнях до вечера, но мы поспешили к дому. Потому что отлипшая от ископаемых Юля вспомнила про сгущенку и другие сокровища Вселенной и побежала.
Это было смешно. На самом деле смешно, потому что бежали мы все кто как.
Саша бежала чересчур сосредоточенно, точно на пожар, как-то слишком стараясь, двигая локтями, и это само по себе выглядело весело.
Алька бежала вприпрыжку и шустро, уносилась вперед, а затем возвращалась назад, дожидаясь нас.
Лучше всего бежала Юля. Она бежала просто роскошно, глядя на нее, я представил первенство канцелярского магазина среди готовален, тут я уже не выдержал и немного посмеялся.
Как ни странно, до сгущенки первой добежала именно Юля.
Мангал потух, вода, кажется, уже вся выкипела, ведро пожелтело и местами почернело.
– Что-то мне это не нравится, – сказала Саша. – Как-то оно потрескивает…
– Надо посмотреть, – печально сказала Юля.
– Ну, иди, посмотри.
Юля поморщилась.
– Я могу, – конечно же, вызвалась Алька, но я вовремя поймал ее за шиворот.
Двинулся сам, по-мужски.
Ведро на самом деле потрескивало, хотя мне казалось, что это совсем не потрескивание, а тиканье часов. То есть, часовой мины, конечно.
Я сделал несколько шагов по направлению к ведру, затем…
– Ложись! – крикнул я.
Сашка и Алька послушно упали, а Юля растерянно осталась стоять, так что пришлось Саше пнуть ее под колени. Юлька завалилась. И тут же грохнуло и зашипело, над моей головой просвистело железо, звякнуло стекло.
– Здорово, – сказала Алька. – Просто здорово.
Юля медленно поднялась и направилась к дому.
– Банка окно высадила, – сказала Саша. – Лучше не бывает.
– Насквозь пробила, – сказала без всякого удивления Юля. – С одной стороны влетела, с другой вылетела. Прикиньте. А могло бы и убить.
Достойная смерть, подумал я. Быть убитым взорвавшейся банкой с просроченной сгущенкой. С другой стороны, наверное, судьба. А что я хотел?
– Весело, – сказала Саша. – Вот так и живем.
Она тоже поднялась и стала отряхиваться. Юля зашла за дом и немного исчезла.
– Что-то Юлька замолчала, – Саша прислушалась к дачным звукам. – Подозрительно… Пойдемте, посмотрим.
– Может, она лишилась дара речи? – поинтересовалась Алька.
– Она лишилась дара мысли, – ответила Саша. – Хотя ей это особо не мешает…
Саша поднялась и на цыпочках направилась к углу дома. А мы за ней. Выглянули.
Это была странная картина. Юля стояла возле пластиковой пальмы, ковыряла в ней щепкой, а потом эту щепку облизывала.
– Пальму ест, – растерянно произнесла Алька. – Она мне все больше нравится. Саш, можно я ее на телефон сниму?
– Валяй, – разрешила Саша.
Алька начала снимать.
– Юль, тебя что… – спросила Саша. – Не знаю даже что… Тебя как… Ты что вообще делаешь?
– Да тут банка… – Юля кивнула на пальму. – Короче, подходите, тут много.
По пальме стекала сгущенка. Вареная, средней степени густоты, Юля подцепляла ее сосновой щепкой и ела. С аппетитом.
– Нормальная по вкусу, – сказала Юля. – Недоварена слегка. Давайте, кушайте.
Облизывать пальму мне не хотелось. И Альке я отсоветовал, мало ли какие бактерии, а Сашка и сама не стала.
Юлю бактерии не смущали; впрочем, сгущенки на пальме оказалось немного, Юля с ней и сама быстро справилась.
– А есть все равно хочется, – сказала печально она.
– Тебе всегда хочется, – заметила Саша.
– Можно грибы поискать, – предложила Юля. – Тут их много, лисички, подосиновики…
– Какие грибы, Юлико? – спросила Саша.
– Да тут даже в мае бывают, особенно сморчки.
– Сморчками можно отравиться, – заметила Алька.
– Но не до конца, – возразила Юлька. – В смысле, тут они не смертельные, мы каждую весну ими травимся, а ничего, все живы. Вкусные такие.
Я поглядел на Сашу.
Та пожала плечами.
– До трамвая почти пять часов, – сказала она. – Не думала, что с крышей так быстро справимся. Чего делать, не знаю…
– Давайте к реке сходим, – предложила Юля. – Там хвощи растут. Их можно запечь в золе.
– Сгущенку уже сварили, – заметила Саша.
– Бывает, – ответила Юля. – Сгущенка часто взрывается. У нас как-то раз в общежитии взорвалась, так весь потолок загваздало. А потом стекало. Такие сосульки свисали…
Юля изобразила сосульки из вареной сгущенки, и это у нее получилось неожиданно хорошо, вот так сосульки и должны были выглядеть.
– С едой вообще часто проблемы случаются, – сказала Юля. – Еда не всех любит. Вот хвощи наоборот…
– Что-то печь хвощи мне не хочется, – сказала Саша. – Будем хвощи запекать, а окажется, что какую-нибудь волчью смерть запекли.
– Да тут нет волчьей смерти, тут только хвощи, я могу сама сбегать нарвать.
Юля совершила убегательное движение верхней частью корпуса.
– А я никогда хвощей не пробовала, – вздохнула Алька.
– Это земляной орех, – пояснила Юля. – Очень вкусно! Я сейчас.
Она все-таки поспешила за хвощами, а мы стали ждать ее у костра. Саша рассказывала, какое это хорошее место, Мамонтовка, как она сама хочет тут дачу, потому что тут воздух очень полезный, а в восьми километрах между сопками есть горячий камень, самый настоящий, садишься на него – и горячо. Поэтому многие, у кого радикулит или другие какие костные заболевания, сюда приезжают и излечиваются. А в десяти километрах родник с минеральной водой и грязевые лужи, а картошка тут растет сладкая-пресладкая, причем вырастает даже настоящая мексиканская картошка, которую когда-то ацтеки выращивали. Или майя. Жаль только, что дома тут стоят совсем не дешево.
Вернулась Юля со своими хвощами, не знаю, насколько они были съедобны, по виду напоминали подземную фасоль. Юля забросила их в золу, и эти хвощи немедленно стали трещать, Юля сказала, что готово, и принялась нас угощать. На вкус это было не очень, похоже на обычные угли, только еще и горькие.
Потом помолчали. Потом поиграли в карты, Юля обыграла всех. А потом она снова сходила домой и вынесла гитару, и ни с того ни с сего спела песню. Самодельную, с корявыми словами про любовь и разлуку, но мне понравилось. Альке тоже, она даже похлопала и принялась просить сыграть еще, но Юля не стала, а Саша ответила, что Юля всегда играет только одну песню, у нее такая традиция.
Ближе к вечеру с реки потянуло ощутимой прохладой, Юля предложила зайти в дом, но нам не хотелось в дом, река выглядела слишком красиво, хотелось смотреть. Тогда Юля вынесла нам зимнее. Мне и Саше достались суровые такие ватники, перемазанные маслом, прогоревшие в рукавах и пахнущие солеными огурцами. Теплые.
Альке досталась душегрейка, побитая молью и расшитая бисером, в ней она стала похожа на сказочную мордовскую ведьму, не хватало только волшебного кинжала, способного вызывать дух леса. Сама Юля надела длинный сюртук оранжевого цвета, как мне показалось, украденный где-то в театральной костюмерной, этот сюртук ей очень шел, она стала как вареная креветка и двигаться стала тоже как-то по-креветочьи, по фазам, ей, кстати, очень шло. Я почему-то рассмеялся, а Юля поглядела на меня с укоризной, точно это из-за меня она вынуждена была всю жизнь ходить в этом сюртуке.
Мы сидели возле костра, грелись, кутаясь в эту дурацкую одежду, перекидывались дурацкими фразами и смеялись, и было хорошо. Река начинала чуть светиться розовым, и плывущие по ней баржи тоже стали розовыми, захотелось почему-то петь, только я совсем ничего не умел петь, разве что частушки.
Алька начинала подремывать и валиться мне на плечо, Юля задумчиво строила из пальцев фигуры, я смотрел на угли и думал, что жить неплохо.
Вдруг Саша расхохоталась. Вот так сидела, грелась в фуфайке, и раз – принялась смеяться и показывать пальцем. Я посмотрел и увидел Герду. Мы про нее почти забыли, а она…
Она стояла перед нами, опустив голову к лапам, а на морде ее красовалась банка из-под сгущенки.
Это было действительно смешно. Морда Герды с надетой на нее консервной банкой. Я, во всяком случае, посмеялся. Саму Герду банка не шибко смущала, она вела себя как ни в чем не бывало, снять банку не старалась.
– Во дура-то, – сказала загадочно Юля.
– А она не задохнется? – спросила Саша.
Герда явно не задыхалась.
Конечно же, на даче у Юли не нашлось ножниц по металлу, самое режущее – это лопата, а как снять банку лопатой, я не очень представлял. Поэтому мы с Алькой отправились по соседям. Стучались в двери, звонили в звонки.
– Здравствуйте, – говорила Алька. – У нас собака застряла мордой в банке. Не могли ли вы дать нам ножницы по металлу?
Никто нам ничего не давал. Наверное, потому, что мы забыли переодеться, нас принимали за психов или за нищих. На третьем дворе Алька ради разнообразия попросила хлеба, и нам дали целую буханку, мы стали ее есть и слопали почти половину.
А когда вернулись, то обнаружили…
Герда сидит.
Юля сидит напротив нее и раскрашивает банку. С вдохновением на лице. Цветочками. Ромашками. Очень так живенько получилось.
– Да, – сказал я.
– Ага, – кивнула Саша. – Юлька – она всегда так. Не ждешь от нее, а она раз – и учудит.
– Красиво, – согласилась Алька.
И тут солнце стало опускаться. Холмы начали подсвечиваться едва заметным красным светом и теперь, перед наступлением вечера, на самом деле было видно, что они похожи на мамонтов. На длинную вереницу мамонтов, шагающих вдоль реки в палеолитическую даль.
Мы сидели и ели разломанный кисловатый хлеб и смотрели то на мамонтов за спиной, то на редкие баржи на реке.
Герда вздыхала и присвистывала в своей банке. Почему-то мне снова было странно и хорошо. Наверное, от реки.
Глава 8
Близнецы
Пропал Мелкий.
Мелкий у нас пропадал регулярно, такой уж он человек. Бродяга. Конечно, когда он находился под присмотром няни, он не пропадал никогда, в другое же время, когда за ним приглядывал Гоша, я или мама, он пропадал. Однажды он умудрился пропасть даже под присмотром папки, причем папка, как человек предусмотрительный, привязал его к ходункам, но Мелкий пропал вместе с ходунками. Так что пропадение Мелкого для нас не ЧП, ну, если бы не вчера.
Вчера мама затащила меня на заседание «Мружа». Гошу она не взяла, он в детский дом № 16 уже ездил недавно, а потом он слишком здоровый и на заседаниях «Материнского Рубежа» смотрится глупо. Другие тоже своих детишек берут, так что мне не одной мучиться приходится.
Дети там все приличные, с ними интересно и полезно. Ну, то есть простор для художественного глума и для изучения массового сознания. Загружаешь программу «Ментальный вивисектор» – и вперед, невзирая.
Кстати, вчерашний вечер прошел небесполезно, то есть совсем глубокого отвращения я не испытала, так, в меру. Взрослые отправились в брифинг-рум обсуждать проблемы практической благотворительности, а мы, юные и еще недостойные великих свершений, собрались в детской комнате. Там было тепло, комфортно, мягко, на стенах пастели, на подоконнике плюшевые мумитролли, полно всяких развивающих экологических игрушек, твистеров, «построй Азкабан своими руками» и прочей подобной скукоты, полезной для ума и мелкой моторики. А еще разные хорошие книжки про говорящих зверушек и всякие иные скандинавские причуды, мои коллеги по несчастью тут же принялись уныло читать, уныло лепить и уныло выпиливать лобзиком.
Я села на надувное кресло, немного подумала, позлилась, посмотрела, как за окном носятся галки, а потом предложила сыграть во что-нибудь развивающее.
– Давайте, что ли, в города, – предложила рыженькая девочка.
– Лучше в пустыни, – возразила мечтательная девочка.