Мы сидели на остановке и ждали трамвая. Саша рассказывала какую-то историю, кажется про Юлю, Юля пошла в магазин за морковью и кабачками, но поскольку кабачков не было, Юля купила только морковь, а на обратном пути, само собой, застряла в лифте, ну, и конечно, стала от безысходности грызть морковь. Я иногда слушал, а иногда нет, то есть слушал, а в смысл Юлиных приключений в лифте не вникал, просто мне нравился Сашин голос.
Глава 10
Головы в траве
Выгулял с утра Герду.
Пошел подальше, к реке, чтобы никого не было, чтобы побродить спокойно, на солнышке пощуриться. Утром – самое приятное солнце, не жаркое, не пыльное, а самое главное – утром кажется, что оно светит только для тебя, это мне больше всего и нравится.
За границей поселка отстегнул Герду с поводка, но она особо и не рвалась. Отпустилась метра на три, сделала круг, понюхала воздух, послушала воздух. Ничего интересного не нашла и равнодушно села на подвернутую лапу.
– Гулять, – шепнул я. – Гулять-гулять!
Но гулять ей особо не хотелось, это по морде было видно. Герда громко зевнула и лениво потрусила за мной. Она вообще ленива, может целый день валяться на диване, лишь иногда шастая к холодильнику. Или к Альке. Забавно, лежит, дрыхнет, потом раз – и во сне у нее поднимаются торчком уши, а после этого и остальная она вся просыпается, начинает нюхать воздух, а потом отправляется в Алькину комнату. Кажется, она ее охраняет. До сих пор. Странно.
От поселка до реки недалеко, меньше километра, это удобно. Летом можно купаться, зимой каток хороший и прорубь, некоторые ныряют. Рыбу можно удить, она тоже водится. Да и просто красивые места, Торфяного не видно. Одним словом, от реки сплошные плюсы, и все бесплатно.
Выяснилось, что Герда купаться тоже любит, особенно по утрам.
По утрам в траве вдоль берега прятались утки, и их можно было пугать громким лаем.
По утрам из глубин поднимались жемчужницы, и их можно было ловить зубами.
Утром на траве еще оставалась роса, холодная и вкусная, ее можно было собирать языком, фыркая от цветочной пыльцы.
Вода по утрам, конечно, холодная, но при этом какая-то мягкая и спокойная, лучше, чем днем, можно бухнуться сразу, почти с разбега. Я забирался по шею, упирался пятками в дно и ложился на течение, погружаясь в невесомость и глядя в небо, на еще не погасшую бледную луну. Смотреть на луну из текущей воды – совсем особая штука, неожиданно начинаешь чувствовать расстояние и пространство, и бег планет, и притяжение, и еще что-то непонятное, наверное, то, что ощущают настоящие лунатики.
Герда поступала по-другому – забегала вверх по течению, входила в воду, выгребала на несколько метров от берега, после чего замирала, задрав морду к небу. Медленная вода плавно закручивала ее по часовой стрелке, а Герда смотрела на луну, и плыла, не шевелясь, как неживая.
Мне кажется, она тоже любила луну.
Мы купались, наверное, час, пока я не почувствовал холод в ногах. Вылез на песок. Он был холодный, я сел на бревно, стал дышать в ладони. Герда, видимо, тоже замерзла, выскочила из воды и стала бродить вдоль берега, вылавливая из воды камни, коряги, и в, конце концов, выловила сеть. Толстый капроновый шнур, Герда вцепилась в него и потянула, и из воды тут же полезла сеть, довольно крупноячеистая такая.
Сеть шла не очень. То есть, она выбиралась на определенное расстояние, метра на два, после чего течение начинало уводить ее обратно в глубину. Герда упиралась лапами, тянула на себя, рычала, снова тянула. Но сеть была сильнее, и заканчивалось все одинаково – Герда оступалась, плюхалась в реку, тонула, всплывала, выбиралась на берег со шнуром в зубах, отряхивалась, начинала сначала. С тупым упорством. Раз за разом.
Не представляю, сколько бы это продолжалось, если бы не появились коровы. Стадо. А я и не знал, что у нас тут коровы водятся… то есть пасутся, конечно. И стадо такое приличное, видимо, с нескольких окрестных деревень сразу собранное, это стадо упрямо продвинулось сквозь кусты, высыпало на берег, потянулось к водопою.
И тут коров увидела Герда.
Герда бросила сеть и через пять минут все коровы оказались в воде. Сбились в кучу на отмели, мычали и вертели головами в поисках спасения. А Герда победоносно на них порыкивала и скалила зубы.
Пастух заорал. Матом, само собой. Кто слышал, как ругаются матом прорабы, – тот ничего не слышал. Пастухи ругаются в четыре раза круче, видимо, только так можно направить крупный рогатый скот в правильную сторону. А еще он выволок из-за плеча кнут и шагнул было ко мне, намереваясь, видимо, сказать мне все, что он думает… Но тут вступила Герда. Она поднялась от воды, отряхивая лапы, привлеченная новым запахом, мокрая и хмурая.
Пастух остановился. На лице у него промелькнуло странное выражение, испуг, даже нет, пожалуй, что ужас. Пастух перестал пялиться на меня, забыл о кнуте, теперь он смотрел только на Герду, а Герда шагала к нему…
Зазвонил телефон.
– Привет, – сказала Саша. – Слушай, ты можешь помочь? Тут у меня опять одно дело, а у Юльки обострение как раз.
– Обострение? – спросил я. – Опять морковь?
– В этот раз хуже. Ночью пошла попить воды и случайно заглянула в холодильник. Короче, у нее жестокий заворот кишок, а мне надо коробки потаскать.
– Где?
– Увидишь. Или ты занят?
Я был не занят, я кликнул Герду, та оставила пастуха.
– Тут еще дело – у вас же есть дома фотик? – спросила Саша.
– Ну да…
– С оптикой хорошей надо.
– Есть и с оптикой.
– Можешь взять?
– Могу, – сказал я.
– Тогда возле автовокзала тебя подхвачу, ладно?
– Ладно.
Отвел собаку домой, поручил ее Альке, сказал, чтобы присматривала – ворота сломались и автоматически до конца не закрывались. Взял аппарат. Года два назад мать увлеклась фотографией, с тех пор осталось. Тяжелый, пыльный, очень профессиональный.
Поехал на автовокзал.
Саша меня уже там дожидалась, сидела, свесив ноги из кабины «Газели»-фургона, ела лапшу быстрого приготовления пластиковой вилкой. Рядом прохаживался злобный пузатый дядька, курил и, кажется, ругался, водила, кажется, газелист.
– Опаздываешь, – сказала Саша.
– Всего на семь минут, – ответил я.
– Шучу. Запрыгивай.
Я запрыгнул в «Газель», захлопнул дверь.
Машина оказалась под потолок забитой картонными коробками без надписей, свободными оставались только два сиденья рядом со злым водителем.
– Едем, – велела Саша. – Улица Отдельная, дом сорок четыре. Отдельная, знаете такую?
Водитель кивнул.
– Отдельная – это где? – спросил я. – Там вообще что? Куда едем-то? В вашу штаб-квартиру?
– В интернат, – ответила Саша. – Отдельная на выезде в сторону Москвы.
– Куда?! – не расслышал я. – В детский дом?
Я едва не рассмеялся. Но я понимаю, что будучи сыном инициативной матери, всегда стоящей на рубеже, я просто обречен встречаться с сирыми и неимущими, но чтобы в таком количестве и со всех сторон… Интересно, а как часто обычный нормальный человек попадает в детский дом? Вряд ли очень часто. Вряд ли он вообще в него попадает. А я так раз в три дня просто. Теперь еще и Сашка. Ей-то что там надо? И вообще, интересно у нас с Сашей дружить получается – то крышу чиню, то в детский дом, осталось спасти Юлю от крокодила.
– В интернат, – уточнила Саша. – Детский дом и интернат – разные вещи.
– И в чем же разница? – осведомился я ехидно. – В детском доме икра красная, в интернате баклажанная?
– Примерно так, – сказала Саша. – Если в двух словах – в детском доме только живут, а учатся, как правило, в обычных школах, ходят в обычные секции, ну, так примерно. А интернат – это все вместе. И икра там действительно баклажанная по большей части. И вообще… Сам увидишь.
– А тебе-то что там надо? – не понял я. – Ты там что делаешь?
– По общественной части, – ответила Саша. – Дружина направила. У нас программа активной социализации…
– Дружина направила? – удивился я. – Это «Булат», что ли?
Саша кивнула.
– Ага.
– А сама ты?
Саша поморщилась.
– А что так? – спросил я. – Добровольно к сироткам не хочешь в гости?
Ехидно опять спросил, иногда во мне просыпается идиот. Такой зловредный, тупой-тупой, примерно как Громов. Редко, правда.
– Не хочу, – призналась Саша. – Не хочу. А ты вот хочешь разве?
– Нет…
– Во-во. Любому нормальному человеку на это смотреть тяжело. Никакого сердца не хватит.
– Тогда почему? – спросил я.
– Я же говорю, поручили. Все выбирали себе направления, по которым работать. Ну, там чистота улиц, пьянству бой, пенсионеры, автохамы, бюрократы, разное, короче. В интернат никто не хотел, я тоже не хотела. Но так получилось. Глупо было отказываться. Откажешься – подумают, что не справишься. Я согласилась.
– А Юля?
– Юлька? Она всегда со мной, с третьего класса. Так вот. Но она сейчас не может, улитками, дура, обожралась.
– Улитками?
– Ну да, виноградными. Нашла рядом с дачей полянку, где эти улитки живут, набрала полведра почти и потушила с сельдереем. Эскарго называется. Юлька все полведра и умяла. Получила белковое отравление, сейчас страдает.
– Ясно. Как Крылов.
– Что?
– Как Крылов, басни который писал. Он, правда, устрицами объелся.
– Юлька не баснописец.
Встали в пробку.
Жарко сделалось, кондиционера в «Газели» не полагалось, пришлось дышать окружающей средой.
– Что везете-то? – спросил я. – То есть что везем?
Я указал на коробки.
– Носки, – ответила Саша.
– Что? – Мне показалось, что не расслышал.
– Носки. Трусы. Прокладки.
– Прокладки?
– Ага, – кивнула Саша. – Что такое прокладки, надеюсь, объяснять не надо?
Водитель поглядел на меня как на глубокого дебила.
– Да не, знаю, – ответил я. – Просто… Обычно другие подарки возят…
– Какие?
– Ну, у меня просто мать в «Материнском Рубеже», может, слышала?
Саша кивнула.
– Они просто перед праздниками собирают от детей желания, а потом эти желания по фирмам разным распространяют…
– А потом с колонной байкеров едут вручать, – закончила Саша.
Пробка кончилась, и водитель втопил на полную, и пришлось держаться, но все равно кидало по сторонам и вверх, Сашу такая скорость устраивала, а мне просить замедлиться было стыдно, немного стукался.
– Ну да, едут с байкерами. На День защиты детей ездили, кстати, подарки дарили. А что? Нормальные подарки, между прочим…
– Ничего, – перебила Саша. – Нормальные так нормальные. Нам направо! Вон, под знак.
Водитель произнес что-то по-водительски и повернул, я навалился на Сашу, она ойкнула и оттолкнула меня к дверце.
– Люблю байкеров, – сказала Саша. – Дети свободы, герои асфальта, у меня брат троюродный – байкер, человек-тосол, как же, как же.
– Байкеры разные, – сказал я. – Всякие…
– Нам на Отдельную! – показала Саша. – Туда, за гаражи.
Улица Отдельная оправдывала название. Асфальт тут не лежал уже давно, вокруг ржавели гаражи и сверкали диодами вывески шиномонтажей, канавы по сторонам дороги были заполнены мусором, одним словом, хотелось, чтобы эта улица существовала отдельно от тебя. Даже отдельно от твоего зрения.
– Байкеры разные, – повторил я. – Однажды они нас очень выручили…
– Ладно, – отмахнулась Саша. – Ладно, с ними, с байкерами, приехали почти, все понятно. Вон уже.
Интернат оказался четырехэтажным домом, обнесенным старым, вросшим в землю кирпичным забором. Здание было совсем невеселым, выкрашенным в коричневый цвет, с коленчатыми водостоками и жестяной крышей, с монументальным крыльцом под монументальной крышей.
Водила подрулил к этому выдающемуся крыльцу, мы с Сашей вышли.
На крыльце стояли интернатники, человек десять, пацаны лет по пятнадцати, ровесники, ну, и парочка мелких совсем. Все курили. Я открыл дверцы фургона и стал выгружать коробки на асфальт. Они оказались вполне себе легкие, Саша, наверное, и сама могла бы с ними справиться. Интернатники на меня никакого внимания не обратили, на коробки тоже. Зато Сашку вниманием встретили, заухмылялись, оскалили зубы, стали переглядываться и плевать на ступени.
Мне все это сразу не понравилось.
Во-первых, то, что они курили. Я вообще первый раз видел, чтобы всякое школоло вот так нагло курило возле своей школы. С курением у нас повсеместно боролись и уже совсем его почти побороли, в городе нигде не курят. А тут нате, такой очаг порока, да еще в образовательном учреждении.
Во-вторых, так нагло околачиваться на пришкольных территориях тоже строжайше запрещалось. А эти околачивались.
В-третьих, их никто не разгонял. Это был самый скверный признак. Это означало, что педагогический состав или не может, или не хочет справиться с ситуацией.
– У нас сорок коробок, – сказала Саша. – Вообще-то, нас должны встречать…
Она кивнула на крыльцо.
– Не эти, конечно, другие. Сейчас позвоню…
Саша принялась звонить и молчать в трубку, видимо, никто не отвечал. А я изучал крыльцо.
Эти стали ржать громче и указывать в нашу сторону сигаретами. Некоторые даже свистнули.
– Не отвечают, – задумчиво сказала Саша. – Ладно, обойдемся. Сами перетаскаем.
– Конечно.
Я представил, как мы будем таскать эти коробки сквозь строй этих курильщиков… Оглянулся на водителя. Он закрылся в кабине и тоже вовсю курил, стараясь не смотреть. Ну, понятно. Ладно, потерпим.
Я начал выгружать из фургона коробки и складывать их в пирамиду, Саша стала мне помогать.
Эти, на крыльце, стали хлопать в ладоши и свистеть уже вызывающе.
– Вот этого я очень не люблю, – сказал я негромко. – Дураков.
– Кто ж их любит? Не обращай внимания.
Когда разгрузили уже половину фургона, к нам направился самый грозный, такой, избыточных размеров парень, перепереросток, царь крыльца.
– Ну вот, – сказал я. – Потянулись.
– Потянулись…
Саша поставила коробку, снова взялась за телефон.
За переростком двинулись его товарищи. А я, между прочим, не захватил ни огнемета, ни бензопилы.
Надо было взять Герду. Надо было.
Негодяи приблизились, от них пахло совсем не по негодяйски. Нет, табаком, конечно, сильнее всего, табачищем, дешевым, приторным, тяжелым. А еще кашей. Самой настоящей кашей. Видимо, этот запах впитался в интернатчиков так глубоко, что не перебивался даже куревом. Такие молочные гиены.
Много их, штук десять. С преступными рожами. В присутствии таких рож таскать коробки не очень хотелось, я подумал, что байкеры бы сейчас не помешали.
Саша старалась на них не смотреть, не провоцировать агрессора.
– Вы посмотрите, какая тёлыча, – облизнулся избыточный. – А?
– Мелкокалиберная, – заметил кто-то.
– Зато жилистая, – ухмыльнулся перерослый. – Бабец, любишь холодец?!
Саша не выдержала, повернулась.
И я тоже.
Нет, я совсем не знал, что мне сейчас делать. Их было много, они были уверены в себе и явно знали, что могут мне навалять. Сиротки. Вообще, в детском доме № 16, куда мы обычно ездили с байкерами, были какие-то другие сиротки. Травоядные. А эти…
– Не помнишь меня, красавица? – спросил избыточный. – Не хочешь с трамплина прыгнуть?
Друзья заржали.
Газелист закрыл дверцы и наружу не казался.
– Вы вместо того, чтобы дурью маяться, помогли бы разгрузить, – сказала Саша.
– Тебя бы я разгрузил, – сказал избыточный. – Ты как на это смотришь, бабуся?
– По швам не тресни, – ответила Саша.
Они опять заржали. И еще кое-что сказали. То, что я стерпеть уже не мог.
Кинулся на этого гипертрофа. Но он не стал меня бить, это, конечно, сберегло мне много здоровья. Я думаю, он сломал бы мне челюсть. Во всяком случае, кулаки у него к этому вполне подходили. Переросток поступил необычно, схватил меня под мышки и резко подбросил вверх. Я подлетел метра на полтора и грохнулся на асфальт, от неожиданности завалился на бок, ударился локтем. Но тут же вскочил.