Спиртзаводом мама неожиданно заинтересовалась, сделала звук громче и придвинула табуреточку поближе к экрану. У меня немедленно возникли нехорошие предчувствия – с чего это вдруг такой интерес к телевидению?
Сюжет про спиртзавод выглядел как репортаж из нерадостного постапокалиптического будущего. Ржавый забор, кривые коричневые трубы, почерневшие от времени спиртовые емкости, низкое серое небо, люди с плохими зубами, мужчины в ватниках, женщины с колясками, прикованные к воротам и к забору длинной общей цепью.
– Они что, правда к решетке прицепились? – спросил Гоша. – Они так протестуют?
Мама утвердительно кивнула. Работники спиртзавода действительно протестовали и, как жизнерадостно сообщил молодой корреспондент, собирались протестовать до тех пор, пока областное начальство не удовлетворит все их требования сполна.
– А как они в туалет ходят? – поинтересовался Гоша.
– Им нечем ходить, – сказала я. – Если бы им было чем, они к забору бы не стали приделываться.
– Не надо глумиться, – укоризненно сказала мама. – У людей серьезные проблемы, и этот твой доморощенный нигилизм здесь совсем не уместен.
С этим я готова была поспорить, прикованные к ограде работницы спиртзавода совсем не выглядели изможденно и оголодавше, скорее наоборот.
– Им еще зимой котельную закрывали, я помню, – сказала я. – В Интернете еще писали, «Ледяной апокалипсис». Они зимой тоже приковывались, правда, тогда к котельной. Тогда им тепло, кстати, пустили.
– Второй раз не прокатит, – заметил Гоша. – И вообще, это не метод. Что за мода – чуть что – приковываться? Один приковался, ему дали квартиру, так теперь и остальные пустились. Может, мне тоже приковаться?
– Тебе-то зачем? – спросила мама. – Разве ты что-нибудь хочешь?
– Он не хочет, а я хочу, – вмешалась я. – Во-первых, я хочу поставить «Мой друг Ктулху» на подмостках ТЮЗа. Во-вторых, я хочу, чтобы светлые идеалы братства Ктулху были признаны областной администрацией…
– Стоп, – прервала мама. – Хватит.
– Да администрация скорее Ктулху признает, чем спиртоделам поможет, – сказал Гоша. – Ктулху им ближе, можно сказать, родственник он им.
Это бывает. Ну, бывает, что Гоша начинает мыслить оригинально. Это он в меня. То есть, общие гены дают о себе знать.
– Вот если бы они в честь Ктулху приковались, тогда да, – продолжал Гоша размышлять. – Тогда тут бы уже была зарубежная пресса, уже собирали бы подписи, говорили бы об ущемлении прав Ктулху в России.
– Хорошая идея, кстати, – подхватила я. – Может, подсказать спиртоделам?
– Подскажи, – согласился Гоша. – Пусть плакат нарисуют – «Здесь ущемляют права Ктулху. Люди доброй воли, очнитесь».
– Прекратите паясничать, – попросила мама еще раз. – Вы еще ничего в жизни не сделали, а издеваетесь над взрослыми людьми. Это некрасиво.
– Не знаю, – возразила я. – Вполне может это сработает и без Ктулху. Они с колясками, а это…
– А может, там нет младенцев? – предположил Гоша.
Но младенцы там оказались – энергичный корреспондент подошел к одной из мамаш, сунул руки в коляску и вытащил из нее ребенка, круглого и по виду вполне себе недовольного системой, ребенок тут же разорался, а корреспондент напомнил, что всего в Серовском около сорока мамочек с детьми. А между тем там отключено и водоснабжение, потому что водонапорная станция находится тоже на балансе спиртзавода, и дети страждут, вот как этот ребенок, его зовут Иван и он не пил семь дней.
– Нет еды, нет воды, нет свободы! – закончил корреспондент. – Таковы будни некогда самого крупного ректификационного предприятия Европейской части России. Скоро здесь будет ад.
Мама задумчиво почесала подбородок. Бесспорно, на маму надвигался очередной приступ человеколюбия. Мне тоже стало интересно. Мне захотелось посмотреть на место, где вскорости разверзнется преисподняя. А там, где преисподняя, там и старик Ктулху, а значит, можно собрать материалу на целый сценарий, допустим, «Ктулху в Серовском: возвращение». Или «Ктулху: демон спирта».
Сюжет про спиртзавод тем временем закончился, и начался репортаж про злоключения Гурьевской птицефабрики, которая в свое время не озаботилась сооружением очистных, а сбрасывала отходы в ближайший пруд, и вот пришло славное время, когда пруд переполнился и курячьи безобразия широкой волной залили Гурьево, затопили улицы, огороды, а кое-где и стоящие в низинах дома. С одной стороны, жить в Гурьево сделалось абсолютно нельзя, с другой – закрыть фабрику тоже было невозможно, поскольку все взрослое население поселка работало на этой самой фабрике. Ситуация образовалась безвыходная, но в Гурьево никто себя ни к чему не приковывал.
Неприятности птицефабрики маму совсем не заинтересовали, она собралась выключить телевизор, но, к счастью, потерялся пульт, и мы поглядели еще и гурьевский постап, правда уже не спиртовой, но пометный, скажем так.
– Черт знает что, – сказала мама. – Черт знает что в нашей стране.
Должна была уже начаться передача про отца, но так и не началась, видимо, на нее эфирного времени уже не хватило. Мама выдернула вилку из розетки, поглядела на меня и на Гошу, и я в ее решительном взоре прочитала расписание на завтрашний день. В этот завтрашний день явно входил спиртзавод Серовский, и никакой альтернативы ему не проглядывалось.
– Так, и куда мы завтра поедем? – спросила я на всякий случай. – В Серовское или в Гурьево? Я за Гурьево, там трэшовей…
Мама не ответила, она явно взволновалась и уже достала было волонтерский белый телефон. Для «Мружа» у нее особый телефон, отдельный, чтобы не смешивать, так сказать, бобы с презренной чечевицей, поэтому, когда она достает белый телефон, мы с Гошей замолкаем. Чтобы не мешать важным делам и не попадать под горячую руку.
Так вот, мама достала телефон, но, поразмыслив немного, решила все-таки своим подругам не звонить. Не знаю наверняка, какими она руководствовалась соображениями, но в судьбе Серовского спиртзавода мама решила поучаствовать персонально. Лично, независимо от остальных активисток и волонтерок. Мне кажется, это все-таки из-за Печерской. Печерская маму напрягает, мама хочет Печерскую перепечорить.
Мама стала интенсивно думать, покусывая Телефон Добра.
– Так куда? – повторила я вопрос.
Мама не ответила, молча, с немного потусторонним видом отправилась в свою комнату, скорее всего, продумывать завтрашний бросок, быстро вернулась, вспомнив, что забыла Мелкого на диване, а его пора уже укладывать баиньки. Но тут возникло затруднение, Мелкий, вдохновленный репортажем про протесты и прочую Серовскую погибель, тоже совершил акт неповиновения – потихонечку размусолил и отгрыз от диванного покрывала длинный шнур и умудрился привязать себя этим шнуром к диванной же ножке, хотя никогда раньше никаких навыков в вязании узлов не проявлял. Притянут он оказался вполне себе по-морскому, и лежал теперь с невозмутимым видом, а когда мама пыталась его отвязать, начинал ворочаться и сучить ногами, не давался, короче. Сопротивлялся.
От возни проснулась задремавшая Герда, проснулась и немедленно с энтузиазмом включилась в свалку, тоже стала тянуть за привязанный к дивану шнур, и это возымело действие – диван покатился на колесиках, вместе с матерью и Мелким. Мама плюхнулась, Мелкий завизжал от восторга, Герда удвоила усилия и вытянула диван на середину комнаты. После чего шнур, конечно, лопнул, и Герда улетела в книжный стеллаж, и все это рухнуло. Освободившийся Мелкий принялся бегать от матери по гостиной, потому что знал – его поведут спать, а спать он не любил фантастически, даже ночью.
Мама у нас довольно спортивная, на фитнес ходит, но Мелкого поймать она не могла, он резвый не по годам, бегает быстро, и юркий к тому же, скакал вокруг дивана с криками «га-га-га». Герда тоже приняла участие в гонках, носилась за Мелким со страшным утробным хрипом, клацала зубами и сшибала с ног всех подряд.
Потом к облаве подключилась смышленая я, и шансы Мелкого сразу упали, со мной ему не биться, я растянула покрывало и накрыла им Мелкого, как сетью, он был пойман, спутан и под недовольный рев и брыкания водворен в детскую, в усиленный в высоту манеж. Мама осталась его сторожить.
Мы с Гошей остались внизу.
– Ну и что ты думаешь? – поинтересовался он. – Куда завтра двигаем? Меня тоже потащат?
– Непременно, – ответила я. – Как без тебя? А двигаем на спирт, конечно.
– А может, на помет? – возразил Гоша.
– Не. На помет не поедем. Ну, сам посуди – наша мама – и помет. А потом, через помет наша машина не проедет никак. Нет, поедем на спирт. Это серьезно. Надо сказать доктору, что и завтра не встретимся.
– Кому сказать?
– Докторишечке. Ну, мозгокруту моему. Ты что, Гоша?
– Да не, ничего я, – пожал плечами Гоша. – Так просто. Спать хочу. Спать?
Ладно, спать, невзирая.
Мы разошлись. Гоша к себе, я к себе. Герда почему-то потащилась за мной и легла в кресло, не знаю даже почему. Почти сразу захрапела и стала видеть беспокойные собачьи сны, дрыгала лапами и громко дышала, но меня это совсем не раздражало.
Я немного посочиняла «Моего друга Ктулху», потом стала готовиться к завтрашнему форсажу. Не спеша, обстоятельно, с раздумьями, со скотчем и с моментальным клеем. В одиннадцать вечера Герда проснулась и вышла, так, не говоря ни слова. Ну, а я еще часик поработала, конечно.
Проснулась от неприятного запаха. Сначала я подумала, что это сгорел фен. Сгоревшие фены имеют вполне определенный аромат. Ну, или Мелкий добыл-таки зажигалку и сжег расчески, давно он к ним подбирался. Или еще что, а оказалось, просто сосиски – я двинулась по неприятному запаху и вышла на столовую.
На газовой плите стояла большая праздничная кастрюля, в которой варилось что-то подозрительное, я сначала подумала, что бигуди. Что мама решила завиться по старинке, экологически чисто, однако, приглядевшись, я обнаружила, что это не бигуди, а вполне себе сардельки и сосиски. Они плавали в котле, интенсивно варились и свирепо смердели. Действительно смердели, запах был совсем не пищевой, а какой-то технический, точно варили в кастрюле масляные фильтры.
Я осторожно, китайскими палочками, выловила из кастрюли сосиску. Выглядела она… Так же неаппетитно, как пахла. С пупырышками еще. На всякий случай решила проверить – выбрала сосиску с виду поприличнее и кинула Герде. Та не прореагировала. То есть никак, даже мордой в сторону сосиски не повела.
Для чистоты эксперимента бросила собаке кусок черного хлеба, она схватила его на лету и сжевала в две секунды, чвак, чвак. Сосиска осталась лежать неприкаянной.
Появилась мама с хозяйственной сумкой, из которой торчали пластиковые бутылки кетчупа.
– Мне кажется, сосиски… условно съедобные, – заметила я. – Герда их, во всяком случае, жрать не решилась.
– Других не было, – ответила мама. – Магазины с утра не работают, пришлось покупать в Торфяном. А там только такие нашлись.
Показался Гоша. Понюхал воздух и тоже покривился, примерно как Герда.
– Это сосиски, – пояснила я. – Для страждущих.
– А гречка где? – спросил Гоша. – С сосисками еще обычно и гречку дают. Как же без гречки?
– Вместо гречки булок купила, – ответила мама. – Нарезать надо, сделаем сандвичи, сандвичи как раз подойдут. Нарежешь?
– Да нарежу, – согласился Гоша. – Только это… Ты уверена? Может, не стоит все-таки ехать?
Мама от своих планов не откажется, я ее знаю. Операция «DOBRO». И мы поедем, в глазах матери уже горел дерзновенный огнь волонтерского служения, едем, в этом я не сомневалась.
Гоша стал резать булки вдоль, как бы для хот-догов.
– А отец знает, что мы собираемся? – спросил он.
– Режь аккуратнее, – не ответила мама.
– Люди там обозленные вообще-то, – напомнил он. – А тут мы с сосисками…
– Они нам обрадуются, – заверила мама. – Сосиски, чай, хлеб.
– Наш Серовский комбинат, спирт – сосиски – лимонад, – изрекла я.
Мама нахмурилась в мою сторону.
– Это не вокзальные бомжи, – возразил Гоша. – У них там подсобное хозяйство, зачем им чай и хлеб? Они не голодают.
Но мама была неумолима.
– Я Герду возьму, – сказала я. – На всякий случай.
– Какой еще случай? – отмахнулась мама. – Там нуждающиеся люди, там дети, там нет никаких маргиналов…
– Пусть Герда тоже едет, – заныла я. – Пусть она тоже едет. Мне без нее страшно.
Я нервно задышала, приготовилась устроить небольшую дрожь и истерию, но мама не стала спорить, согласилась. Она объявила двадцатиминутную готовность и стала сгружать сосиски в термос.
Я сходила к себе за припасами, спустила их к машине. Ничего особенного, скромно, пара плакатов универсального содержания типа «Не допустим», «Но пасаран», «Так нельзя», десяток оранжевых шариков с надписями «Нет», ну, нарядилась еще в бордовую футболку с портретом Че Гевары, ну, и рюкзак заветный прихватила.
Гоша погрузил в машину термос с сосисками и корзину с хлебом, притащил из гаража резиновый молоток, спрятал его под сиденье. Привел Герду. Та выглядела сонно и помято, шерсть, обычно отливающая голубым, обычно блестящая, свалялась и пожухла, точно проросла зеленоватым мхом, стала плюшевой и еле волокла ноги.
Мама поглядела на нас скептически, но промолчала, села за руль, и мы поехали. С решительностью. В мир. Невзирая.
Если честно, я вот такое не люблю. Потому что это заскок. У каждого бывают заскоки, вон, доктор мой психотерапевто, а с фингалом. Но это безобидный заскок. А этот вот материнский заскок плохой, опасный. Это как ослепление. На три минуты ничего не видно, и за эти три минуты мир может запросто рухнуть. Но и интересно. Наверное, если бы не такие заскоки, я бы маму любила гораздо меньше.
Серовский спиртзавод находился в восьми километрах от города и занимался производством спирта из отходов лесной промышленности. Не знаю, насколько он этим успешно занимался, но судя по поселку, не очень. Выглядел Серовский давно не крашенным и давно не латанным, унылым таким, безрадостным, несмотря на лето. Деревья. Деревья были все пожелтевшие, а некоторые и вообще без листьев, такие сухие вертикальные коряги. Вороны. Их что-то много тут водилось – над поселком кружила стая, да и на тополях сидело прилично, жирные такие. Наверное, отходами спиртопроизводства питаются, от этого и развелись.
Церковь. Как всегда разрушенная с покосившейся колокольней. Одним словом, грачи прилетели, Ктулху очнулся, восстал из вод и сдох со скуки. Ну и грачи тоже сдохли, и все сдохли. Депрессняк, мне самой захотелось к забору приковаться и потребовать чего-нибудь вечного.
– Да уж… – сказала мама и повела минивэн к переправе.
Через речку Взводь был переброшен мост, и первые неприятности начались уже здесь. Мост оказался снесен. Видимо, весенним паводком. Не с концами снесен, наполовину. То есть правая половина отсутствовала, движение осуществлялось по левой, да и то по очереди, чтобы не рухнуть.
– Так и должно быть? – спросила я. – Так всегда?
– Да, – ответил Гоша. – Так и должно быть.
– Здорово. Их что, бомбили?!
– Да, во время войны, – ответил Гоша.
– Первой мировой?
Я сфотографировала разрушенный мост, а вдруг пригодится.
– Безобразие, – выругалась мама. – Как здесь можно ездить?
Вообще, все местные жители ездили не особо напрягаясь, но мама, конечно, нас высадила и преодолела мост в одиночку. То есть с Гердой – та выставила в окно морду и нюхала воздух, воздух уже здесь пах кисленьким. Мы с Гошей преодолели мост пешим строем.
– Тут, наверное, весной вообще здорово, – рассуждала я. – Эта Взводь разливается, как море, а тут остаются острова. Каждая деревня – свой остров, а в гости можно друг к другу на лодках ездить. Дети в школу не ходят, электричества нет, все живут при свечах и лучинах! Когда большая вода, жители на крышах сидят, так по телевизору показывают. И коровы у них на крышах, и козы на крышах, и сами они на крышах, и над ними только Млечный Путь, вечные сокровища Вселенной.
– Это ведь ужасно, – сказала мама. – Это совсем не романтика.
– Это прекрасно, – возразила я.
– Это возраст, – объяснила мама. – В твоем возрасте наводнение кажется приключением. А это беда.