— А олени умеют плавать?
— Ещё как! Они могут губу переплыть и переплывают. Только сейчас-то зачем? Мы-то на нартах не поплывём!
Наташа отлично плавала и даже имела третий спортивный разряд. Она спросила:
— А ты?
— Что я?
— Ты плавать умеешь?
— Я немного умею. Осипов научил. А у нас на острове плавать умеют только русские. Они на Большой земле купались, научились плавать. У нас купаться плохо, холодно. А дядя Осипов купается и в Медвежьей губе. И я купался.
Наташа удивилась: жить на острове, среди воды, океана — и не уметь плавать!..
— Мы с тобой тоже будем здесь купаться и плавать. Я не боюсь холодной воды.
Илюша недоверчиво посмотрел на девочку.
В это время Василий резко повернул упряжку на реку.
— Э-гхэй! Илюха, держись! — крикнул он и что есть духу погнал упряжку через реку.
— Э-гхэй! — крикнул и Илюша и взмахнул хореем. — Наташа, держись!
Олени ворвались в воду и в несколько минут вброд пересекли реку. Василий и Илюша тоже бежали вброд. Сказочник и девочка плыли на нартах, защищаясь от воды шкурами.
— Водный рубеж преодолён победно! — сказал Поморцев, отряхиваясь от воды.
Островная тундра была полна птиц. Куропатки взлетали из-под копыт оленей передней упряжки. Птичий гомон царил над озерками, мимо которых мчались олени. Маленькие пичуги стригли воздух, кружились над упряжками, взмывали в небо и там, в высоте, исчезали. Наташа ещё никогда не видела столько птиц, не слышала такого птичьего разноголосья. Как всё это было далеко от того, что описывалось в книгах: от «белого безмолвия», от айсбергов и ледяных пустынь, от снежной пурги и морозных штормов.
— Илюша, ты читал Джека Лондона? — спросила Наташа. — Здесь тоже Заполярье, Арктика, а всё не так, как у него.
Илюша усмехнулся.
— Ты останься здесь на зиму, — сказал он, — тогда увидишь и побольше, чем у Джека Лондона. Бывает, из дому не выйдешь. Ветер с ног сшибает. Темень. Люди ходят — за канаты держатся, а то и ползком. Снегу до крыши наметает. В такую пору одному в тундре или в море — верная гибель.
— И погибали?
— У-у, ещё сколько! Теперь меньше — всё-таки радио, вертолёты, самолёты, спасательные отряды. А раньше много погибало — терялись в тундре, замерзали, разбивались, тонули. А моего дедушку на охоте морж погубил — бивнем лодку раздробил.
Передняя упряжка повернула на запад, потом на юг.
— Теперь домой, — сказал Илюша. — Накаталась? Хорошо?
— Саво! — с улыбкой ответила Наташа. Она вчера узнала это ненецкое слово «саво» — «хорошо».
Реку больше переезжать не пришлось. Василий довёл упряжки на запад почти до её истока, где река начиналась узеньким и совсем мелким ручейком.
Не доезжая до посёлка, он остановил оленей.
— В этом месте наши всегда останавливаются, — тихо сказал Илюша. — Здесь могила Ивана Хатанзея, первого председателя островного Совета. Его убили враги.
Он соскочил с нарт и пошёл к передней упряжке. Наташа поспешила за ним.
На прибрежной сопке стоял невысокий памятник, вытесанный из камня.
Степан Егорович снял шляпу. Откинули савы — капюшоны — Василий и Илюша. На памятнике Наташа прочитала:
«Иван Хатанзей. Погиб от рук врагов Советской власти».
А вечером дома Степан Егорович рассказал историю Хатанзея.
10. «Церкви нам не нужно!»Слово «революция» на далёком заполярном острове впервые произнёс не кто-нибудь, а царский чиновник, грозный посланец архангельского губернатора. Впрочем, новое для ненцев слово он не произнёс, а почти прорычал:
— Бунт! Р-р-революция!.. Я тебе покажу, смутьяну! Сошлю!
Ссылать человека с этого острова, пожалуй, было уже некуда, разве только на Северный полюс или на тот свет.
Угроза относилась к молодому ненцу-охотнику Ивану Хатанзею. Но Иван Хатанзей Северного полюса не боялся, хотя там в те времена ещё никто не бывал. А на тот свет ему, двадцатилетнему, было рановато. Вообще ни о ссылке, ни о смерти он не думал, когда, по наивности, спокойно и прямо в глаза заявил чиновнику:
— Твоей церкви нам не нужно!
С Большой земли на остров привезли часовню. Вот почему так сказал молодой Хатанзей. Со своими старыми деревянными идолами-божками ненцы обращались вольно. В добром настроении они угощали божков салом, а рассердившись, могли побить, особенно если перепадала сярка-другая — стаканчик водки, которую привозили русские купцы. Потому и к христианскому богу многие ненцы особого уважения не испытывали.
А Иван Хатанзей знал, что бога нет. Об этом ему ещё в прошлые годы часто говорил Степан Егорович Поморцев. Да и сам Иван Хатанзей не раз убеждался, что от молитв толку ни на грош. После молитв никаких особых удач ни на охоте, ни на рыбном промысле не было. Зато бывало и так: и не помолится Иван, а в чум вернётся с богатой добычей.
С губернским чиновником тогда на пароходе приехал священник. Он должен был крестить последних некрещёных ненцев.
— Не гневи бога, Иван, — увещевал молодого охотника священник. — Грех большой на душу принимаешь!
Но бог почему-то не гневался на Ивана Хатанзея. Вот и на другой день после разговора о часовне охотник привёз на своих нартах из тундры кучу песцов.
Зато продолжал гневаться чиновник. Вечером, в салоне за ужином, в компании попа и капитана парохода он всё ещё грозил:
— Сошлю сукина сына!
— Накажи, накажи еретика! — подстрекал батюшка.
— Да куда вы его сошлёте? — посмеивался капитан парохода. — Тут и так ссылка, не лучше Сибири.
— Вот в Сибирь и сошлю! На каторгу, в рудники, в кандалы!
После нескольких рюмок коньяка чиновник пришёл в хорошее расположение духа и стал вспоминать анекдоты. Неумело подстраиваясь под разговор ненцев, он рассказывал:
— Собрался самоедин на охоту на морского зверя, а он, самоедин, надо вам сказать, уже крещёный был. Собрался, значит, и молится Николаю-угоднику:
«Николуска-угодницек, помоги больсого зверя убить! Свецку с мацту поставлю». Высотой, значит, с мачту свечку обещал поставить. Помолился и поехал к морю. А там видит — большущий тюлень плывёт. Прицелился самоедин — и бах-бах! Тюлень перевернулся на воде кверху брюхом. Обрадовался наш самоедин и смеётся над угодником: «Вот как вашего брата надувают!» Не будет, мол, тебе, Никола, никакой свечки. И только он эти слова выговорил, тюлень обратно перевернулся и нырнул в глубину. Поник головой охотник и говорит: «Ох, Николуска-угодницек, с тобой и посутить-то нельзя».
Чиновник хохотал. Батюшка осуждающе качал головой:
— Вот так богохульников и наказывают. Господь бог всё видит, всё слышит.
— Да ведь это же анекдот, господа! — улыбнулся капитан.
— А вот и анекдот, и притча правдивая, — упорствовал поп, подливая в рюмки вино. — Наказать, и сие суть наказание божие!
— Увезу самоедина на суд губернаторский! — опять загорячился чиновник, вспомнив Хатанзея. — В трюм посадим и увезём в город, а там — на каторгу!
Утром капитан парохода — бывалый мореход, сам в прошлом простой помор-зверобой, — тихонько предупредил Ивана Хатанзея о коварном замысле чиновника. А тут ещё и чиновник строго-настрого запретил Ивану до отплытия парохода покидать чум.
Иван посоветовался с отцом, старым Хатанзеем, а ночью запряг оленей, погрузил на нарты кое-какую поклажу, прихватил собак и тайком покинул стойбище. Он уехал на северо-восток, на Карскую сторону, зная, что там его никто не разыщет.
И снова гневался чиновник. Снова он угрожал — теперь уже другим ненцам, — требуя найти и вернуть беглеца. И снова упрашивал и увещевал поп, грозя судом божьим. Но под разными предлогами островитяне отговаривались: где его найдёшь — остров велик, напрасно время тратить.
Вскоре пароход ушёл и увёз чиновника. Капитан парохода вспомнил Ивана Хатанзея и слова из анекдота и сказал чиновнику:
— Вот как вашего брата надувают!
Чиновник и батюшка молчали, хмурились, но от коньяка не отказывались.
С другим пароходом на остров привезли приказ губернатора «о поимке самоедина Ивана Хатанзея». Но никто из ненцев и не подумал выполнять волю начальства.
Пять лет был в действии строгий приказ губернатора. Пять раз поднималось над заполярным островом солнце. И пять лет в полном одиночестве, как Робинзон, прожил охотник Иван Хатанзей. Изредка он виделся лишь с отцом.
В летнее время к острову дважды подходил пароход, и появляться на глазах у русских было опасно. Опасно было встречаться и с богачом многооленщиком Теняко, которому было приказано о появлении Хатанзея сообщить при первой возможности. Хотя многие считали, что охотник давно погиб, Теняко не терял надежды на вознаграждение за донос.
На шестой год, как всегда, когда солнце полные сутки без захода кружило над островом, а Медвежья губа очистилась ото льда, пришёл пароход. Приехал на пароходе Степан Егорович Поморцев. Он давно не бывал у своих друзей-островитян.
Приехал на остров ещё один русский, не молодой, но и не старый, гладко бритый, тепло одетый. Он купил у одного из ненцев совик, пимы и нож в деревянных ножнах и неожиданно исчез. О нём на стойбище скоро забыли.
А Степан Егорович, узнав о печальной судьбе Ивана Хатанзея, сказал ненцам:
— Его надо разыскать! Теперь губернатора нет, и приказ его больше не имеет никакой силы. И чиновников больше нет, и богачей нет.
— А куда же они пропали? — спрашивали удивлённые островитяне. Они привыкли верить Степану Егоровичу.
— Прогнали, — коротко ответил Поморцев. — В России революция!
Так во второй раз прозвучало на острове Новом пока всё ещё непонятное для ненцев слово. В большом чуме старого Хатанзея Поморцев рассказывал им о событиях, которые происходили на Большой земле. Он говорил о Ленине, о большевиках, о Советской власти.
— Теперь и к вам новая жизнь придёт! — сказал Поморцев.
— Это что же, наш Ваули-Ненянг вернётся? — спросил старый Хатанзей, от которого ещё в давние годы Поморцев слышал легенды об отважном вожде ненцев, поднявшем восстание против царских воевод.
— Нет, — ответил Степан Егорович. — Ваули уже не вернётся. Он жил давно, больше ста лет назад. Но то, что хотел сделать для вас Ваули, теперь сделают большевики, сделает Ленин. Не вернётся Ваули, зато вернётся в стойбище твой Иван. Теперь ему некого бояться.
— Если ты говоришь правду, Степан, — сказал Хатанзей, — то это дух Ваули вьётся над тундрой.
— Пусть будет по-твоему, — согласился Поморцев. — А сейчас нужно ехать за Иваном.
Старый Хатанзей молчал. Хотя он втихомолку и сказал Степану Егоровичу о стоянке молодого охотника, но всё ещё побаивался за сына. Однако ненцы убедили его поехать за молодым Хатанзеем, потому что они верили Степану Егоровичу. И олений аргиш из трёх упряжек двинулся на северо-восток. С ненцами поехал и Поморцев.
На четвёртый день они разыскали чум Ивана Хатанзея. И велико было удивление Поморцева и ненцев, когда в чуме у Ивана они встретили того русского, который несколько дней назад приехал на остров, купил совик, пимы и нож и неожиданно исчез.
— Решил поохотиться, страсть такая, — объяснил неизвестный Поморцеву и назвал себя: — Отчаров.
— Но ведь сегодня Иван уедет, — сказал Степан Егорович. — Как же вы останетесь? Наверное, непривычно?
— Ничего, немного поживу. Мне, охотнику, привычно. Попрошу Ивана чум и собак оставить.
Иван Хатанзей несказанно обрадовался приезду сказочника и отца. Он быстро собрался. Отчарову он оставил свой чум, всю провизию и двух собак и обещал к нему наведываться.
Вернулся Иван Хатанзей в родное стойбище, в родную семью. Отпраздновали радостную встречу. И снова стал Иван охотиться на морского и тундрового зверя и кормить семью.
Со следующим пароходом уехал на Большую землю Поморцев.
11. Президент островаПроходили годы. На Новом давно хозяйствовал и правил всеми делами островной Совет, а председателем Совета оленеводы и зверобои избрали Ивана Хатанзея.
У кулака Теняко большую часть оленей отобрали и распределили среди тех, кто у него раньше батрачил. Бедняки получили своё, за многие годы ими заработанное и ранее не оплаченное. Сам Теняко уехал из стойбища, пригрозив председателю.
Но Хатанзей не боялся угроз.
Дважды приезжал на остров Степан Егорович Поморцев и многому ещё научил молодого председателя.
— Ты теперь президент острова! — говорил Поморцев. — Во всём советуйся с народом, учись, побольше читай и никого не бойся!
— Председатель! Президент! — улыбались ненцы, повторяя новые для них слова. А значение слова «революция» они уже давно знали. Они сами совершали на своём острове революцию.
Два раза побывал Иван Хатанзей на Большой земле. В большом городе он встречался с большевиками и сам вступил в партию.
Многое узнал Иван, но не знал он, кто такой Отчаров, который всё ещё жил на острове и которого в первые дни его приезда молодой охотник приютил в своём чуме. Не знал председатель и о том, как часто стали встречаться бежавший из стойбища кулак Теняко с Отчаровым. Не знал президент острова, как не знали и другие ненцы, что Отчаров совсем не Отчаров, а…
В феврале двадцатого года из Архангельска на ледоколе «Минин» бежал за границу белогвардейский генерал Миллер. Он бежал со всем своим штабом, спасаясь от возмездия народа. За ним увязались и многие архангельские заводчики, лесопромышленники и судовладельцы. Ещё раньше, почувствовав недоброе, убрались интервенты — англичане, американцы и французы.
Поручик белогвардейской контрразведки Лебяжий на ледокол опоздал.
Он метался по берегу Северной Двины, не зная, на что решиться. А ледокол уходил всё дальше и дальше, и с соломбальского берега его обстреливали из винтовок.
Услышав выстрелы, Лебяжий вспомнил о своей английской офицерской шубе. Каждую минуту его могли арестовать. И он до поры до времени спрятался.
Скрывался Лебяжий в одной из пригородных деревень. Прятался, как вор, боясь даже днём показаться на улице. Раньше он носил щеголеватые усики и прямой английский пробор. Теперь он побрился, а волосы стал отращивать по-мужицки. Английский многокарманный френч и краги сменил на домотканую холщовую рубаху и поморские бахилы. Неведомыми путями ему выправили и доставили в деревню удостоверение личности на имя Отчарова.
Пять месяцев прятался Лебяжий-Отчаров в деревне, а в июле с первым пароходом бежал на остров Новый. Из Заполярья он надеялся пробраться за границу, но осуществить этот план ему так и не удалось. Лебяжий всё больше озлоблялся на друзей, покинувших его в Архангельске, на Советскую власть, которая не сулила ему ничего доброго, на ненцев, которых он презирал и называл дикарями.
Спустя несколько лет он наконец нашёл единомышленника, хотя в душе его презирал. Это был Теняко.
Однажды на стоянку к Отчарову и Теняко приехал с двумя ненцами председатель Иван Хатанзей.
— У нас скоро выборы, — сказал Хатанзей Отчарову. — А ты и на прошлых выборах не был. Приезжай обязательно в Медвежье, в Совет, записаться в списки!
Записываться не входило в планы Лебяжьего. Каждое упоминание в официальных документах его имени, даже ложного, угрожало его безопасности. В этом году или в крайнем случае на будущий год Лебяжий решил во что бы то ни стало выбраться на Большую землю. Только не в Архангельск, где его всё ещё могли помнить. Лучше в Мурманск, а оттуда через границу в Финляндию или морем на каком-нибудь иностранном лесовозе.
«Пока зима и нет пароходов, нужно избавиться от Хатанзея, чтобы он и не помышлял о списках, — решил Лебяжий. — Для такого дела Теняко подходящий человек…»
В предвыборные дни Хатанзей часто выезжал в другие становища. На этот раз он поехал на восточную сторону, к метеорологической станции, где поблизости расположились стойбищем несколько ненецких семей.
Хатанзей провёл собрание ненцев вместе с русскими метеорологами, собрал наказы островному Совету и возвращался на упряжке домой, в Медвежье.
Едва он отъехал километров пять-шесть, как услышал позади чуть уловимый шум нартовых полозьев, потом крики.
«Должно, из стойбища или со станции догоняют, — подумал председатель и попридержал оленей. — Видно, забыли что-то сказать».