На углу клетки с курчатами, плетёные корзины. Рядом сидящий на земле пеон торговец, ждёт покупателей, уткнув нос в тощие угловатые коленки…. Витрина, заполненная фотографиями празднично одетых умерших маленьких детей с улыбающимися или скорбящими родителями, поставленных вертикально гробов с покойниками, в окружении толпы родственников…. Не все предаются печали.
Довольные лица. Радостно улыбаются — первый раз их снимают… Приоткрытые рты малюток с белеющими зубками, закатившиеся глаза, безвольно обвисшие ручки…
Гробовщик выволок на улицу свой товар. Гробы из неструганных досок рядом с палисандровым и обитыми шёлком…У этих дорогих даже бронзовые ручки покрылись пятнистой патиной из-за долгого отсутствия покупателей. Тут же толкутся оборванные крестьяне в верёвочных сандалиях, выбирая «ящик» что подешевле. «За душой у них ни гроша. Каждый отложенный сентаво предназначен на похороны…Кое-кто из них в жизни не ел хлеба из дрожжевого теста…»
За мутным стеклом витрины расплылся силуэт скелета в фате и белоснежном свадебном платье. «Санта Муэрте«[14]…Выцарапанные на стенах надписи «La muerte harа desaparecer todas las», «Memento mortuorum»[15]
«Что они здесь рождаются только для того, чтобы умереть?»
Вывеска над приземистой хибарой облупленной краской на вывеске извещала без затей «Cantina»[16].
…Сушеное мясо начинало припахивать да и пемикан порядком надоел. Можно было бы поймать и «гремучку». Змея — это и еда и вода и потеря времени на её поиск… И конь не кормлен и не поен…
Из колодца рядом с коновязью зачерпнул воды, плеснул в корыто… Жеребец с шумом втягивал в себя воду, поднимал голову, шлёпал губами, раскидывая в стороны брызги. Выхлюпав пару вёдер воды, уткнулся мокрыми ноздрями в плечо Стрелка осторожно придавливая его зубами…
«Да помню я про тебя…Не забудешь». Отвязал от седла торбу с овсом и обломками сухарей, натянул её на морду коня.
Стрелок лениво разглядывал переулок. Тянулись воспоминания, как струйки горького мёда…
….Солнце палило так, что тень норовила спрятаться под брюхом коня. До сиесты было ещё далеко, но улицы городка были пусты и ставни плотно закрыты. Правда, когда мимо проезжал всадник, они слегка приоткрывались, и любопытный взгляд ощупывал седока. Ничего примечательного в нем не было, сотни таких можно встретить, странствуя по прерии. Шляпа, надвинутая на глаза, загорелое до черноты лицо, недельная щетина, в уголке рта изжёванная соломинка…Доехав до салуна, странник спешился, привязал коня в тени и ослабил подпругу, снял пару седельных сумок и направился ко входу…Став, на пороге осмотрелся. В дальнем углу расположились двое и всё, даже у стойки никого не было. Он сел так, чтобы слева был дверь, а за спиной стена. Бросил сумки под стол. Положив свой винчестер на стол, по направлению к парочке, поднял палец вверх, негромко сказал: «Джузеппе, как всегда». Эти слова вывели из дремотного забытья заморыша, сидевшего рядом со здоровяком. Он подскочил и заверещал фальцетом:«Билли! Опять он! Он пристрелил моего брата как бешенного скота…Он даже не отвёл его к шерифу!..Я порву этого койота голыми руками!». Шарил по бедру и никак не мог достать свой револьвер. Воспользовавшись этим, здоровяк сгрёб своего напарника в охапку и вытащил его на улицу. Бармен, пятясь, толкнул задом дверь за стойкой и скрылся за ней…Зал салуна опустел, только мухи меланхолично вились вокруг светильника… Тихо открылась дверь за стойкой и в зал вышла сама хозяйка салуна, неся поднос с бутылкой бренди и стаканом.
— Доброе утро, Стрелок! Надолго к нам? Или как всегда по делам заехал?
— Доброе утро, Кэтти! Присядь, поговорить надо…Тут ребята между собой болтали о том, что ты пойдёшь под венец с тем, кто купит тебе ранчо Санта Роза.
Мэтт толкнул ногой сумки, издавшие глухой металлический звон.
— Здесь на три таких ранчо… Решай сама…
— Милый Стрелок, ты же знаешь, как я к тебе отношусь…
Она положила свою ладонь на ладонь, вздрогнувшего от этого Стрелка.
— Это я говорила, чтобы все эти ухажёры от меня отстали. Где им взять такие деньги?….Да вот ты нашёл. Не знала… Ты сам подумай — мы одного роста…и как будешь смотреться ты, когда я встану на каблуки? Стрелок, ты хороший парень, но….
Она встала, на мгновенье прижалась своими губами к его и вышла…Стрелок.
Недолго сидел, взяв винтовку, он направился прочь из салуна….Подтянул подпругу, отвязал коня… «Боже, как холодно сегодня…» …Сел в седло и оглянулся с надеждой на скрипнувшую дверь.
— Кэтти..?
— Стрелок…ты забыл свои сумки…
«Зачем мне деньги, если их не на что тратить…».
…Мэтт тряхнул головой, отгоняя сонный морок «Так замечтаешься и не заметишь, как сунут наваху в печень… Кэтти. Сколько после этого лет прошло, и женщин поменялось. Не думал, что так сложится… и что придется принуждать её к добродетели, макнув в лужу крови… Да, я сам выбрал свой путь, и этот путь страшнее любого кошмара».
Жеребец затряс головой, пытаясь ухватить губами последние крошки со дна мешка. «Всё, хватит баловать». Снял холстину с морды и засунул её в седельную сумку.
У двери кантины отирался какой-то оборванец.
— Не боитесь оставлять без присмотра лошадку, синьор? Украдут.
— А пусть попробуют. Это индейская лошадка. У него чудесная привычка вставать на дыбы и опрокидываться на спину. Заработать хочешь, аmigo?
— А то…
— Смотри, чтобы он кого-нибудь не загрыз или не откусил пальцы. Лови.
В воздухе закувыркалась, серебрясь монета.
— Ух ты! Старый реал — ещё испанский… Да за эти деньги я сам кого угодно…Сеньор, что-то не верится, что он такой кусачий.
Потянулся к недоуздку и едва успел отдёрнуть ладонь от лязгнувших зубов.
Мэтт с порога осмотрел зал кантины. Земляной пол с втоптанным в него мусором. Белёные затёртые и заляпанные стены, украшенные подтёками грязи и иллюстрациями из старого журнала «Harper's Bazaar».
Щелястые выщербленные столы. «Столешницы, как крышки дешёвых гробов…В таких «дырах» и мысли становятся такими же мрачными». Пованивало — подгоревшей пищей, прокисшим алкоголем, немытыми ногами.
Остроконечные грибки сомбреро. Среди белых заношенных пропотевших рубах и мешковатых штанов пеонов темной заплатой выделялось обтрёпанное сомбреро марьячи с перламутровыми пуговичками.
«Для мексиканцев слишком тихо и лениво переговариваются».
За столами с глиняными кувшинчиками на продавленных соломенных стульях и кривоногих табуретах расселись с глиняными кружками в руках любители пульке. Когда-то Мэтт и сам любил выпить кружечку, но после того как узнал и увидел, что вместо закваски иной раз используют человеческие экскременты, сунутые в старый носок…..
Кое-кто из угрюмых выпивох обернулся. Они смотрели на Стрелка так, будто он принес с собой коровью лепешку. Другие, раздувшиеся от хмельного пойла и рыгающие, просто пялились пустыми глазами.
«Провинциальное захолустье, где тупые ксенофобы видят в каждом заезжем гринго техасского бандита или шпиона».
Мухи летали под потолком, ползали у жемчужно-серых закисших лужиц между посудой, вились над заветревшимся куском хамона, подвешенным над стойкой….
Война…И мухи, мухи коричневые и жёлтые, чёрные и зелёные, роящиеся над телами и сбивающие в маленькие гудящие смерчи. Мухи старающиеся сожрать заживо ещё бьющихся в агонии раненных…Черви в углах оскаленных ртов трупов — от их шевеления казалось, что полуразложившиеся лица улыбаются и говорят: «Ты ляжешь рядом с нами парень…»
Дороги, переполненные беженцами… Разбитые и разграбленные фургоны… Пожарища разбитых остовов домов с бессильно торчащими трубами на месте бывших ферм и усадьб… Банды дезертиров, солдат, мародёров, ублюдков всех возрастов и цветов грабящие, насилующие, убивающие. Убивающие за кусок чёрствого хлеба, за глоток виски, за неслишком ношенные штаны…Выжженный Юг, по которому прошлись маршем северяне. Юг ставший диким полем, где носились из конца в конец, вооруженные отряды непойми кого, а озверевшие фермеры встречали зарядом рубленной проволки любого чужака.
… Гниющие, сочащиеся тягучей смрадной слизью, бледные обезображенные мертвецы в придорожных канавах. Раскорячившиеся ногами туши лошадей. Койоты заглатывающие вывернутые наружу cпутанные клубки кишок и внутренностей…Да и человеченкой они не брезговали…
Непереносимая сладковатая вонь разложения, забивающаяся в каждую щёлочку незакрытого лица, в каждую складку одежды и ещё долго потом не выветривающаяся даже из памяти… Подлые выстрелы из зарослей мескита…, выстрелы в спину и в освещенное ночное окно, когда даже не знаешь кто стрелял…Гнусные письма, подброшенные в почтовый ящик и благоухающие словесным дерьмом…
Вороны раздувшиеся как шары от обилия мертвечины и падали. Нажравшиеся до того, что не могли взлететь с обклёванных до костей трупов, и только заваливались на бок и дрыгали ногами.
Мёртвые тела, раздувшиеся на солнце до того, что лопались тряпьё на них. Обглоданные скелеты с обрывками сухожилий на голых мослах… Живые скелеты в форте Дуглас…
Носилки с кучей месива из скрученных обрывков мундиров, сгнивших костей, расползающихся ботинок. Негры, подцепляющие широкими лопатами черепа, распяленные в беззвучном вопле, и укладывающие их сверху… Вирджиния…
На обожженных деревьях рядом с закопченными руинами повешенные. Голые окоченевшие ноги мертвецов болтаются из стороны в сторону. Фиолетово-багровые прикушенные языки, расклёванные глазницы, пятна и подтеки на штанах, смердящие лужи внизу под пятками, с копошащимися в них опарышами…Одежда испятнанная белыми кляксами птичьего помёта… Висели и женщины… А их то за что?…
Мухи роились, спаривались, ползали, лениво чистили лапки.
… Это была не его война. Умереть за чужие кошельки или остаться калекой? Он убивал и «синих» и «серых»[17]. И те и другие были убийцами и мародёрами. Он охотился за белыми и чёрными, мексиканцами и индейцами, насильниками и бандитами, угонщиками скота и конокрадами. За всеми этими подонками, чьи портреты на плакатиках красовались под надписью:«WANTED DEAD OR ALIVE REWARD *00$.» Убийство стало обычной частью жизни, ремеслом… Надутые спесью судьи и шерифы, требующие доказательств в том, что очередной негодяй убит. Они смеялись в лицо: «Ты хотя бы голову привозил. Как тебе верить, а может ты соврал?…. «В следующий раз, когда им вываливали желаемое, прямо под нос, отрезанное от туловища и порядком заводнявшееся в седельном мешке, блевали и на искомое и на бумаги на столе и себе на штаны или облегчали желудок просто в угол… Некоторые пытались расплатиться вместо золота ни на что негодными замусоленными бумажками Конфедерации… Наивные, милые идиоты…
За стойкой (пара кое-как сколоченных досок на козлах для пилки дров) маялся то ли хозяин, то ли прислужник, выковыривавший щепкой траурные ободки под ногтями.
Мэтт нашёл свободный столик. Сел, прижавшись спиной. Незаметно проверил легко ли выхватить револьверы и обрез из под полы.
Толстуха с большой мятой грудью, выпирающей из под блузки, пела мягким стонущим хриплым голосом: «Ах, как здорово летать по ночам, падая в женские объятья… Ведьма унесла меня в свой дом, посадила на колени, зацеловала до смерти… Ах, ведьма — перестать пугать меня по ночам — вчера я тебя встретил, и спросил: — Как зовут того, кого ты ищешь? — Тебя ищу, ответила ведьма. — А я ответил: Так ведь я певец уапанго[18]! Прячься быстрее, Хуана! Прячься быстрее, Чепа — гляди, вон, под твоей кроватью лежит проклятая ведьма…. Зацеловала ты до смерти моего сына, проклятая ведьма, и сейчас зацелуешь до смерти моего мужа прямо в пупок… А ведьма отвечает: — Я только и брожу с желанием засосать его до смерти… Ах!!!..»
К столику подошёл малый облачённый в фартук, чей цвет был когда-то белым. Махнув рукой, разогнал мух, ползающих по краям лужиц из прокисшего пойла. Мухи взлетели, а потом снова сели на стол.
Замызганной, склизкой тряпкой мазнул по столу — то ли вытирал лужицы, то ли размазывал их.
— Что будет заказывать, сеньор?
— Ну, что ж, hermano[19]… Пожарь полдюжины яиц и принеси бутылку бренди, если найдется.
Мексиканец переминался с ноги на ногу и только пожимал плечами.
— Что ещё?
— Сеньор… Жарить яйца не принято.
— А ты попробуй. Что ещё есть?
— Пережаренные бобы[20], карнитас[21], тортильяс[22]
— Неси…
«Эту еду надо обильно поливать выпивкой, иначе обгадишься и изойдёшь на нет где-нибудь под кустом.»
…Кофе, настроенный на aguardiente[23], закрашенной жжённым сахаром. Сладкий до приторности и ванили не пожалели.
— Это не бренди.
— Это лучший контрабандный товар, синьор.
— Принеси виски.
— У нас этого нет.
— Тогда дай мескаль.
— Гринго этого не пьют.
— Гринго не пьют, зато пью я… Вижу, что ты не любишь гринго…Об одном прошу не плюй мне в тарелку…Этим ты сильно меня расстроишь.
…«Нermano», радостно щерясь пеньками обломанных передних зубов, поставил залапанную бутылку с плавающими в ней парочкой пухлых гусениц. «Пикничок раздутых трупиков». Налил в глиняный стакан, вместе с жидкостью туда же плюхнулась выцветшая бледная тушка. Медленно выцедил мескаль, придавил передними зубами проспиртованное тельце и медленно разжевал его…У мексиканца только лицо дёрнулось.
Поворошил оловянной ложкой в буром месиве: «Вот какая она — мексиканская глазунья. Соуса чили, что ли налил туда? Когда ещё поешь не в сухомятку….». Сосредоточенно стал черпать ложкой за ложкой это варево.
… Собрал со дна толстой глиняной тарелки прилипшие волокна козлятины куском кукурузной лепёшки и сунул его в рот. Завернул в чистую тряпицу тортильяс. Прислушался к разговору за соседним столом.
— Это всё новый священник. Нанял el pistolero и бандитов. Он нас учил, что мы не должны «…позволить, чтобы ведьмы жили среди нас… Как порождение ночи… что дьявол несёт в душу человека»… «Вот сожгут её кто нас лечить будет?»
— …А в Ка. Карри…Каррисале эти одному недовольному сняли кожу с груди, со спины, с подмышек — такими пластами, чтобы было похоже на лепестки цветов, привязали к столбу на базарной площади и так оставили. Это они называют «розой» из Охинаги.
— … Ещё двоим отрезали головы и зашили во вспоротые животы…
— Не хотите ли заказать песню, сеньор?
Гитара с лаком вытертым до дерева пятнами, засаленная расшитая куртка. От подошедшего разило потом, немытым телом.
—. Выпьете со мной? Присаживаетесь. Придвинул ногой к марьячи колченогий табурет.
— С Вашего позволенья, синьор потянул руку к «бренди». Набулькал в кружку, взяв её с соседнего стола, где ещё не убрали посуду. Провёл тыльной стороной ладони, по обвисшим после макания в кружку, мокрым усам.
— Что тут в вашем городе происходит?
— Плохо у нас, сеньор. Наш падре Марк Сегундо де Концельйе невзлюбил здешнюю колдунью Ауксилиадору.
…Когда укусила носатая гадюка мою девочку Марисоль. Кто спас мою «гуэриту»[24]? Наша колдунья. Ехать к доктору далеко и дорого. А лечить он без денег не будет. Она лечит за мерку муки, курицу, вязанку хвороста или за то кто что и сколько сможет…
И оплату принимает, только если лечение помогло. Надо она и роды примет и грыжу вправит, если надо и залатает, когда шкуру ножом попортят…Как же мы без неё жить будем?… Вот и сейчас… Напала на наших детишек какая-то болячка. Сгорали они от жара и задыхались от какой-то дряни, что забивала их маленькие горлышки. Наша колдунья серебряной трубочкой отсасывала из их ротиков весь этот гной…Вот, когда мой младшенький — мой «гордито» заболел, я побежал не к падре, а к ней….Вот сейчас он и жив и на поправку пошёл…А у тех кто побежал сначала в иглесию[25] детишки считай у всех померли. Вот падре и в проповеди сказал, что это наказание за грехи и за то, что верят не в Святую Деву, а в Святую Смерть… И то, что колдунья не лечила, а через трубочку высасывала из невинных детишек душу («Ложь бывает разная — милая, обычно используемая женщинами, корыстная… эта же была страшной. Чудовищной. Но именно в такую ложь и можно легко поверить», — мелькнула мысль у Мэтта). Падре своим враньём высосал остатки мозгов родителям. Они хорошие люди. Но они настолько бедны и несчастны, что им просто необходимо хоть кого-нибудь ненавидеть…Сжечь они её не решаются, а хотят изгнать из неё дьявола… Я, большой сильный мужчина. Я боюсь. А что я? Вот Санчес хотел помешать и esa[26] из тех, что нанял священник, убил его. Все сидят по домам и боятся всех и самих себя. Ждут когда это кончится…