Возле храма Прауримы надолго воцарилась тишина, которую нарушали лишь порывы ветра и неумолчный гомон прибоя. Заметив, что жрица ушла, Скуманд вернулся; он хотел что-то спросить, но Павила повелительно поднял руку – помолчи! Спустя какое-то время раздалось тихое пение и в храмовой ограде, словно из-под земли, появились вайделотки. В своих длинных белых одеждах они, казалось, не шли, а плыли над землей, не касаясь ее ногами. Жрицы приблизились к юноше и вайделоту и надели им на головы венки, искусно сплетенные из поздних осенних цветов и пожелтевших листьев. А затем, все так же напевая какую-то тягучую, заунывную мелодию, повели их в храм.
Скуманду казалось, что он спит и ему снится Ирий. Юные жрицы были божественно прекрасны! Ни одна из девушек племени дайнавов не могла сравниться с ними ни по красоте, ни по грациозности. Огонь юношеской влюбленности, который уже давно горел (скорее тлел) в груди молодого человека, не в состоянии вырваться наружу по причине строгих запретов Павилы, полыхнул с такой силой, что кожа на теле мигом стала горячей, будто он заболел какой-нибудь тяжелой болезнью.
Наверное, вайделотки понимали состояние Скуманда, потому что начали лукаво переглядываться, несмотря на торжественность момента. Высокий, статный юноша с гривой волнистых русых волос любой из них мог быть желанным и любимым мужем. Даже строгое служение Прауриме не могло убить в юных жрицах мощное женское начало, властно требовавшее мужской любви. Девушки взглядами ласкали юношу, отчего ему стало не по себе. Он покраснел, как вареный рак, и едва не упал, споткнувшись о порог храма. Павила и Скуманд вошли в помещение храма, а юные жрицы, склонив головы, начали пятиться назад, пока не оказались за оградой святилища. Внутреннее убранство храма богини Прауримы впечатляло. В глубине святилища, на возвышении, стоял идол хранительницы домашнего очага. Искусный резчик вырезал из мореного дуба лицо и руки Прауримы, а тело, представлявшее собой толстый дубовый ствол, обложенный камнями для устойчивости, было одето в белые одежды.
На шее богини висело янтарное ожерелье из крупных необработанных кусков «солнечного» камня, длинная туника была подпоясана золотым поясом, а в руках Праурима держала две каменные ступки, в которых горели крохотные огоньки.
Напротив идола богини стоял высокий гранитный камень, грубо отесанный в виде куба, с чашевидным углублением наверху, в котором горел Вечный Знич. Это был жертвенник. По стенам храма были развешаны вырезанные из дерева и раскрашенные лики богов и богинь, ближе к потолку светились начищенной бронзой изображения солнца и луны, а над ними сверкала россыпь серебряных звезд. В помещении царил полумрак, лишь немного подсвеченный двумя узкими и длинными оконцами, в которые были вставлены полупрозрачные пластинки слюды.
Павила подошел к Вечному Зничу и совершил жертвоприношение – бросил в огонь жменю ржи, несколько тонких кусочков вяленого (скорее сухого) мяса и подлил немного меда из крохотного глиняного сосудика. Прочитав при этом короткую молитву, обращенную к Прауриме, он вернулся к Скуманду, которого оставил у массивных входных дверей. Юноша с восхищением рассматривал узоры, образованные древесными волокнами. Ему приходилось видеть поделки из карельской березы, но они были небольшими, а здесь – целая картина из широких досок, тщательно подогнанных и полированных.
Скуманд знал, что древесиной этого очень редкого дерева торговало лесное племя корелов. Она очень высоко ценилась, потому что не пересыхала, отчего по любому дереву обычно шли трещины, не гнила, была красивой, прочной, и считалось, что изготовленные из нее вещи могли служить вечно.
Какое-то время они стояли тихо и неподвижно; Павила не без внутреннего трепета (с чего бы?) ждал появления Гиватты, а Скуманда заворожила атмосфера храма и тревожные всполохи Священного Огня. Но вот неподвижный воздух колыхнулся, и в храм вошла жрица. Она приблизилась к жертвеннику, провела над ним рукой, и Знич неожиданно вспыхнул голубоватым пламенем. Ярче засверкали солнце, луна и звезды под потолком, белая туника вайделотки засветилась, сделав ее фигуру призрачной, а темное лицо идола, казалось, ожило, чему поспособствовали вставленные вместо глаз светлые полированные кусочки янтаря, в которых заплясали огоньки Вечного Знича.
Скуманд смотрел на нее во все глаза. Гиватта, постояв какое-то время неподвижно, начала двигаться, при этом она точно так же «плыла» над каменным полом храма, как прежде юные жрицы; создавалось впечатление, что вайделотка не переступала ногами, а летела. При этом ее тело оставалось неподвижным, лишь одеяние начало развеваться, словно в храме подул ветер.
А затем Гиватта запела. Это была странная, дикая песня, в которой преобладали резкие, скрежещущие звуки, временами переходящие в волчий вой. Голос у жрицы был высокий, мощный, он заполнил помещение храма до самого потолка, и спустя небольшой промежуток времени сердце Скуманда заколотилось в груди со страшной силой и ему почудилось, что в жилах забурлила кровь, нагретая до кипения.
Примерно так же чувствовал себя и Павила. Но в отличие от юноши он знал, что происходит. Чтобы усилить воздействие рун и расположить к себе Прауриму, Гиватта исполняла «зейд» – магический ритуал, включающий в себя древнюю «злую» песню, смысл слов которой не знали даже самые старые вайделоты, и танец. Не каждой святой деве была дана способность гадать по рунам и не каждая могла исполнить «зейд», но Гиватта-Дайниди принадлежала к старинному роду, из которого вышло много вайделотов (один из них был даже криве-кривайто), поэтому знала магические ритуалы, канувшие в пропасть времен.
Гиватта танцевала. Она все быстрее и быстрее кружилась вокруг жертвенника, и в какой-то момент у Скуманда от ее движений все поплыло перед глазами. Испугавшись, что может потерять сознание, он больно ущипнул себя за бок и от боли начал соображать гораздо лучше. Наконец жрица завертелась, как волчок, и упала на пол; вернее, не упала, а быстро, но плавно опустилась на пол и замерла перед идолом Прауримы, положив голову, увенчанную золотым венком, на скрещенные руки. Онатяжело дышала, ее глаза были закрыты, а губы шептали какую-то молитву.
Павила тяжело перевел дух и с надеждой подумал: «Свершилось! Кажись, Праурима не возражает против гадания…» Старый, видавший виды вайделот знал, что иногда «зейд» заканчивался обмороком жрицы, и тогда ни о каком гадании не могло идти речи. Потеря сознания была предупреждением, что богиня не в духе и не склонна терпеть магический ритуал.
Но вот Гиватта пошевелилась, открыла глаза, и из ее груди вырвался тихий стон. Видно было, что «зейд» дался ей тяжело. Она начала подниматься, но медленно, с видимым усилием, словно древняя старуха, и Скуманд едва не бросился ей помогать, но вайделот схватил его за рукав и грозно сдвинул брови: «Нельзя!»
Жрица встала и взяла в руки мешочек с рунами, который лежал на квадратном куске белой холстины возле идола Прауримы. Видимо, все принадлежности для гадания приготовили вайделотки, украсившие головы Павилы и Скуманда венками. Несколько раз перетряхнув содержимое мешочка, она засунула туда руку, достала полную жменю рун и бросила их на холстину.
Скуманду доводилось видеть гадание на рунах. В их селении было несколько женщин-гадалок (их называли волюрами), которые чаще всего предсказывали судьбу воинам, отправлявшимся в поход. Обычно их толкование рун было весьма туманным: то ли будет, то ли нет, то ли вернешься с победой, то ли погибнешь на поле брани и улетишь в Ирий. Но почему-то после этих гаданий у воинов поднималось настроение, словно волюры предсказали им победу, хотя это было не совсем так. Поднабравшись разнообразных знаний под руководством Павилы, юноша в конечном итоге сообразил, почему так происходит: человек, которому предстоит сражаться не на жизнь, а насмерть, непроизвольно отбрасывает все ужасные намеки гадалок и близко воспринимает только добрые пророчества.
Руны Гиватты были совсем не похожими на те, которыми пользовались волюры племени дайнавов. Гадалки селения брали ветку орешника, разрезали ее пополам на прямоугольные куски и метили особыми гадательными знаками. Затем они бросали эти руны на белое полотно, брали наугад три щепки и «читали» их значения. Если ответ был отрицательным, задуманное действие откладывалось, если же выходил положительный ответ, то его должны были подтвердить птицы или священные белые лошади. В чем состояло это подтверждение, не знал даже Павила – и у жрецов, и у волюров были свои тайны. Но, как подметил Скуманд, когда племя собиралось на войну и волюры гадали военному вождю, пророчества были только положительными, хотя в конечном итоге случалось всякое.
У главной жрицы Прауримы руны были особенными – костяными. Скуманд держал в руках изделия из подобного материала. Это были искусно вырезанные изображения божеств. Павила хранил их как самую большую драгоценность, потому что крохотные фигурки были изготовлены из зубов диковинного морского зверя, который водился далеко от Балтики, в северных морях. Ими торговали купцы данов[33], и они были очень дорогими – за один зуб приходилось отдавать две кипы пушнины.
Гиватта некоторое время разглядывала разбросанные по полотну костяные дощечки, затем взяла три из них, обращенные начертанными рунами вверх, и сказала, обращаясь к Павиле:
– Я знаю, ты умеешь читать руны. Смотри…
Хмурясь, вайделот взял дощечки в руки и долго рассматривал их, словно пытаясь проникнуть в смысл примитивных, на взгляд Скуманда, закорючек. Две руны представляли собой косой крест, только один был накрыт крышей, а третья напоминала флажок с двумя черточками-полотнищами.
– Ну и что ты на это скажешь? – спросила Гиватта.
Скуманду показалось, что в ее голосе прорезалось торжество.
– Если я не ошибаюсь, – угрюмо ответил Павила, – руны говорят, что у мальчика есть божественный дар. Но об этом я и раньше знал. Поэтому и хочу ввести его в круг Посвященных.
– Ты ошибаешься. Ты прочитал всего две руны. А здесь присутствует и третья руна – «наследие». – Жрица указала на дощечку с вырезанным на ней двойным «флажком». – И она предусматривает только одно толкование пророчества: Скуманд станет наследником того, кто поспособствовал ему в получении этого божественного дара.
Павила бросил быстрый взгляд на юношу, который слушал, открыв рот, и строго сказал ему:
– Подожди нас снаружи.
Когда Скуманд покинул помещение храма, старый вайделот уточнил:
– Ты намекаешь на то, что он должен стать наследником своего отца?
– Именно так, – ответила жрица. – Хоть ты и считаешь Скуманда небесным даром, его родила мать, простая смертная, а значит, у него был и отец.
На какое-то время их взгляды столкнулись, и между ними произошла невидимая битва. Первым сдал свои позиции Павила. Он опустил глаза и несколько растерянно спросил:
– Но мне-то что теперь делать?
– То, что намеревался. Скуманд должен стать вайделотом. Это на какое-то время убережет его от многих опасностей. Здесь ты все верно рассудил. Но в недалеком будущем судьба Скуманда круто изменится, – я это чувствую! – и он получит свое наследство, которому никак не помешает его причастность к кругу Посвященных. Скорее, наоборот – полученные под твоим руководством знания пойдут ему лишь во благо.
– Возможно, ты права… – Павила остро взглянул на жрицу. – Остаются открытыми всего лишь два вопроса. Первый: ты уверена, что Скуманд наследует нечто очень значительное?
– Да! – ни мгновения не колеблясь, ответила Гиватта.
– Что ж, не верить твоему гаданию я не вправе. Но не исключено, что его отцом был один из Посвященных, от которого он уже получил наследство – свой незаурядный ум. Увы, не все вайделоты выдерживают искус безбрачия. Такие случаи бывали, даже на моей памяти. Или ты думаешь иначе? – снова взгляд исподлобья – тяжелый, оценивающий.
– Расположение гадательных дощечек на холсте отрицает такую возможность, – невозмутимо и сухо молвила жрица.
– Что ж, тебе видней… – Павила помрачнел; похоже, с преемником у него может и не получится. – Ну а на следующий вопрос в состоянии ответить только небеса, – твердо продолжил он, упрямо боднув головой.
– Ты на этом настаиваешь?
– Настаиваю! Священных коней здесь нет, зато божьих птичек над побережьем хватает. Вот пусть они и подтвердят, что руны не ввели тебя в заблуждение.
Гиватта кивнула и без лишних слов направилась к выходу. За ней последовал и старый вайделот. Скуманд, который подслушивал их разговор под дверью храма, сделал прыжок, достойный молодого оленя, и принялся со скучающим видом разглядывать небеса. А там в этот момент и впрямь было на что посмотреть.
На верхушке сосны, которая росла неподалеку от святилища Прауримы, сидел, затаившись в ветвях, молодой орел. Несмотря на молодость, это была сильная, стремительная птица, обладавшая солидным охотничьим опытом и, что немаловажно, хитростью. Чтобы не тратить время и силы впустую, летая под небесами и высматривая пернатую добычу, которая соблюдала все необходимые меры предосторожности и запросто могла избежать его когтей, оставив тем самым орла без завтрака, он решил воспользоваться трудами более добычливого охотника.
Неподалеку от побережья охотился самец скопы. Паря над морем на небольшой высоте, он высматривал гулявшую в темной глубине рыбу. Птица хорошо видела многих рыбешек, которые подошли к берегу для утренней кормежки, но все это была мелюзга, а самцу хотелось поймать добычу посолидней, чтобы хватило насытиться не только ему, но и подруге, которая ожидала его в гнезде.
Наконец в морской глубине мелькнула крупная тень, и большая рыбина, неторопливо двигая плавниками, направилась к мелководью. Вытянув вперед когтистые лапы и отведя крылья назад, скопа спикировала на то место, где длинным серебряным слитком сверкала чешуей вожделенная добыча. Упав на воду, птица подняла тучу брызг, которые скрыли от орла происходящее. Он нетерпеливо вытянул шею, будто это могло помочь ему разглядеть, чем закончился поединок скопы с рыбиной, но какое-то время было видно лишь бурление воды – похоже, добыча скопе попалась чересчур крупная и сильная.
Но вот скопа, мощно взмахнув крыльями горизонтально водной поверхности, тяжело поднялась в воздух. В лапах птицы била хвостом рыбина и впрямь солидного размера; однако на большее она уже не была способна, так как скопа удерживала ее двумя лапами – одной спереди, позади головы, а другой – за плавником. В таком положении птице легче было лететь из-за меньшего сопротивления воздуха.
Орел сорвался с верхушки сосны стремительно и сразу же начал набирать высоту. За считанные мгновения он оказался выше скопы и бросился в атаку. Скопа заметила своего врага, но жадность победила здравый смысл – она продолжала лететь, не выпуская добычу из когтей, лишь добавив скорости. Удачливому охотнику до спасительного леса осталось всего ничего; быстрокрылый самец скопы очень надеялся, что ему все же удастся спрятаться среди древесных ветвей. Но орел, рассвирепевший из-за первого неудачного нападения на скопу, которая каким-то чудом смогла увильнуть от его наскока (он хотел лишь напугать птицу, чтобы она бросила добычу), на этот раз ударил ее сверху со всей силой.
В воздухе закружили перья скопы, она жалобно крикнула – тонко и пронзительно, словно обиженный цыпленок, – и упустила рыбину. Не обращая больше никакого внимания на изрядно помятую скопу, орел сложил крылья и камнем полетел вниз. Рыбину он подхватил над самой землей и с победным клёкотом устремился ввысь.
– Вот! – вскричала Гиватта, победно указывая на орла. – Вот подтверждение того, о чем поведали руны! Благодарю тебя, Матерь Праурима! – воскликнула она в священном экстазе, подняв руки к небу.
Павила торопливо пробормотал коротенькую молитву богу Еро, который снизошел до смертных, объявив свою волю столь удивительным образом и, кивком головы подозвав к себе Скуманда, поторопился покинуть святилище Прауримы. Он чувствовал себя виноватым, ведь ему пришлось шантажировать жрицу пеленкой. Старый вайделот понимал, что теперь между ним и Гиваттой встала стена и больше на доверительные отношения с ней он может не рассчитывать.
Они ушли сразу после обеда. Жрицы дали им на дорогу несколько хлебцев и глиняную бутыль с настойкой целебных трав на хмельном напитке из рябины. Она была способна поддерживать силы путешественников, и секрет ее изготовления знали только жрицы Прауримы. Поговаривали, что благодаря этой настойке вайделотки очень долго сохраняли свою красоту, но Павила мало верил этим слухам. Он знал, что кроме этого напитка, жрицы Прауримы обязательно раз в неделю парились в бане, после чего умащали свои тела различными ароматическими мазями, секрет приготовления которых даже вайделоту, весьма искушенному в знахарстве, к большой его досаде, так и не удалось выведать.