– Да? Благодарю вас, – промямлил Мак-Вер.
На него такая перспектива производила не большее впечатление, чем красота широкого ландшафта на подслеповатого туриста. Затем глаза его остановились на секунду на замке двери, ведущей в каюту; сразу заинтересовавшись, он приблизился к двери и энергично задергал ручку, тихо и очень серьезно приговаривая:
– Нельзя нынче довериться этим мастеровым. Новенький замок – и не работает. Заедает. Видите? Видите?
Когда судостроители, пройдя через двор верфи, очутились одни в своей конторе, младший компаньон с оттенком пренебрежения спросил:
– Вы расхвалили этого парня в вашем письме Сиггу. Что вы нашли в нем такого?
– Я согласен, что он не похож на ваших шкиперов-щеголей, если вы это имеете в виду, – кратко ответил старший. – Что, старший из столяров с «Нань-Шаня» здесь?.. Войдите, Бейтс… Что вы смотрите? Как это вы допустили, чтобы эти люди от Тэйта поставили нам какой-то бракованный замок на каютной двери? Эти мелочи, Бейтс… вы знаете, что значат эти мелочи!
Новый замок был поставлен, и через несколько дней «Нань-Шань» отплыл на восток, причем со стороны Мак-Вера не было сделано больше никаких замечаний относительно снаряжения парохода; равным образом не было сделано им ни малейшего намека на то, что он гордится своим судном, благодарен за назначение или доволен представляющимися ему перспективами.
Ни болтливый, ни молчаливый по природе, он находил мало случаев для разговоров. Были, конечно, служебные дела – распоряжения, приказы и т. п.; но с прошлым, он считал, было покончено, а будущее еще не наступило, а общая повседневная работа в комментариях не нуждалась – факты ведь сами за себя говорят, и с подавляющей точностью.
Старый Сигг уважал людей, скупых на слова, таких, с которыми «вы можете быть спокойны: им не придет в голову нарушать полученные инструкции». Мак-Вер этому требованию удовлетворял, а потому и остался капитаном «Нань-Шаня» и занялся навигацией в китайских морях. Судно вышло под английским флагом, но спустя некоторое время представители фирмы Сигг сочли более целесообразным переменить этот флаг на сиамский.
Узнав об этой предполагаемой перемене, Джакс взволновался, словно ему нанесли личную обиду. Он стал ворчать про себя и презрительно посмеиваться. «Замечательно! судовой флаг с изображением дурацкого слона из Ноева ковчега», – сказал он однажды, входя в машинное отделение. «Убей меня бог, если соглашусь; откажусь лучше от контракта. Вас от этого не тошнит, мистер Рут?»
Но старший механик только кашлянул с видом человека, знающего цену выгодного контракта.
Когда новый флаг в первый раз взвился над кормой «Нань-Шаня», Джакс с горечью посмотрел на него с мостика. С минуту он боролся со своими ощущениями, потом заметил:
– Чудно плавать под таким флагом, сэр.
– А в чем дело? – спросил капитан Мак-Вер. – Флаг, кажется, в порядке.
И он подошел к краю мостика, чтобы хорошенько его рассмотреть.
– А мне он кажется смешным! – выпалил Джакс с негодованием и сбежал с мостика.
Капитан Мак-Вер был поражен этой выходкой. Он спокойно прошел в штурманскую рубку и раскрыл международный код сигналов на той странице, где стройными пестрыми рядами вытянулись флаги всех наций. Он пробежал по ним пальцем, а дойдя до сиамского, очень внимательно всмотрелся в красное поле и белого слона. Ничего не могло быть проще, но для большей наглядности он вынес книгу на мостик, чтобы сравнить цветной рисунок с подлинным флагом на флагштоке. Когда Джакс, исполнявший в тот день свои обязанности с видом сдержанно-свирепым, очутился случайно на мостике, капитан заметил:
– Ничего неправильного нет во флаге.
– Ничего нет? – проворчал Джакс, опустившись на колени перед канатным ящиком и злобно вытягивая оттуда запасный лотлинь.
– Ничего. Я проверял по книге. Длина вдвое против ширины и слон аккурат в середине. Должно быть, там, на берегу, знают, как нарисовать местный флаг. Само собой разумеется, вы ошиблись, Джакс…
– Но, сэр… – начал Джакс, приходя в волнение, – все, что я могу сказать… – Он дрожащими пальцами ощупывал бухту, отыскивая конец каната.
– Ничего, ничего, – успокаивал его капитан, тяжело опускаясь на свой любимый складной парусиновый стул. – Вы только понаблюдайте, чтобы ребята не выкидывали слона головой вниз, пока они не привыкнут.
Джакс швырнул новый лотлинь на переднюю палубу с громким криком:
– Получай, боцман, да не забудь промочить его хорошенько! – И необыкновенно решительно повернулся в сторону своего командира; но капитан Мак-Вер комфортабельно положил свои локти на поручни и спокойно продолжал:
– …потому что, полагаю, это было бы понято как сигнал бедствия. Как вы думаете? Я считаю, что с этим слоном нужно обращаться так же, как и с английским флагом…
– В самом деле?! – заревел Джакс так громко, что все бывшие на палубе поглядели на мостик. Потом он вздохнул и с неожиданной покорностью кротко сказал: – Да, что и говорить, зрелище было бы прискорбное.
Позже он конфиденциально обратился к старшему механику:
– Послушайте-ка, я вам расскажу о последней выходке нашего старика!
Мистер Соломон Рут, который нередко подразумевался также под кличками Длинный Сол, Старый Сол или Отец Сол, почти всегда оказывался самым высоким человеком, на каком бы судне он ни находился; это обстоятельство сообщало ему манеру спокойной снисходительности. У него были жидкие, песочного цвета волосы, плоские бледные щеки; его костлявые кисти и длинные школьнические руки были тоже бледны, как будто он всю свою жизнь провел в тени.
Он улыбнулся Джаксу со своей высоты и продолжал покуривать и тихонько посматривать по сторонам, как некий добрый дядя, любезно выслушивающий взволнованного школьника. Затем, весьма заинтересованный рассказом, но бесстрастный, он спросил:
– И вы отказались от контракта?
– Нет! – крикнул Джакс измученным, унылым голосом, заглушившим, однако, на миг трескотню лебедок «Нань-Шаня».
Работали все лебедки, подхватывая стропы с грузом и поднимая их высоко, до конца длинных подъемных стрел, – казалось, для того только, чтобы затем беззаботно дать им сорваться. Грузовые цепи стонали в ручных лебедках, с бряцанием ударялись о края люков, звенели за бортом, все судно содрогалось, а длинные серые бока его дымились в облаках пара.
– Нет! – крикнул Джакс, – я не отказался. Что толку? Все равно что об стену горох! Такого человека не заставишь понять, если он не понимает. Он прямо поражает меня.
В это время капитан Мак-Вер, вернувшись с берега, проходил по палубе с зонтом в руке в сопровождении унылого китайца, который бесшумно следовал за ним в шелковых, на бумажной подошве туфлях и также с зонтом в руках.
Капитан «Нань-Шаня» тихим голосом и углубившись, по обыкновению, в созерцание своих сапог, объявил, что этим рейсом необходимо будет зайти в Фучжоу, и выразил пожелание, чтобы мистер Рут поднял пары назавтра после обеда, ровно к часу дня. Он сдвинул шляпу на затылок, чтобы вытереть пот со лба, причем заметил, что он терпеть не может сходить на берег. Мистер Рут, не проронив ни слова, продолжал пыхтеть на высоте своей сигарой; его правый локоть покоился при этом на ладони левой руки. Затем Джаксу тем же приглушенным голосом было предписано держать свободной от груза переднюю междупалубную часть, которая предназначалась для размещения там двухсот кули. «Компания Бен-Хин» отправляет эту партию на родину. Провиант – двадцать пять мешков риса – будет доставлен сейчас на сампане. Все кули прослужили семь лет, говорил капитан Мак-Вер, и у каждого есть сундук из камфарного дерева. Нужно поставить на работу плотника: пусть прибьет трехдюймовые планки вдоль нижней палубы на корме и на носу, чтобы эти ящики не сдвинулись с места во время плавания. Джаксу немедленно следует заняться этим делом. «Вы слышите, Джакс?..» Этот китаец поедет до Фучжоу, будет переводчиком. Он клерк «Компании Бен-Хин» и хотел бы осмотреть помещение, предназначенное для кули. Пусть Джакс проводит его на нос… «Вы слышите, Джакс?»
Джакс в соответствующих местах вежливо, без всякого энтузиазма вставлял: «Да, сэр», потом бросил китайцу: «Иди, Джон. Твой смотреть», – и тот немедленно последовал за ним по пятам.
– Хотел здесь смотри и хотел там, все равно хорош будет, – сказал Джакс. Не обладая способностями к восприятию иностранных языков, он немилосердно коверкал колониальный жаргон. Указав китайцу крытый люк, он продолжал: – Хватал номер один, спал будешь хорош. Э?
Он был груб, но приветлив. Китаец печально и безмолвно смотрел в темный люк; казалось, он стоит у края раскрытой могилы.
– Дождь внизу не будет хватал, – объяснил Джакс. – Хорош внизу. А будет погода хорош, гуляй ходя наверх, – продолжал он, воодушевляясь. – Делай так: пу-у! – Ом выпятил грудь и надул щеки. – Видел, ходя? Дышал свежий воздух. Хорош. Э? А здесь штаны стирал ходя – чов-чов наверху? Смотрел, ходя.
Оживленно жестикулируя руками и работая челюстями, он старался наглядно изобразить, как в хорошую погоду кули будут кушать рис и стирать свое платье на палубе. Китаец, скрывая под кротким, меланхолическим видом свое недоверие к этой пантомиме, переводил миндалевидные глаза с Джакса на люк и обратно.
– Осень холосо, – произнес он безутешным шепотом и плавно понесся по палубе, ловко избегая попадавшиеся на пути препятствия. Наконец он исчез, низко пригнувшись под стропом с десятью рогожными мешками, наполненными каким-то дорогим товаром и издававшими отвратительный запах.
Тем временем капитан Мак-Вер поднялся на мостик и вошел в штурманскую рубку, где письмо, начатое им два дня назад, дожидалось окончания. Эти длинные письма начинались словами: «Моя дорогая жена», и стюард, занимавшийся здесь мытьем пола и стиранием пыли с ящиков хронометров, не упускал обыкновенно случая ознакомиться с их содержанием. Они интересовали его, быть может, больше, чем ту женщину, которой они предназначались; вероятно, по той причине, что они подробнейшим образом, до мельчайших подробностей, излагали события каждого рейса «Нань-Шаня».
Капитан, верный фактам, излагал их старательно и точно на нескольких страницах. Дом в северном предместье, куда эти страницы адресовались, имел маленький садик перед выступами окон, глубокий, приличного вида подъезд, с цветными стеклами в рамках из имитации свинца на входной двери. За этот дом он платил сорок пять фунтов в год и считал эту цену не слишком высокой, так как миссис Мак-Вер (претенциозная особа с тощей шеей и пренебрежительными манерами) была некоторым образом дамой и у соседей считалась «высшего круга». Унизительный страх перед тем моментом, когда ее супруг навсегда вернется домой, был единственной тайной ее жизни. Под той же крышей обитали дочь по имени Лидия и сын Том. Эти двое были только слегка знакомы со своим отцом. Главным образом они знали его как редкого, но привилегированного посетителя, который по вечерам курил трубку в столовой и ночевал в доме. Худощавая девочка в общем немного стыдилась его; мальчик был открыто и глубоко безразличен к нему, смело и непритворно, как это бывает у мужественных подростков.
А капитан Мак-Вер двенадцать раз в год аккуратно писал домой с Китайского побережья, странным образом выражая желание, чтобы «напомнили о нем детям» и подписываясь «твой любящий супруг» с таким спокойствием, как будто эти слова, так долго употребляемые и столь многими людьми, были, помимо самой формы их, какими-то изношенными предметами выцветшего значения.
Китайские моря – Северное и Южное – узкие моря. Они полны повседневных красноречивых фактов: острова, песчаные отмели, рифы, быстрые и изменчивые течения говорят сами за себя, и всякому моряку их язык кажется понятным и точным. На капитана Мак-Вера, знающего цену реальным фактам, их речь возымела такое действие, что он забросил свою каюту внизу и целые дни проводил на мостике судна, часто обедал наверху, а спал в штурманской рубке. Здесь же сочинял он и свои письма домой. В каждом письме без исключения встречалась фраза: «В этот рейс погода стояла очень хорошая», или подобное же сообщение в несколько иной форме. И эта удивительно настойчивая фраза отличалась той же безупречной точностью, как и все остальное письмо.
Мистер Рут тоже писал письма. Но только никто на борту не знал, каким многословным он мог быть с пером в руках, ибо у старшего механика хватало смекалки запирать свой письменный стол. Жена наслаждалась его слогом. Были они бездетны, и миссис Рут, крупная веселая сорокалетняя женщина с пышным бюстом, проживала в маленьком коттедже близ Теддингтона вместе с беззубой и почтенной матерью мистера Рута. Загоревшимися глазами она пробегала свою корреспонденцию за завтраком, а интересные места радостно выкрикивала во весь голос, чтобы ее услышала глухая старуха. Вступлением к каждой выдержке служил предупреждающий крик: «Соломон говорит!» Она имела привычку выпаливать изъяснения Соломона и в присутствии чужих, изумляя их странностью текста и неожиданной забавностью содержания этих цитат. Однажды, когда новый викарий впервые сделал им визит, она нашла случай заметить: «Как говорит Соломон, механики, плавающие по морям на кораблях, видят странности матросской натуры!» Заметив, что гость переменился в лице, она замолчала и пристально посмотрела на него.
– Соломон говорит?.. О!.. Миссис Рут, – пробормотал молодой викарий, сильно покраснев, – признаюсь… я не…
– Это мой муж! – воскликнула она и откинулась в кресле. Когда она сообразила, какая тут произошла забавная двусмысленность, она стала хохотать до слез, в то время как викарий, напряженно улыбаясь, в глубине души своей жалел ее как полоумную; он еще не был знаком с манерами весомых женщин. Впоследствии они очень подружились: узнав, что она не хотела быть непочтительной, он стал считать ее весьма достойной особой, а со временем научился стойко выслушивать мудрые изречения Соломона.
– «Для меня, – так цитировала она своего Соломона, – куда лучше, когда шкипер скучнейший болван, а не плут. С дураком можно иметь дело, а плут проворен и увертлив».
Такое легкомысленное обобщение было сделано на основании лишь одного отдельного случая: несомненная честность капитана Мак-Вера отличалась тяжеловесностью глиняной глыбы.
Что же касается мистера Джакса, неспособный к обобщениям, неженатый и непомолвленный, он по-иному изливал свои чувства старому приятелю, с которым служил прежде на одном судне; в настоящее время этот приятель исполнял обязанности второго помощника на борту парохода, совершавшего рейсы в Атлантическом океане.
В первую очередь он всегда выдвигал достоинства восточного плавания, намекая на его преимущества перед рейсами Западного океана. Он превозносил прелести неба, морей, кораблей и легкой жизни Дальнего Востока. «Нань-Шань» он ставил наряду с первоклассными кораблями.
«У нас нет мундиров с медными пуговицами, но зато мы живем здесь как братья, – писал он. – Мы все столуемся сообща и живем, как боевые петухи… Вся черная команда – отличная, лучших ребят и на заказ не сделаешь, а старый Сол, старший механик, сухая палка. Мы с ним приятели. Что касается нашего старика, то более тихого шкипера не сыскать. Подчас можно подумать, что у него не хватает ума открыть какое-нибудь упущение. А между тем это не так. Не может этого быть. Он капитанствует уже не первый год. Глупостей он не делает и управляет своим судном, никому не надоедая. Мне кажется, у него не хватает мозгов искать развлечений в ссорах. Его слабостями я не пользуюсь. Считаю это недопустимым. За пределами своих обязанностей он как будто понимает не больше половины того, что ему говорят. Над этим мы иногда посмеиваемся; но, в общем, скучно быть с таким человеком во время долгого плавания. Старина Сол уверяет, что капитан не очень разговорчив. Неразговорчив? О боже! Да он никогда не говорит! Как-то я разболтался под его мостиком с одним из механиков, а он, должно быть, нас слышал. Когда я поднялся, чтобы стать на вахту, он вышел из рубки, внимательно оглянулся кругом, нагнулся, чтобы взглянуть на боковые огни, посмотрел на компас, покосился на звезды. Это его обычная процедура. После этого он спросил: “Это вы разговаривали там, в проходе, у левого борта?” – “Да, сэр”. – “С третьим машинистом?” – “Да сэр”. После этого он переходит на штирборт, усаживается под навесом на свой складной стульчик и в течение получаса не издает ни звука, кроме того, что чихнул раз. Погодя немного, вижу – поднялся, переходит на мою сторону и говорит: “Не могу понять, о чем это вы можете говорить? Битых два часа. Я не осуждаю вас. Я видел, как люди на берегу упражняются в разговорах целый день и продолжают это занятие вечером за кружкой. Вероятно, повторяют по десять раз то же самое. Не могу понять”.