Дождь усиливался. Холодный, немилосердный, он очень скоро промочил насквозь их лёгкую одежду. Становилось всё темнее и темнее. Почернели тени между деревьями. Скоро будет трудно разглядеть что-нибудь на расстоянии шага.
Спотыкаясь, Ева-Лотта и Расмус пробирались вперёд – промокшие, потерявшие всякую надежду, голодные и несчастные.
– Не хочу я ходить по лесу, когда темно! – кричал Расмус. – Ну не хочу я!
Ева-Лотта стряхнула с лица несколько капель, а может быть, и несколько слезинок. Потом остановилась, прижала к себе Расмуса и дрожащим голосом сказала:
– Белая роза должна быть храброй. Теперь мы оба Белые розы – и ты, и я. И сейчас мы сделаем что-то очень интересное.
– А что? – спросил Расмус.
– Сейчас мы залезем под ёлку и будем спать там до завтрашнего утра.
Будущий рыцарь Белой розы завопил так, будто в него воткнули нож:
– Не хочу я спать в лесу, когда темно! Слышишь, глупая Эва-Лотта, не хочу я… не хочу!!!
– А в нашем шалаше ты разве не хочешь посидеть?
Это был голос Калле, такой уверенный и спокойный. И голос этот прекраснее ангельского, подумала Ева-Лотта. Она, конечно, никогда не слыхала и не видала ни ангела, ни архангела, но была уверена, что при всей своей прелести и красоте они не могли бы сравниться с Калле, появившимся вдруг с карманным фонариком в руке. Глаза Евы-Лотты налились слезами. Но теперь их можно было не сдерживать.
– Калле, это ты… это правда ты? – всхлипывая, сказала Ева-Лотта.
– Ну и ну! Да как же вы сюда попали? – недоумевал Калле. – Вы сбежали?
– Не то слово! Мы бежали весь день, – ответила Ева-Лотта.
А Расмус добавил:
– Мы убежали, чтобы я стал Белой розой.
– Андерс! – крикнул Калле. – Давай сюда, если хочешь увидеть чудо из чудес! Здесь Ева-Лотта и Расмус!
Они сидели в шалаше на срезанных еловых ветках и были очень счастливы. Дождь всё лил и лил, темнота в лесу стала гуще, а им хоть бы что! В шалаше уютно и тепло, и на них сухая одежда. Жизнь не казалась больше горькой и безотрадной, как ещё совсем недавно. Маленькое голубое пламя спиртовки, которую прихватил с собой из дома Калле, весело плясало под кастрюлькой с горячим шоколадом, и Андерс нарезал толстые ломти белого хлеба.
– До того хорошо, что не верится, – сказала довольная Ева-Лотта и вздохнула. – Мне сухо и тепло, а когда я съем пару-тройку, а может, целых шесть бутербродов, то буду ещё и сыта.
– А мне бы немного ветчины, – заявил Расмус, – и ещё шоколаду.
Он протянул свою кружку, получил добавку и, наслаждаясь, пил горячий шоколад большими глотками. Облачённый в тренировочный комбинезон Калле, он почти целиком исчез в его чудесном шерстяном тепле, правда, пролил на него несколько капель шоколада. Он с удовольствием спрятал в комбинезон даже пальцы ног, чтобы ни одна частичка его тела не мёрзла. До чего же всё чудесно, до чего здорово: и шалаш, и комбинезон, и бутерброды с ветчиной – всё-всё-всё!
– А я теперь самая настоящая Белая роза, Калле? – просительно сказал Расмус, проглотив очередной кусок.
– Да, теперь уж совсем немного осталось, – заверил его Калле.
Сам он в этот миг был бесконечно счастлив. Надо же, как хорошо всё складывалось! Расмус спасён, бумаги спрятаны, скоро весь этот кошмар закончится.
– Завтра с утра пораньше берём лодку и гребём к материку, – сказал Калле. – Потом звоним дяде Бьёрку, чтобы полиция туда отправилась и вызволила профессора, лишь тогда профессор получит свои бумаги…
– Когда Алые услышат обо всём об этом, у них уши отвалятся, – сказал Калле.
– Кстати, а где бумаги? – полюбопытствовала Ева-Лотта.
– Я их спрятал, а где, не скажу, – ответил Калле.
– Это почему же?
– Лучше, если об этом будет знать только один человек. Пока мы не в полной безопасности… Лучше мне пока держать язык на замке.
– И правильно, – согласился с ним Андерс. – Завтра всё и узнаем. Только представьте – завтра мы уже будем дома! Вот здорово-то!
Однако Расмус был другого мнения:
– А по-моему, гораздо лучше сидеть в этом шалаше. Я бы здесь жил и жил… Ну хотя бы ещё дня на два мы могли бы здесь остаться?
– Нет уж, спасибочки, – возразила Ева-Лотта и вздрогнула, вспомнив те жуткие минуты в лесу, когда Никке и Блюм были совсем рядом.
Надо бы им покинуть остров ещё до рассвета. Сейчас их скрывала темнота, а днём они будут беззащитны. Никке ведь сказал, что обыщет каждый кустик. Да и Еве-Лотте не хотелось оставаться здесь, дожидаясь, пока он сдержит своё обещание.
Дождь понемногу прекратился, и на небе, на его маленьком клочке, видневшемся сквозь отверстие в шалаше, стали появляться звёзды.
– Пойду-ка подышать свежим воздухом, прежде чем лечь спать, – сказал Андерс и вылез из шалаша, а вскоре позвал и остальных: – Идите сюда, я вам кое-что покажу.
– А что ты там в темноте собираешься нам показать? – откликнулась Ева-Лотта.
– Звёзды!
Ева-Лотта и Калле переглянулись.
– Расчувствовался он, что ли? – обеспокоился Калле. – Уж лучше мы выйдем.
Они по очереди вылезли через узкое отверстие наружу. Расмус, правда, немного поколебался. В шалаше ведь тепло и светло – Калле и Андерс подвесили свои карманные фонарики под потолком, в лесу же было темно, а темнота ему порядком поднадоела.
Но колебался он недолго. Там, где были Ева-Лотта и Калле с Андерсом, хотел быть и он. Расмус выполз на четвереньках из шалаша, как зверёк, осторожно высовывающий ночью мордочку из норки.
Они стояли, прижавшись друг к другу и не говоря ни слова. Стояли под звёздами, сияющими над ними среди чёрного неба. Им не хотелось говорить, они просто стояли и слушали. Никогда прежде не слышали они тихого шелеста спящего ночного леса – вернее, никогда не прислушивались к нему так, как теперь, и эта редкостная приглушённая мелодия вызывала в них странные и удивительные чувства.
Расмус просунул ладошку в руку Евы-Лотты. Всё это было совсем непохоже на то, что случалось с ним раньше. Он был одновременно рад и испуган. Настолько испуган, что ему хотелось держать кого-нибудь за руку. Но вдруг он понял, что всё это ему нравится. Нравился лес, хотя сейчас темно и деревья шелестят так таинственно, нравятся маленькие симпатичные волны, которые тихо плещутся о скалу, а больше всего, конечно, нравятся звёзды. Они так ярко светят, а одна из них даже дружелюбно подмигивает ему. Запрокинув голову, Расмус смотрел прямо на эту добрую звезду, а потом сжал руку Евы-Лотты и сказал мечтательно:
– Как, наверное, красиво на небе, наверху, если оно такое красивое снизу, с изнанки!
Ему никто не ответил. Никто не проронил ни слова. Наконец Ева-Лотта наклонилась, обняла его и сказала:
– А теперь, Расмус, пора баиньки. Будешь спать в лесу, в шалаше, разве не здорово?
– Ещё как! – ответил Расмус уверенно.
Пару минут спустя он забрался к Еве-Лотте в спальный мешок и вспомнил, что теперь он почти Белая роза. Расмус удовлетворённо вздохнул, уткнулся носом в плечо Евы-Лотты и почувствовал, что хочет спать. Он непременно расскажет папе, как это замечательно – спать ночью в шалаше! Калле погасил карманные фонарики, и в шалаше сразу стало темно, но ведь Ева-Лотта была очень близко, и добрая звёздочка всё ещё подмигивала ему с неба…
– В этом спальном мешке было бы очень даже просторно, если б ты не пихался, – сказал Андерс неодобрительно, толкнув Калле в бок.
Калле дал ответного пинка.
– Жаль, что мы не догадались взять для тебя двуспальную кровать, – сказал он. – Но всё равно спокойной ночи!
Через пять минут все они спали глубоким и беззаботным сном, ничуть не печалясь о завтрашнем дне.
15
Скоро они уедут отсюда, через несколько мгновений отчалят и никогда больше не увидят этот остров. Калле немного помедлил, прежде чем прыгнуть в лодку. Он ещё раз взглянул на то, что было их домом несколько беспокойных дней и ночей. Вот и скала: в лучах утреннего солнца она так привлекательна, а в ложбинке за скалой – их шалаш. Отсюда его не видно, но Калле знал, что шалаш там, стоит пустой и покинутый. Никогда вновь он не станет их пристанищем.
– Ну прыгай же наконец! – Ева-Лотта нервничала. – Я хочу уехать отсюда, и поскорей, ничего другого не хочу…
Она сидела на корме рядом с Расмусом, ей больше остальных не терпелось покинуть этот остров. Она знала, что дорога каждая секунда. Она очень хорошо представляла себе, как разъярён Петерс их побегом, и знала: он сделает всё возможное, чтобы их найти. Надо спешить, это понимали все, и прежде всего Калле. Больше медлить нельзя. Андерс уже сидел на вёслах, и Калле ловким прыжком вскочил в лодку.
– Что ж, пора! – сказал он.
– Да, поехали! – ответил Андерс и начал грести. Но вдруг остановился и в сердцах сказал: – Ох, я же забыл там свой карманный фонарик! Да-да-да, знаю, я растяпа, но ведь забрать его – секундное дело!
Он выскочил из лодки и исчез.
Они ждали. Сначала нетерпеливо. Потом страшно нетерпеливо. Только Расмус сидел совершенно спокойно, играя пальчиками в воде.
– Если он сейчас не вернётся, я закричу, – сказала Ева-Лотта.
– Нашёл небось какое-нибудь птичье гнездо или что-нибудь в этом роде, – с горечью заметил Калле. – Сбегай, Расмус, скажи ему, что мы уезжаем.
Расмус послушно выскочил из лодки. Они видели, как он вприпрыжку побежал вверх к скале.
И они опять стали ждать. Они ждали и ждали, не сводя глаз с уступа скалы, откуда, надеялись, те двое вот-вот появятся. Но никто не появлялся. Скала казалась такой одинокой и пустынной, словно здесь никогда не ступала нога человека. Весёлый окунёк играл в воде около лодки, что-то шелестело в прибрежных камышах. А вокруг было тихо-тихо, и эта тишина показалась им вдруг зловещей.
– Что происходит? Что они там делают? – Калле был очень встревожен. – Побегу посмотрю.
– Тогда бежим вместе! Одна я тут не останусь.
Калле привязал лодку, они выпрыгнули на берег и побежали вверх – туда, где скрылись Андерс и Расмус.
Вот и шалаш в расщелине. Но ни души и никаких голосов. Только эта жуткая тишина…
– Если это очередная Андерсова шуточка, то я его…
Калле не успел договорить. Ева-Лотта, которая шла в двух шагах позади него, услыхала лишь сдавленный возглас и закричала дико и отчаянно:
– Что это, Калле, что это?!
В ту же секунду она ощутила на своём затылке чью-то жёсткую руку, и знакомый голос сказал:
– Ну, бесёнок, искупалась? Или как?
Это был Никке, лицо его раскраснелось от гнева. А из шалаша показались Блюм и Сванберг – они вели трёх пленников. Глаза у Евы-Лотты наполнились слезами. Это был конец. Теперь всё пропало. Всё было напрасно. Хотелось лечь на мох и умереть…
У Евы-Лотты защемило сердце, когда она увидела Расмуса. Он был в ярости и делал отчаянные попытки освободиться от чего-то, засунутого ему в рот и мешавшего ему кричать. Никке бросился к нему и освободил от кляпа. Но Расмус не выказал никакой благодарности. Как только он смог говорить, он плюнул в сторону Никке и закричал:
– Ты глупый, Никке! Уй-юй, какой же ты глупый!
Возвращение было горьким. «Пойманные беглые каторжники в джунглях, когда их возвращали обратно на Дьявольский остров, чувствовали, наверное, то же самое», – подумал Калле. Да, их действительно вели, словно беглых каторжников. Калле, Андерс и Ева-Лотта были связаны одной верёвкой. Рядом шёл Блюм, надсмотрщик-тюремщик – хуже не бывает, а позади них – Никке. Он нёс Расмуса, без устали повторявшего, что, по его мнению, Никке ну просто невероятно глупый. Сванберг захватил лодку со всеми их запасами, и теперь направлялся в лагерь похитителей с добычей.
Никке, судя по всему, был в прескверном настроении. А ведь должен был бы радоваться, что возвращается к Петерсу с таким отличным уловом. Но если он и был рад, то тщательно это скрывал и всё время ворчал:
– Проклятые чертенята… Вы зачем лодку взяли? Думали, мы не заметим, да? А раз уж увели лодку, так почему сидели на острове, идиоты?
«Вот именно, почему, – с горечью подумал Калле. – Почему они не уехали вчера вечером, даже если Расмус устал, лил дождь и было темно? Почему не уехали, пока было время? Прав Никке – мы просто идиоты. Но не странно ли, что именно Никке упрекает их в этом? Сдаётся, он и правда не очень радуется тому, что их поймали».
– По-моему, похитители совсем не добрые, – сказал Расмус.
Никке ничего не ответил, только сердито взглянул на Расмуса, продолжая ворчать.
– И почему вы забрали те злополучные бумаги, а? Эй, вы, два олуха, там, впереди, зачем они вам?
«Два олуха» молчали.
Они продолжали молчать и позже, когда об этом же их спросил инженер Петерс.
Они сидели на раскладушках в домике Евы-Лотты и были настолько убиты случившимся, что у них не осталось сил бояться Петерса, хоть он и делал всё возможное, чтобы их застращать.
– Это вещи, в которых вы ничего не смыслите, – говорил он. – И вам не следовало в это вмешиваться. Если вы не расскажете мне, куда дели вчера вечером те бумаги, вам не поздоровится.
Он вперил в них свои чёрные глаза и прорычал:
– Ну, выкладывайте, живо! Что вы сделали с бумагами?
Они не отвечали. Оказалось, это был верный способ довести его до бешенства. Петерс вдруг набросился на Андерса, словно собирался убить его. Он обхватил его голову руками и начал неистово трясти.
– Ну, отвечай, – орал он, – где бумаги, иначе я тебе шею сверну!
Тут за него вступился Расмус:
– А ты всё-таки дурак. Андерс ведь не знает, где бумаги, это Калле знает. Потому что лучше, чтобы только один человек знал, так Калле сказал.
Петерс отпустил Андерса и посмотрел на Калле.
– Вот, значит, как… – сказал он и повернулся к Калле: – Насколько я понимаю, Калле – это ты. Вот что, мой дорогой Калле, даю тебе час на размышление. Час, и ни минуты больше. После этого с тобой случится нечто ужасно неприятное. Хуже этого в твоей жизни ещё ничего не было, понял?
Калле вёл себя весьма уверенно и спокойно, как и подобает знаменитому сыщику Блюмквисту в подобных ситуациях. Он ответил с чувством собственного превосходства:
– Не пытайтесь меня запугать, поскольку это невозможно. – А про себя он добавил: «Я уже и так напуган дальше некуда».
Петерс зажёг сигарету. Пальцы его дрожали. Он испытующе взглянул на Калле и продолжал:
– Интересно, достаточно ли ты умён, чтобы можно было поговорить с тобой о деле? Если да, то уж постарайся использовать все свои умственные способности, чтобы понять, о чём идёт речь. Значит, так: по ряду причин, о которых я тебе рассказывать не стану, я взялся за дело в высшей степени противозаконное. В Швеции, если я тут задержусь, меня могут приговорить к пожизненному тюремному заключению, поэтому я не останусь здесь ни на минуту дольше, чем необходимо. Я уеду отсюда и увезу с собой те самые бумаги. Тебе ясно? Ты ведь не настолько глуп, чтобы не понять, что я пойду до конца. Я готов на всё, абсолютно на всё, лишь бы заставить тебя рассказать, куда ты их спрятал.
– Я подумаю, – коротко ответил Калле. И Петерс кивнул:
– Хорошо. Подумай часок, пораскинь мозгами, если они у тебя есть.
Петерс вышел, и Никке, с мрачным видом слушавший их разговор, направился вслед за ним к двери.
Но когда Петерс исчез из виду, Никке вернулся. Он больше не был таким сердитым и раздражённым, как утром. Почти умоляюще посмотрев на Калле, он тихо сказал:
– Может, ты всё-таки скажешь ему, где эти чёртовы бумаги, а, Калле? Чтобы уж как-нибудь покончить с этим… Скажи ему, Калле! Ну, ради Расмуса…
Калле не ответил, и Никке собрался уходить, но в дверях остановился и горестно посмотрел на Расмуса:
– Я тебе потом сделаю новую лодочку, большую…
– Не надо мне никакой лодки! – резко ответил Расмус. – Теперь я знаю, что похитители вовсе не добрые.
И Белые розы остались одни. Они слышали, как Никке запер дверь снаружи. А потом – ни звука, лишь шум ветра в кронах деревьев.
Они долго сидели, не говоря ни слова, пока Андерс не произнес:
– Чертовски дует сегодня.
– Да, – согласилась с ним Ева-Лотта. – И прекрасно! Может, будет шторм, и лодка со Сванбергом перевернётся, – сказала она с надеждой и, посмотрев на Калле, добвила: – У нас есть всего час. Через час он вернётся. Калле, что мы будем делать?