– Да потому что эти проклятые сопляки увели бумаги, которые нужны моему шефу, прямо у него из-под носа, – ответил Никке, сердито глядя на неё.
– Ура! – воскликнула Ева-Лотта. – Ура, ура!
– Ура! – повторил Расмус. – Ура!
Никке обернулся к Расмусу, в его глазах были печаль и беспокойство.
– Ты вот тут радуешься, – пробормотал он, – а ведь скоро перестанешь, когда они придут и заберут тебя, чтобы отправить за границу.
– Что ты сказал?! – закричала Ева-Лотта.
– Я сказал, что они заберут Расмуса и отправят его за границу, вот что я сказал. Завтра вечером сюда прилетит самолёт и заберёт его.
Еву-Лотту передёрнуло. Но потом она с криком накинулась на Никке:
– Это же гнусно! Подло! Какие же вы мерзкие! Подлые старые киднепперы!
Никке не защищался. Он дал ей себя поколотить. Сидел тихо и казался очень усталым – ведь он почти не спал этой ночью.
– Дёрнула же их нелёгкая совать нос не в своё дело, – сказал он наконец. – Неужели нельзя было отдать Петерсу те бумаги – сколько из-за них шуму! – и покончить со всем этим. Не было бы никакой мороки.
К этому времени Расмус успел обдумать то, что Никке сказал о полёте за границу. Он сравнил две возможности. Что интереснее – полететь на самолёте или стать Белой розой? Хорошенько всё обмозговав, он принял решение:
– Знаешь, Никке, не полечу я за границу, потому что я тоже стану Белой розой.
Он забрался к Никке на колени и подробно растолковал ему, как это будет здорово. Всё рассказал – про то, как издают воинственный клич, как крадутся ночами и сражаются с Алыми. Для Расмуса было очень важно, чтобы Никке понял, насколько это удивительно, чудесно и захватывающе – быть Белой розой. Когда Никке это поймёт, ему станет очевидно, почему он, Расмус, не может лететь за границу.
Но Никке только мрачно покачал головой:
– Да нет, малыш, не быть тебе Белой розой. Слишком поздно.
Расмус слез с его колен и отошёл.
– Уй-юй, какой же ты глупый, – сказал он. – Конечно, я стану Белой розой, во как!
Никке направился к двери – его кто-то позвал.
Расмус увидел, что он уходит, и понял, что надо спешить, если он хочет получить ответ на один важный вопрос:
– Никке, вот если плюнуть с самолёта, через сколько времени слюна долетит до земли?
Никке обернулся и озабоченно посмотрел на оживлённое лицо мальчишки.
– Не знаю, – сказал он серьёзно. – Завтра вечером сам и проверишь.
13
Ева-Лотта сидела на раскладушке и думала. Покусывая свой локон, она отчаянно думала, и пришла к выводу, что положение безнадёжное. Она заперта в этой клетке. Как она может помешать им посадить Расмуса в самолёт и отправить за границу? И что за козни строит Петерс? Может быть, теперь, когда он потерял всякую надежду заполучить бумаги, предположила Ева-Лотта, он задумал вынудить профессора сделать заново все расчёты, а для этого его необходимо переправить в какую-нибудь лабораторию. А Расмус будет у Петерса заложником. Бедный маленький Расмус! До сих пор всё было более или менее благополучно, но что с ним станет, когда он окажется у бандитов за границей? Ева-Лотта представила, как профессор корпит за письменным столом, а злобный тюремщик заносит над Расмусом плеть и кричит: «Изобретай, не то…»
Думать об этом было мучительно, и Ева-Лотта тихонько застонала.
– Ты почему пищишь? – спросил Расмус. – И когда же Никке придёт и выпустит меня? Я хочу лодочки пускать!
Ева-Лотта всё думала и думала, и мало-помалу в голове её стала зарождаться мысль. И когда она наконец созрела, Ева-Лотта оживилась и, подбежав к Расмусу, сказала:
– Сегодня очень жарко, не правда ли?
– Ага, – согласился он.
– Не мешало бы нам искупаться, как думаешь?
Это сработало. Расмус запрыгал от радости.
– Да, да! – закричал он. – Пойдём, пойдём купаться, Эва-Лотта! Я покажу тебе, как я плаваю. Я умею целых пять гребков!
Ева-Лотта в преувеличенном восторге похлопала в ладоши.
– Я обязательно должна посмотреть, как ты плаваешь! Но для этого нужно, чтобы ты хорошенько попросил Никке и уговорил его отпустить нас.
– А как же, – сказал Расмус весьма уверенно. Он-то знал, чего мог добиться от Никке, если очень хотел.
И когда Никке появился, Расмус немедленно атаковал его:
– Никке, ну, пожалуйста, можно нам пойти купаться?
– Купаться? Это ещё зачем?
– Так ведь жарко очень, – наседал Расмус. – А раз жарко, то ведь можно пойти искупаться?
Ева-Лотта сидела и помалкивала. Самое разумное сейчас – целиком и полностью положиться на Расмуса.
– Я могу проплыть пять гребков, – сообщил он Никке. – Хочешь посмотреть, как я плаваю пять гребков?
– Да-а, почему бы и нет? – медленно протянул Никке. – Но пойти купаться… Нет, боюсь, эта затея шефу не понравится.
– Но ведь я не смогу показать пять гребков, если не пойду купаться, – возразил Расмус с убийственной логикой. – И как можно плавать без воды?
Он считал, что теперь дело в шляпе. Никке ведь не дурак, чтобы добровольно отказаться от возможности посмотреть, как Расмус плавает. Он сунул ладошку в огромную Никкину лапу и сказал:
– Ну пошли…
Никке неприязненно посмотрел на Еву-Лотту.
– Ты не пойдёшь, – сказал он сурово.
– Нет, Эва-Лотта пойдёт с нами, чтобы и она могла посмотреть, как я плаваю, – потребовал Расмус.
Устоять против этого живого детского голоска было трудно. Никке презирал себя за слабость, но до сих пор Расмусу удавалось добиться от него почти всего, стоило ему лишь сунуть свою ладошку в его руку и посмотреть на него радостными, полными ожидания глазами.
– Пошли, что ли… – проворчал Никке.
О, как Ева-Лотта мечтала об этом! Сбежать по тропинке к причалу, броситься вниз головой в прозрачную воду, сверкающую и играющую в солнечных лучах, а потом улечься на мостках, зажмуриться и ни о чём, ни о чём не думать! Но сейчас, когда мечта Евы-Лотты осуществилась, это было мучительным промедлением на пути к осуществлению её большого плана. Что касается Расмуса, то он был на седьмом небе от счастья. Словно весёлый лягушонок, плескался и скакал он в мелководье у самого берега. Никке сидел на краю причала и наблюдал, а Расмус усердно брызгал на него, хохотал, кричал, прыгал… Но когда он плавал, он становился ужасно серьёзным, задерживал дыхание до тех пор, пока лицо его не делалось ярко-красным, а потом выдыхал и радостно кричал Никке:
– Ну, видел теперь? Видел, как я плаваю? Целых пять гребков могу проплыть!
Нике, может, и видел, а может, и нет.
– Ты потешный маленький озорник, – сказал он. Это были единственные слова, произнесённые им по поводу необыкновенных достижений Расмуса в плавании, но прозвучали они как похвала.
Ева-Лотта лежала на спине, убаюкиваемая волнами. Она смотрела прямо в небо и непрерывно повторяла про себя: «Спокойно, только не волнуйся! Всё будет хорошо».
Но до конца она в этом убеждена не была, и когда Никке крикнул, что пора вылезать на берег, почувствовала, что от волнения побледнела.
– Ещё немножечко, Никке! – стал упрашивать Расмус.
Но Ева-Лотта, зная, что не выдержит больше ни минуты, взяла Расмуса за руку и сказала:
– Нет, Расмус, мы идём одеваться.
Расмус отбивался и умоляюще смотрел на Никке, но это был единственный раз, когда мнения Евы-Лотты и Никке совпали.
– Поторапливайтесь, – сказал Никке. – Лучше будет, если Петерс об этом не узнает.
Их одежда лежала в густом кустарнике, и Ева-Лотта потащила сопротивлявшегося Расмуса туда. Она оделась с невероятной быстротой. Потом, стоя на коленях перед Расмусом, помогла ему одеться, так как его неловкие пальчики с трудом справлялись с застёжками.
Расмус объяснил:
– Понимаешь, трудно ведь – пуговки сзади, а я-то весь спереди.
– Я помогу тебе, – сказала Ева-Лотта и, дрожа от волнения, продолжала: – Расмус, ты ведь хочешь стать Белой розой?
– А как же! И Калле сказал, что…
– Так вот, сейчас ты должен делать всё точно, как я скажу, – прервала его Ева-Лотта.
– А что я должен делать?
– Ты возьмёшь меня крепко за руку, и мы побежим отсюда быстро-быстро, как только можем.
– А как же Никке? Ему же не понравится, – забеспокоился Расмус.
– Не думай сейчас про Никке, – прошептала Ева-Лотта. – Мы побежим искать шалаш, который построили Калле и Андерс.
– Выйдете вы когда-нибудь или мне силком вас вытащить? – крикнул Никке с причала.
– Да успокойся ты, когда выйдем, тогда и выйдем! – А сама схватила Расмуса за руку и шепнула: – Бежим, Расмус, бежим!
И Расмус побежал. Он бежал среди сосен быстро-быстро, как только могли его детские ножки. Он напряг все силы, чтобы не отставать от Евы-Лотты, чтобы она поняла, какой отличной Белой розой он будет. И уже на бегу, с трудом переводя дыхание, сказал:
– А всё-таки хорошо, что Никке увидел, как я плаваю пять гребков!
14
Солнце садилось, Расмус устал. Он больше не одобрял эту затею, не одобрял её уже несколько часов.
– В этом лесу слишком много деревьев, – заявил он. – И почему мы всё ещё не нашли шалаш?
Ева-Лотта тоже очень хотела бы знать почему. Она была согласна с Расмусом – в этом лесу слишком много деревьев. И слишком много скалистых пригорков, которые нужно преодолевать, слишком много бурелома и прочего мусора, загородившего дорогу, слишком много колючих кустов и веток, царапающих ноги. И слишком мало шалашей. Один-единственный шалаш, к которому она так рвалась, был неизвестно где. Ева-Лотта почувствовала, как понемногу ею стало овладевать беспокойство. Вначале ей казалось, что найти шалаш будет легко и просто, но теперь она стала сомневаться, найдут ли они его вообще. И даже если они его найдут – вдруг Калле и Андерса там нет? Вернулись ли друзья на остров после того, как спасли бумаги? На их пути могли возникнуть тысячи препятствий… Может быть, они вообще одни-одинёшеньки на этом острове – они и похитители? При этой мысли Ева-Лотта тихо застонала. «Милый, милый Андерс, милый, добрый Калле, будьте в шалаше! – взмолилась она в отчаянии. – И пусть я найду его очень, очень скоро!»
– Всё черника да черника, – сказал Расмус и сердито посмотрел на черничные кусты, доходившие ему почти до самого живота. – Я бы хотел съесть жареной колбасы.
– Понимаю, – ответила Ева-Лотта. – Но жареная колбаса в лесу, к сожалению, не растёт.
Расмус только фыркнул в ответ, выражая тем самым своё неудовольствие.
– И ещё я хотел бы, чтобы здесь были мои лодочки. – Он вдруг вспомнил, чем занимался целый день. – Почему нельзя было взять с собой лодочки?
«Чудовище!» – подумала Ева-Лотта. Она отважилась на такую авантюру, чтобы спасти его от страшного будущего, а ему, видите ли, подавай жареную колбасу и лодочки! Но, прогнав эту мысль, Ева-Лотта рассердилась на саму себя и импульсивно обняла Расмуса. Он ведь такой маленький, к тому же устал и голоден, ничего удивительного, что он капризничает.
– Понимаешь, Расмус, я не подумала о твоих лодочках…
– Значит, ты глупая, – беспощадно заключил Расмус. Он уселся в черничных кустах и не собирался идти дальше. Никакие уговоры не помогали, и Ева-Лотта тщетно попыталась схитрить:
– Шалаш-то небось совсем близко, может, и пройти-то осталось совсем чуть-чуть, всего несколько шагов!
– Не хочу, у меня ноги сонные.
Ева-Лотта подумала, уж не заплакать ли ей – ком подкатывал к горлу. Но, стиснув зубы, она тоже присела, привалилась спиной к большому валуну и привлекла к себе Расмуса.
– Иди ко мне, отдохни немного.
Расмус вздохнул, растянулся на мягком мху и положил голову Еве-Лотте на колени. Казалось, он твёрдо решил ни за что больше не сдвинуться с места. Он сонно взглянул на неё, и она подумала: пускай поспит немного, потом легче будет. Она взяла его руку в свои – Расмус не протестовал. И она стала тихонько ему напевать. Расмус поморгал, силясь не спать, и проследил сонным взглядом за пролетающей бабочкой.
– «На нашей полянке черника растёт», – пела Ева-Лотта.
Но тут Расмус подал голос:
– Ты лучше спой «На нашей полянке ветчинка растёт», – пробормотал он и заснул.
Ева-Лотта вздохнула. Она и сама была бы не прочь поспать. Вот заснуть бы сейчас, а проснуться дома, в своей постели, и обнаружить, что всё страшное, что с ними случилось, лишь дурной сон. Она сидела грустная, испуганная и очень-очень одинокая.
Неожиданно неподалёку послышались голоса. Они приближались, и Ева-Лотта узнала их. Потом – треск сучьев. Надо же – неужели можно так сильно испугаться и не умереть? Нет, вроде она не умерла, только оцепенела от ужаса, не могла пошевельнуть ни рукой, ни ногой, лишь сердце дико и мучительно стучало. К ним приближались Никке, Блюм и ещё этот, Сванберг.
Ева-Лотта ничего не могла поделать – ведь Расмус спал у неё на коленях. Не могла же она разбудить его, чтобы бежать! Это абсолютно ничего не изменило бы. Она бы просто не успела. Оставалось только сидеть и ждать, когда их заберут.
Те трое были уже настолько близко, что Ева-Лотта даже слышала, о чём они говорили.
– Таким озверевшим я никогда ещё Петерса не видел, – сказал Блюм. – И ничего удивительного! Ты, Никке, просто дурак.
Никке зарычал:
– А всё эта девчонка! Хотел бы я с ней встретиться. Ну, погоди, дай мне её только поймать…
– Да уж, наверное, скоро. Они, во всяком случае, здесь, на острове.
– Не беспокойся, – заверил Никке. – Я их найду, если даже придётся каждый кустик перевернуть.
Они были в десяти шагах. Смотреть на них у Евы-Лотты не было сил, поэтому она зажмурилась и стала ждать. Пусть уж лучше их поскорее найдут, чтобы она наконец могла дать волю слезам, которые давно просятся наружу.
Ева-Лотта сидела, прислонившись к большому замшелому камню. Сидела, закрыв глаза, и слышала голоса по другую сторону валуна. Так близко… так ужасно близко! Но вот уже не так близко и даже совсем не близко! Голоса становились всё слабее и слабее и наконец стихли совсем. Вокруг воцарилась удивительная тишина. На кусте чирикала какая-то пичужка, и это был единственный звук, который различала Ева-Лотта.
Она сидела не шелохнувшись долго-долго, ей совсем не хотелось двигаться. Она сидела бы так да сидела и ничего больше в своей жизни не делала.
Но тут проснулся Расмус, и Ева-Лотта поняла, что она должна взбодриться.
– Пойдём, Расмус, мы не можем здесь больше оставаться.
Она с беспокойством огляделась. Солнце уже не светило. На небо выплыли большие тёмные облака. Видно, собирался ночной дождь. Уже упали первые капли.
– Я хочу к папе, – сказал вдруг Расмус. – У меня больше нет сил ходить по лесу, я устал и хочу к моему папе!
– Сейчас мы не можем пойти к твоему папе, – ответила Ева-Лотта в отчаянии. – Прежде мы должны найти Калле и Андерса, иначе я не знаю, что с нами случится.
Она пробиралась меж кустов, и Расмус следовал за ней, поскуливая, словно маленький щеночек.
– Я есть хочу… и мне скучно без моих лодочек…
Ева-Лотта больше не отвечала.
Вдруг она услышала горькие всхлипывания. Обернувшись, Ева-Лотта увидела маленькую горемычную фигурку, стоявшую посреди черники, с дрожащими губами и глазами, полными слёз.
– О Расмус, не плачь! – уговаривала его Ева-Лотта, хотя самой так хотелось заплакать. – Не плачь, милый мой, маленький Расмусик! Ну почему ты плачешь?
– Я плачу, потому что… – захлебнулся Расмус. – Я плачу, потому что… мама лежит в больнице!
Даже у того, кто собирается стать Белой розой, должно быть право плакать, если его мама находится в больнице.
– Но ведь она скоро выпишется, ты сам говорил, – утешала его Ева-Лотта.
– Я всё равно буду плакать, – заупрямился Расмус. – Потому что забыл плакать об этом раньше… Глупая Эва-Лотта!