– Ну всё, дело швах. Нормальный человек так орать не станет.
– Да нет же, это такой индейский клич, – пояснила Ева-Лотта. – Я подумала, может, вы захотите послушать. Вот, пожалуйста. – И она ещё раз пронзительно завопила.
– Спасибо, больше не нужно, – сказал Никке.
И он был прав, потому что где-то в темноте просвистел чёрный дрозд. Вообще-то после наступления темноты дрозды не имеют обыкновения петь, но Никке нисколько не удивился, а Ева-Лотта тем более. Она была невероятно рада. Калле и Андерс подали ей знак: «Мы слышали».
А вот как передать им важное сообщение о бумагах? Но на то они и рыцари Белой розы, чтобы всегда находить правильное решение. Тайный язык, разбойничий язык не раз приходил им на помощь, поможет и теперь.
Никке и Расмус ещё раз были повергнуты в шок, когда Ева-Лотта ни с того ни с сего вдруг очень громко и жалобно запела.
– Сос-поп-а-сос-и-тот-е боб-у-мом-а-гог-и поп-рор-о-фоф-е-сос-сос-о-рор-а зоз-а кок-нон-и-жож-нон-ой поп-о-лол-кок-ой, – пела она, к явному неудовольствию Никке.
– Эй, ты! – сказал он под конец. – Прекрати! Чего воешь?
– А это такая индейская песня. Про любовь. Я думала, вы её тоже захотите послушать.
– А я подумал, уж не заболела ли ты, – сказал Никке.
– Нон-е-мом-е-дод-лол-е-нон-нон-о! Сос-рор-о-чоч-нон-о! – продолжала петь Ева-Лотта как ни в чём не бывало, пока Расмус не заткнул уши и не сказал:
– Эва-Лотта, давай лучше споём «Лягушечки, лягушечки, ква-ква-ква-ква»…
А потрясённые Калле и Андерс стояли в темноте и слушали песню Евы-Лотты: «Спасите бумаги профессора за книжной полкой! Немедленно! Срочно!»
Если Ева-Лотта сообщила, что дело срочное и даже прибегла к воплю «Великая катастрофа», это могло означать только одно – Петерс каким-то образом выведал, где хранятся бумаги, и туда надо успеть попасть первыми.
– Бежим, возьмём лодку! – шёпотом скомандовал Андерс.
Не говоря больше ни слова, друзья без оглядки понеслись вниз по тропинке к пристани. Голодные и холодные, они бежали в темноте, спотыкаясь и обдирая руки и ноги. Им было страшно: казалось, что преследователи поджидают их за каждым кустом, но сейчас всё это не имело никакого значения. Важно было одно: профессорские бумаги не должны попасть в руки преступников. Поэтому их нужно опередить.
Андерс и Калле пережили несколько ужасных минут, прежде чем отыскали вёсельную лодку, не запертую на замок. Каждую секунду они ждали, что из темноты вынырнет Блюм или Никке, и когда Калле осторожно столкнул лодку с мостков и взялся за вёсла, его сверлила одна только мысль: «Сейчас они появятся, я уверен – вот-вот появятся…»
Но никто не появился, и Калле налёг на вёсла. Вскоре друзья были вне пределов слышимости, и Калле грёб так, что вода пенилась вокруг вёсел. Андерс молча сидел на корме и вспоминал, как они плыли к острову, – неужели это было вчера утром? Казалось, с тех пор прошла целая вечность…
Спрятав лодку в зарослях тростника, они побежали искать мотоцикл. Они оставили его в кустах можжевельника, но где же эти кусты и как их найти в такой темноте?
Немало дорогих минут ушло на отчаянные поиски. Андерс так нервничал, что искусал себе пальцы. Где он, этот злосчастный мотоцикл? Калле тем временем искал его на ощупь в кустах.
Ой, да вот же он! Нашёлся! Пальцы любовно обхватили руль, и Калле быстро вывел мотоцикл на лесную дорогу.
Им предстояло проехать около пятидесяти километров. Калле посмотрел на наручные часы: стрелки в темноте светились.
– Сейчас половина одиннадцатого, – сообщил он Андерсу, хотя тот и не спрашивал его об этом. Слова прозвучали как-то зловеще.
В это же самое время точно те же слова произнёс инженер Петерс, обращаясь к Никке:
– Сейчас половина одиннадцатого. Пора собираться.
Пятьдесят километров… сорок километров… тридцать километров до Лилльчёпинга! Они неслись как угорелые. Ночь была мягкая и тёплая, но дорога казалась бесконечно долгой. Нервы у них были на пределе, они то и дело прислушивались: не догоняет ли их тот самый автомобиль… Каждую секунду им казалось, что их вот-вот осветят фары машины, которая нагонит их, обгонит и исчезнет вместе с последней надеждой – спасти документы, так много значащие.
– «До Лилльчёпинга тридцать шесть километров», – прочёл Никке. – Прибавь-ка газу, шеф!
Но инженер Петерс ехал с той скоростью, которая была ему приятна.
Он снял руку с руля, чтобы предложить Никке сигарету, и сказал с довольным видом:
– Я ждал так долго, что готов подождать ещё полчасика.
Лилльчёпинг! Город спал безмятежно, как всегда. Калле и Андерс даже немного возмутились. Мотоцикл промчался по хорошо знакомым улицам, далее по дороге вверх к развалинам замка и остановился у виллы доктора Эклюнда.
А чёрному автомобилю оставалось проехать ещё несколько километров до небольшого щита с надписью: «Добро пожаловать в Лилльчёпинг!».
– Ничего более страшного в моей жизни ещё не было, – прошептал Андерс, когда они крались по веранде.
Он осторожно подёргал дверь, и она поддалась. «У киднепперов не хватило даже ума закрыть за собой дверь, – подумал Калле. – Как же можно оставлять не запертым дом, где хранятся бумаги ценою в сто тысяч крон?! Но всё к лучшему – сэкономим уйму времени, ведь сейчас дорога каждая минута».
«За книжной полкой…» – за какой из них? У доктора Эклюнда, сдавшего на лето свою виллу, этих книг и книжных полок видимо-невидимо. В гостиной, к примеру, книжные полки стоят вдоль всех стен.
– На это уйдёт вся ночь, – говорит Андерс. – Откуда начнём?
Калле размышляет, хотя времени страшно мало. Но иногда стоит пожертвовать минуткой, чтобы найти решение. Что сказал Расмус своему отцу? «Я подкрался вечером, когда ты думал, что я сплю, и тогда я увидел…» Где же Расмус стоял? Уж точно не в гостиной…
Спальни расположены на верхнем этаже. Малышу не спится, он тихонько спускается по лестнице… и прежде чем папа услышал его шаги, Расмус видит нечто занимательное и останавливается. «Вероятно, он стоял на лестнице в прихожей», – подумал Калле и бросился туда.
С любого места на лестнице через открытую дверь в гостиную видна только одна полка – та, что у письменного стола.
Калле мчится обратно в гостиную и вместе с Андерсом отодвигает эту полку от стены. Полка скребёт пол, издавая пренеприятный скрежет. Но для мальчиков это единственный звук в мире, который они сейчас воспринимают. И потому машину, остановившуюся около виллы, они не слышат.
Ещё, ещё чуть-чуть, и они смогут заглянуть за полку. Пресвятой Моисей! Да вот же он – коричневый конверт, крепко пришпиленный кнопками! Калле дрожащими руками с трудом вытаскивает свой нож и начинает откреплять им конверт.
– Надо же, мы успели! – шепчет Андерс, страшно бледный от напряжения. – Успели ведь!
– Вот как, знаменитый сыщик опять начеку? – с улыбкой произносит дядя Бьёрк. – Так где же они, преступники?
– Удрали… – выдыхает Андерс.
Калле угрожающе наступает другу на ногу, но в этом нет необходимости. Андерс и так знает, что когда речь идёт о преступлении, он должен уступить лидерство Калле.
А Калле ловко отшутился, и дядя Бьёрк заговорил совсем о другом.
– Ребята вы, конечно, хорошие… – начал он. – Да вот только сегодня утром я встретил, Калле, твоего папу и, уж будь уверен, он был очень сердит. И не стыдно вам вот так убегать из дому? Вам бы давно пора вернуться! Ну да ладно. Хорошо, что вы, наконец, дома.
– Да нет, мы ещё не дома, – отвечает Калле. – Мы ещё не вернулись.
12
Если бы той ночью, в два часа, кто-нибудь шёл мимо «Бакалейной торговли Виктора Блюмквиста», то подумал бы, что в магазин забрались воры. Кто-то светил карманным фонариком за прилавком, а сквозь витринное стекло можно было видеть две тени, снующие туда-сюда.
Но никто той ночью мимо лавки не проходил, и две тени остались незамеченными.
Бакалейщик Блюмквист и его жена спали у себя в комнате прямо над магазином и тоже ничего не слышали, поскольку эти две тени в совершенстве владели искусством передвигаться бесшумно.
– Хочу ещё колбасы, – сказал Андерс с полным ртом. – Ещё колбасы и сыру.
– Если хочешь, бери, – ответил Калле, целиком поглощённый поеданием всего съестного.
Как же они ели! Отрезали толстые куски копчёной ветчины – и ели. Отрубали здоровенные куски варёной колбасы – и ели. Разламывали большой, мягкий, ароматный батон белого хлеба – и ели. Срывали фольгу с маленьких треугольных сырков – и ели. Запускали руки в ящик с изюмом – и ели. Набирали пригоршни шоколадок – и ели. Они ели, и ели, и ели… И это было самое настоящее пиршество, которое они вряд ли когда-нибудь забудут.
– Одно я знаю точно, – выговорил наконец Калле, – никогда в жизни я не возьму больше в рот ни одной черничинки.
Сытый до отвала, Калле прокрался по лестнице на второй этаж. Очень важно было не наступить на скрипучие ступеньки – ведь его мама обладала удивительной способностью просыпаться от этого скрипа, причём когда его производил Калле. Феномен сверхъестественный, требующий самых глубоких психологических исследований, считал знаменитый сыщик.
Сейчас он не хотел будить ни отца, ни мать. Он только намеревался взять рюкзак, спальный мешок и кое-какую мелочь для кемпинга. Не дай бог проснутся родители, тогда на объяснения уйдёт слишком много времени. За все эти годы Калле научился мастерски избегать скрипучие ступеньки, так что он, целый и невредимый, благополучно спустился к Андерсу в магазин.
В половине четвёртого утра на дорогу, вьющуюся в сторону моря, выехал мотоцикл. На прилавке «Бакалейной торговли Виктора Блюмквиста» остался лежать кусок обёрточной бумаги со следующим сообщением:
Дорогой папочка, в счёт жалованья за этот месяц я взял:
1 кг колбасы;
1 кг сосисок;
1,5 кг копчёной ветчины;
10 штук тех маленьких сырков (ты знаешь каких);
4 батона;
0,5 кг сыра;
1 кг масла;
1 упаковку спичек;
10 плиток шоколада по 50 эре;
2 пачки какао;
2 пачки сухого молока;
1 кг сахарного песку;
5 пачек жевательной резинки;
10 литров бензина в канистре со склада;
10 брикетиков для спиртовки.
И может быть, ещё что-то, сейчас не помню. Я понимаю, ты сердишься, но если бы ты знал, что произошло, то не сердился бы, я уверен. Будь добр, скажи дяде Лисандеру и папе Андерса, пусть не беспокоятся. Очень прошу тебя, не сердись, разве не был я тебе хорошим сыном?.. Ой, лучше я на этом закончу, а то я растрогался.
Сердечный привет маме.
Ваш Калле.Ты ведь не сердишься?
Ева-Лотта беспокойно спала всю ночь и проснулась с предчувствием чего-то нехорошего. Она волновалась за Калле и Андерса – как они там? Что с бумагами? Неизвестность всегда мучительна, и Ева-Лотта решила пойти в наступление, как только Никке явится с завтраком. Но когда Никке наконец появился, он был так зол, что Ева-Лотта заколебалась. Расмус радостно прочирикал: «Доброе утро!», но Никке не обратил на него никакого внимания и прямиком направился к Еве-Лотте.
– Чертовка! – сказал он жёстко.
– Да ну! – ответила Ева-Лотта.
– Ты же врёшь, как старый мерин! И не стыдно тебе? Разве не ты сказала шефу, когда он тебя допрашивал, что ты была одна? Ну той ночью, когда забралась в машину?
– Ты хочешь сказать, той ночью, когда вы похищали Расмуса?
– Да, когда мы… Иди ты к чёрту… – выругался Никке. – Так говорила?
– Говорила.
– И наврала, – сказал Никке.
– Это как? – спросила Ева-Лотта.
– «Это как»? – передразнил её Никке, побагровев от злости. – «Это как?» Да с тобой были ещё два парня, признавайся уж.
– Подумать только, а ведь и правда были, – ответила довольная Ева-Лотта.
– Правильно, это Андерс и Калле, – встрял Расмус. – Потому что они играют в Белую розу вместе с Эвой-Лоттой. Я тоже буду Белой розой. Во как!
Но Ева-Лотта вдруг похолодела от ужаса: не означает ли это, что Калле и Андерс пойманы? В таком случае всем им конец. Она почувствовала, что должна тут же немедленно всё узнать – этой неизвестности она не выдержит больше ни минуты.
– А ты откуда знаешь, что они были со мной? – спросила она как можно более равнодушно.