– Вот уж не подумала бы. Странно...
Тогда я сказал:
– Ничего странного. Он не для себя ищет. А для одного человека. Этот человек хочет построить крылья, как Пров построил, и срубить с англичан бабки.
– А по-человечески можешь сказать? Что значит «срубить бабки»?
– Теть Оль, – сказал недовольно Алешка, – вы такая умная, в музее работаете, про вас газеты пишут, а впечатление от вас совсем другое.
– Ты хочешь сказать, что я дура? – прямо спросила Оля.
– Ну что уж... так сразу, – завертелся Алешка. – Вы это... несообразительная.
– Медленно соображающая, – немного смягчил я. Чтобы она не обиделась.
– Так что надо-то?
И мы ей рассказали, что нам «надо-то».
Еще не дослушав, Оля расхохоталась.
– Здорово придумали! Но есть условие – я буду с вами. Я хочу сама все это увидеть, своими собственными глазами.
– Ладно, – согласился Алешка. – Только вы где-нибудь спрячьтесь. В какой-нибудь шкаф залезьте.
– Или в бочку, – ляпнул я.
– В бочку я не полезу, у нас бочки здесь нет. Вы, ребята, приходите часам к одиннадцати. Мы спустимся в запасники...
– Что за фишка? – уточнил Алешка.
– Ну, у нас такой небольшой склад экспонатов, которые мы храним, а выставить не можем – места не хватает. И мы там подберем все, что нужно. Любого размера.
– Заметано, – сказал Алешка. Небрежно вытащил из-за пазухи чертеж крыльев и небрежно протянул его Оле: – Вы его случайно под стол уронили.
Оля похлопала глазами и прошептала:
– Я что, в самом деле дура?
Глава VIII
Ночь в музее
Настала ночь. Еще не очень глубокая, но уже довольно темная. Потому что луна где-то затерялась: то ли за облаком, то ли в кроне какой-нибудь липы.
Одиннадцати еще не было. Мы прислушивались к тому, что делает папа. Слышали, как он щелкал зажигалкой – наверное, курил у окна; слышали, как он закрыл окно, как заскрипела под ним кровать. И скоро у папы в комнате все стихло.
– Подождем еще, – шепнул я Алешке, – вдруг проснется.
– Дим, надо его на всякий случай изолировать.
– Ты что? Как это?
– А в его двери ключ торчит – запрем, и все.
– А если он в туалет захочет?
– Горшок ему поставим.
– Да нет у нас горшка.
– А вон ваза классная, на телевизоре. На которую Шишкин фуражку вешает.
От идеи с вазой мы все-таки отказались, но ключ в двери тихонько повернули.
Теперь следовало незаметно выскользнуть из гостиницы. На ночь Кистинтина сменил его напарник Геныч. У него задача простая – запереть входную дверь, составить в холле два кресла и завалиться в них спать. Ключи от двери при этом он не вешал на доску, а клал в карман.
Непреодолимое препятствие? Только не для Алешки. Он уже все предусмотрел.
– Дим, выберемся из общего туалета на первом этаже. Там окошко большое, пролезем.
Так мы и сделали и вскоре зашагали по спящему городку к зданию музея. Пока мы шли, заметно посветлело – нашлась наконец-то луна и всплыла на небо, как круглая рыба из темных глубин. Мы тихо шли по тихой улице, и перед нами так же тихо, даже еще тише, двигались по земле наши тени. Все было спокойно, но мне иногда казалось, что за нами кто-то идет. Беззвучно и настойчиво. Я даже несколько раз быстро оборачивался, но никого не видел. Правда, один раз мне показалось, что за толстый ствол липы спряталась какая-то тень. Я даже притормозил.
– Ты чего? – спросил Алешка.
– Кажется, кто-то за нами идет.
– Фиг с ним, – сказал Алешка. – Вампир какой-нибудь. Видишь, какая ночь лунная.
Он меня успокоил. Наверное, это гулёна Рекс. Охраняет ночной город.
Едва мы подошли к музею, как дверь его тихонько распахнулась и Оля шепотом нас позвала. Мы вошли, она заперла за нами дверь.
Внутри было темно, только где-то в углу просачивалась полоска света из-под двери.
– Осторожно, – сказала Оля, – не споткнитесь. – Она взяла нас за руки и повела, как детей, к этой слабой полоске света.
Это была дверь в подвал. Оля объяснила:
– Там окон нет, так что свет не страшен. С улицы его не видно.
– Не забудьте его потом выключить, – посоветовал Алешка.
Мы спустились на несколько ступеней и немного прибалдели. Здесь как бы второй музей был. В виде склада. Все вещи были уложены на полки и развешаны по стенам. И чего тут только не было! Картины, всякие статуэтки, подсвечники, часы, старинные одежды на плечиках, и даже оружие в виде двух ржавых сабель и одного ржавого пистолета с курком в виде собачьей головы.
Посреди комнаты стоял стол, на нем были сложены какие-то тряпки да еще и две пары настоящих лаптей – больших и маленьких.
– Вот это все для вас, – показала Оля. – Гримируйтесь.
В общем, здесь была точно такая же крестьянская одежда, как и на манекенах в крестьянской избе. Прямо у нас какой-то спектакль получается. Из двух актеров и трех зрителей. (Правда, потом мы узнали, что зрителей было немного больше.)
Мы стали переодеваться. Я натянул на себя полосатые порты XIX века, рубашку в горох с косым воротом и стал обувать лапти.
– Не так, – придержала меня Оля. – Сначала онучи.
Онучи – это что-то вроде портянок до колен, лапти обувают на них и шнурочками эти самые онучи обматывают. Получается довольно красиво и удобно. А лапти – это супер! Лучше всяких кроссовок – мягенькие, легенькие, на ноге их совсем не чувствуешь. Будто босиком, только не холодно и не колко.
И тут я обернулся и взглянул на Алешку. И даже ахнул! Передо мной стоял вылитый крестьянский мальчик. Оля даже расчесала его длинные волосы на прямой пробор. И получилась точная копия приятного мальчонки из экспозиции избы. Сразу видно – не муходуй какой-нибудь.
– А Димка не очень похож, – с сожалением сказал Алешка. – Шибко молодой. Не мужик, а парень.
– Сейчас мы его состарим, – пообещала Оля и выдвинула какой-то ящик, погрузилась в него до пояса. – Тут у нас хранятся кое-какие вещички из крепостного театра. Вот. – И она достала бороду с усами и черноволосый парик.
Оля аккуратно подвесила бороду на мое лицо, уложила парик на макушку и надела поверх него тонкий ремешок. Протянула мне маленькое зеркальце... И я увидел в нем себя самого в ранней старости.
Тут на всех на нас напал идиотский смех. Особенно Оля веселилась. Ничего, посидит в шкафу – не до смеха ей будет.
– Ну что, – сказала она, отсмеявшись, – пошли на сцену, ваш выход.
Мы поднялись в зал, Оля у нас за спиной щелкнула выключателем и закрыла дверь в подвал. Но я не скажу, что стало очень темно. Луна светила ярко, в полную силу, во все окна, и на полу лежали лунные квадраты и прямоугольники. И все вокруг казалось в этом свете таинственным и угрожающим. Будто все эти экспонаты ожили и были очень недовольны тем, что мы нарушили их покой. «Мало того, что они днем шляются, – шептались по углам тени, – так еще и ночью приперлись».
Мы подошли к «избе». Лунный свет так ясно и в то же время как-то призрачно освещал сидящие за столом манекены, что они казались живыми.
Оля откинула ограждающую цепочку, вошла «в избу». Там она возле печки отдернула занавеску и сказала:
– Давайте их сюда, пусть отдохнут.
Я взял в охапку «мужичка» – он оказался на удивление легким – и отнес его за печку. Потом перенес туда же и его «сынишку».
– Занимайте свои места, – скомандовала Оля. – А я посмотрю со стороны. Из зрительного зала.
Алешка сел на лавку, пригорюнился, взял палочку с пером. Вся его поза говорила: ну вот, опять уроки.
Я сел напротив, левую руку положил на хомут, в правой зажал шило.
– Так... – Оля заговорила, как режиссер. – Алешка, голову чуть нагни. Хорошо. Левую руку положи на книгу. Молодец. Дима, поза у тебя неестественная, напряженная. Расслабься. И что ты шило держишь, как воин копье? – И вдруг: – Тихо! Скребется! Замерли!
И Оля исчезла в соседнем зале. А мы прислушались... Точно – кто-то скребет ключом в замке наружной двери.
Тут, скажу откровенно, мне стало немного не по себе. Раньше казалось, что все это просто и весело. А сейчас мне казалось, что все это не только не просто, но и очень не весело. Как бы грустно не стало. Но отступать уже поздно. Да и некуда. Даже за печку не спрячешься – там уже места заняты.
Послышался тихий скрип двери, потянуло свежим холодком. Я видел, как блестят Алешкины глаза. Просто светятся. Но не страхом, а весельем. И мне стало спокойнее.
– Лех, – тихо-тихо спросил я, – а что говорить-то?
– А что хочешь, – тихо-тихо ответил Алешка. – Они все равно испугаются.
Тихие шаги, тихие голоса, свет фонарика. В лунных лучах появились две черные фигуры. Одна – Кистинтина, другая – маленькая, вроде пацана. С тоненьким голосом.
– Ну и где тут оно? Связался я с тобой.
– Здесь, здесь. Сейчас найду. Этот клоп что-то про печку говорил.
– Ну так полезай.
Они стояли прямо напротив нас. Два черных силуэта. Сердце мое стучало изо всех сил. Где-то в районе пяток. Кистинтин взялся за цепочку. Я кашлянул и сказал густым голосом:
– Ванюшка, чего они тут шляются, покою от них нет. Давай их заморозим?
– Давай, бать. Пусть вместо нас полгодика посидят.
Сначала была мертвая тишина. Довольно долго. Потом раздался визг. Потом – топот ног. Потом хлопнула дверь. Вскоре где-то невдалеке зашумела и затихла машина. Затих и панический топот Кистинтиновых ног.
А затем засмеялась в соседнем зале Оля. И захохотали мы с Алешкой. Но громче всех смеялся невесть откуда взявшийся майор Шишкин...
Мы с Алешкой переоделись в запаснике, поднялись в Олину конторку. Майор Шишкин уже старательно пил чай, с прошлогодним липовым медом.
– Конечно, – сказал он, – я этого Кистинтина с удовольствием задержал бы за незаконное вторжение, за попытку кражи, но...
– Вы его пожалели? – спросил Алешка, пристраиваясь поближе к банке с медом.
– Еще чего! – Шишкин вздохнул. – Товарищ полковник не велел. Он на этого Мишкина какие-то виды имеет.
Кстати, о товарище полковнике... Я вскочил:
– А ведь мы его заперли!
Майор по-мальчишески присвистнул и так же легкомысленно сказал:
– Фиг бы вы его заперли, если бы он не захотел.
Алешка сильно обиделся.
– Ладно, пусть тогда сам выбирается. Раз уж он такой умный.
– Леша, – наставительно проговорил майор Шишкин, – нехорошо так говорить о заслуженном полковнике милиции.
На это Алешка логично возразил (Оля при этом хихикнула):
– Это он вам заслуженный полковник, а нам он всего-то – папенька.
Словом, все стало ясно в этом эпизоде. Майор Шишкин уже давно знал (от Оли), что Мишкин зачем-то подбирается к музею. И майор Шишкин держал его под наблюдением. Наша идея – отвадить Кистинтина от музея – ему была очень кстати. Но на всякий случай он нас подстраховал. И очень гордился, что он такой умный. Но Алешка быстро поставил его на место. Он не любил, когда его в чем-то обгоняют.
– Вы, товарищ майор… – сказал Алешка нежным голосом, – вы такой талантливый. Вы такие картинки рисуете, что прямо хоть в музей...
– И что? – осторожно спросил майор, даже притормозив ложку с медом около рта. Он уже немного знал Алешку.
– Вам надо оставить оперативную работу и посвятить свою молодую жизнь творчеству.
– Это еще почему?
– Ну... – как-то туманно стал объяснять Алешка. – У вас картинки лучше получаются. «Шишки на отдыхе».
– Он нахал? – спросил Олю обескураженный майор. Она, не ответив, потупила глаза.
Алешка отодвинул банку с медом от майора и придвинул ее к себе.
– Вы вот, товарищ майор, даже не догадались, что Мишкину нужно в музее и кто с ним вместе туда забрался.
– А кто с ним забрался? Его сменщик Геныч? Или бабка Митревна?
– Я не умею чай с медом вприкуску пить, – сообщил Алешка. – Я внакладку, ладно? – И он стал наворачивать в свою чашку ложку за ложкой золотисто-красноватый тягучий мед.
– Ну, – сказала Оля, улыбаясь, глядя на его чашку, – и куда же чай нальешь? Места не осталось.
– Ай-ай-ай! – расстроился Алешка. – Как же я так? Немного ошибился. Придется сначала этот мед без чая съесть, а потом снова в чашку меда положить. Но уже поменьше, а то опять для чая места не останется. Теть Оль, а вам чего больше жалко? Меда или чая? Вы до чего больше жадная? Вот когда вы к нам в Москву приедете, я вам чая сколько хотите налью. Хоть целое ведро. Хочете?
Майор Шишкин совсем потускнел. И опустил голову. И пробормотал:
– Да, полковник Оболенский... Как же ему трудно живется...
– А его жене еще трудней, – засмеялся Алешка. И не стал больше мучить бедного майора. – У этого Кистинтина есть шеф. Этого шефа зовут Гера. Герасим Андреич. Это ваш любимый криминальный авторитет Пасюк. И ему, дураку, приспичило украсть чертежи лебединых перьев. Полетать ему захотелось. Над головой нашей славной милиции. – И тут Алешка серьезно добавил: – Смотрите, как бы он оттуда, с этой высоты, на голову вам не плюнул.
– Не знаю, не знаю, – задумчиво и удрученно проговорил майор Шишкин, – не знаю: сочувствовать полковнику Оболенскому и его супруге или завидовать им.
Мне стало жалко майора. И я поспешил его поддержать:
– Ничего, товарищ майор, не расстраивайтесь. Вы молодой, у вас еще все впереди. Вот вы женитесь на ком-нибудь и у вас тоже будут дети...
– Дети доктора Ватсона, – перебил меня Алешка. – А если вы на Олечке не женитесь, мы с Димкой вас заморозим. И в витрине поставим.
Словом, расстались мы у подъезда нашей гостиницы еще большими друзьями. Майор нажал кнопку звонка и держал на ней палец до тех пор, пока за дверным стеклом не появилось рыжее заспанное лицо Геныча.
Он вовсю зевал и отрицательно размахивал руками: «Местов нет!»
– Милиция! – сказал ему Шишкин.
Дверь распахнулась, Шишкин пропустил нас вперед.
Геныч снова зевнул, отступил на шаг:
– Что ж вы, молодые люди, все туда-сюда. – Научился.
Алешка в дверях распорядился:
– Товарищ майор, вы не забудьте товарища Олю проводить до дома, время позднее.
– А то без тебя бы я не догадался, – немного обиделся Шишкин. – Папе – привет.
– Когда проснется, – пообещал Алешка.
– А ты уверен, что он спит? – И майор Шишкин растворился в угасающем лунном свете. Под сонный шорох лип.
Мы на цыпочках вошли в свой «угловой люкс» и прислушались. Папа спал. Мы быстренько разделись и нырнули под одеяла. С приятным чувством – день выдался неплохой и ночь была удачная. Я сразу же стал погружаться в пучину сна, но Лешка меня из этой пучины выдернул, как репку из грядки.
– Дим, знаешь, что я тебе хотел сказать? – Конечно, я не знал. – Когда я был маленьким, я часто смотрел на себя в зеркало и думал: каким бы я ни за что не хотел бы быть.
– Ну, – промычал я в подушку.
– Разные, Дим, детские мысли приходили в мою голову. Я ни за что не хотел бы быть девчонкой.
– Почему? – Мне стало интересно.
– Потому что, Дим, им труднее живется, чем нам. Когда они маленькие, еще терпимо. А потом? Потом пойдут мужья, дети, магазины, готовки всякие, стирки, уборки, да еще и на работу надо ходить.
– Что еще? – спросил я.
– Не хотел бы быть нечестным. Все время врать, Дим, это очень трудно. Разве все запомнишь, что наврал? Еще, Дим, очень плохо живется, когда кому-нибудь завидуешь. Не хотел бы быть беззубым и лысым...
– Ну, до этого тебе еще далеко, – успокоил его я.
– ...но самое главное, Дим, я бы не хотел быть жадиной. Я один раз немного побыл, мне не понравилось. Это, Дим, очень давно было, еще в детском саду. Костик у меня попросил машинку, которую тетя Наташа из Англии привезла, а мне жалко стало. А потом стало жалко Костика. И я машинку ему отдал. Знаешь, как жалко было! Но я как посмотрю, какой он счастливый с этой машинкой, мне, Дим, так радостно становилось! Папа у нас тоже умеет подарки делать. Один раз, Дим, мама его спросила: «Отец, а как ты угадываешь, кому какой подарок понравится?» Папа, знаешь, что сказал? «Очень просто. Если жалко дарить, значит, подарок хороший!» Здорово, да, Дим?