Но почему людей волнует чужая уверенность? Потому же, почему вас волнует ваша – чтобы лучше прогнозировать будущие результаты и улучшать принимаемые решения. Например, оценив, насколько уверенным вы чувствуете себя на рабочем месте, вы сможете решить, стоит ли принимать новое назначение и сколько усилий потребуют новые обязанности. Аналогично, оценивая уверенность коллег, вы прикидываете, можно ли положиться на них, если вам потребуется помощь. Если вы хорошо знаете коллегу, нет необходимости так уж полагаться на его уверенность, но когда вам нужно оценить компетентность новичка, о котором ничего не известно, вы будете искать в нем признаки уверенности.
Представьте, что вас с кем-то знакомят. Вы пытаетесь понять, насколько этот человек хорош в X, Y или Z; попытка основывается на оценке того, насколько он уверенно чувствует себя в этих или смежных областях. Допустим, девушка говорит, что хорошо плавает, – вы предположите, что она спортивна, отличается хорошим здоровьем и, наверное, счастлива. Однако вы делаете эти заключения на основе заявленного девушкой умения плавать. А если кто-то скажет, что учился в престижном университете, вы предположите, что это человек умен, успешен и, наверное, богат, – но ваши выводы будут основываться опять-таки на заявленной им компетентности. К каким бы выводам вы ни пришли, ясно, что вы намереваетесь оценить компетентность человека, а не его уверенность, даже если вы оцениваете уверенность, чтобы прикинуть, насколько человек компетентен. Если вы знаете, что некто слишком самоуверен, вы, возможно, сделаете на это скидку и оцените его компетентность ниже заявленной. Если знаете, что кто-то слишком неуверен, прибавите несколько баллов к его компетентности. Не забывайте, даже если бы мы могли точно оценить, насколько уверенно чувствует себя другой человек, это едва ли помогло бы нам узнать о его фактической компетентности, не в последнюю очередь потому, что подавляющее большинство уверенных людей менее компетентны, чем им кажется.
Есть основания считать, что гомо сапиенсы биологически предрасположены путать уверенность с компетентностью. Наши предки могли имитировать эмоции хуже, чем мы, что делало уверенность хорошей заменой компетентности. Чарльз Дарвин утверждал, что эмоции развивались для передачи информации, важной для выживания вида. Когда член одной стаи замечал хищника, по его встревоженной реакции вся стая понимала, что опасность рядом, еще не видя зверя, и успевала подготовиться. Представители вида, способного проявлять эмоции так, чтобы их понимали другие члены группы, обладали преимуществом перед представителями видов, лишенных такой способности, которых хищник съедал первыми. Столь же конкурентно выгодным преимуществом была способность выражать положительные эмоции – сигнализировать другим членам стаи, а также видам-соперникам о силе, власти и безопасности. Когда наши предки добивались успеха в охоте или спаривании, они выражали эмоции, которые говорили о компетентности. Когда они терпели неудачу, соответствующие эмоции сообщали окружающим об их слабости и невезучести{82}. Таким образом, миллионы лет назад разницы между уверенностью и компетентностью не было: уверенность была просто видимым проявлением компетентности.
Тем не менее у открытого выражения эмоций, наряду с эволюционными преимуществами, были и эволюционные недостатки. Если хищник (допустим, это не саблезубый тигр, а другой человек) может заметить вашу тревогу и использовать ее против вас, лучше прятать свои страхи, а не демонстрировать их. Поэтому способность имитировать невозмутимость или скрывать слабость является репродуктивным преимуществом. Если ваши соперники посчитают вас компетентным, они будут вас уважать, десять раз подумают, стоит ли с вами драться, и, скорее всего, выберут более слабую на вид жертву. Поэтому в ходе естественного отбора выживали те, кому удавалось демонстрировать высокий уровень компетентности, даже если на деле они ей не обладали. Способность сознательно скрывать эмоции – эволюционное преимущество, и оно окупается в ежедневном взаимодействии с окружающими… но до поры до времени – пока вас не раскусят. Более того, когда блеф становится постоянной стратегией, нелегко убедить других в своей компетентности, если на деле ее нет.
В этой главе мы выясним, что уверенность ценится другими людьми только тогда, когда сопровождается компетентностью. Кроме того, я собираюсь подчеркнуть значение репутации – вашей компетентности в глазах других. В большинстве случаев то, что о вас думают другие, имеет значение независимо от того, правы они или нет. Поэтому, чтобы преодолеть разрыв между уверенностью и компетентностью, важно понять, каким вас видят другие: повышать компетентность имеет смысл только тогда, когда это замечают окружающие.
Если характер – это судьба, то репутация – это карма
Мы часто используем слова «судьба» и «карма» в качестве синонимов, однако в «судьбе» сильнее чувствуется неизбежность, предопределенность, заданность раз и навсегда, тогда как в «карме» в понимании далекого от эзотерики человека есть элемент свободы и перемены участи. Вторая пара таких «почти синонимов» в английском языке – «репутация» и «характер», но «характер» относится, скорее, к вашей индивидуальности, а «репутация» – к тому, как вашу индивидуальность воспринимают окружающие. Разумеется, ни характером, ни репутацией не объясняются все наши поступки. Люди ужасно непредсказуемы, и ни один психолог или футуролог не сможет точно прогнозировать, что мы будем делать в следующий момент. В то же время мы – рабы привычек, и наши привычки в репутации отражены лучше, чем в характере. Сказанное логически следует из того, что a) характер в большей степени сформирован репутацией, а не наоборот (как объясняется в предыдущем разделе), и б) собственную репутацию оценить легче, чем характер (учитывая, как предвзяты в своей самооценке большинство людей). Рассмотрим данные исследования.
Д-ра Брайан Коннелли и Дениз Ванс сравнили точность репутации и характера как прогностических факторов, позволяющих предсказывать будущее поведение, включая основные аспекты компетентности, такие как общая успеваемость в колледже, результативность на работе и успех в личной жизни. Результаты, полученные на основе сотен независимых исследований, в которых принимали участие тысячи человек, демонстрируют, что в каждой из исследованных сфер репутация была более точным прогностическим фактором компетентности, чем самооценка.
Итак, когда речь идет о ключевых сферах компетентности (обучение, карьера, личная жизнь), наше восприятие собственной компетентности дальше от реальности, чем восприятие окружающими (что, по всей видимости, к этому моменту уже не должно вас удивлять). Это особенно верно, когда речь идет об оценке тех составляющих нашего характера, что тесно связаны с компетентностью. Например, то, как другие оценивают нашу уравновешенность, намного лучше позволяет предсказать, какое впечатление мы произведем на незнакомцев, чем наша собственная оценка. Мнение других о наших лидерском и творческом потенциале, навыках самоорганизации и трудовой дисциплине позволяет предсказать, как мы в будущем проявим себя на работе, гораздо точнее, чем наша собственная оценка этих качеств, а то, как другие оценивают нашу самодисциплину, выдержку и навыки социального общения, позволяет гораздо точнее предсказать наши будущие успехи в учебе, чем наша собственная оценка этих качеств.
Коннелли и Ванс в своем исследовании сосредоточились на взрослых, но исследования подростков и детей дают аналогичные результаты. Например, мой коллега Денис Братко и я изучали связь между характером и репутацией учащихся средней школы. Мы оценивали характер по самоотчетам учеников, а репутацию – по ответам их одноклассников (которые сидели с ними за одной партой по меньшей мере год). Как и в случае со взрослыми, характер и репутация были соотносимыми, но различными – самооценки школьников и мнение одноклассников о них перекрывались примерно на 20–30 %. Как и в исследовании Коннелли и Ванс, репутация как прогностический фактор компетентности учеников (их успеваемости в школе) оказалась надежнее их самооценок. Когда всех детей сравнили согласно их самооценкам (например, всех учеников, кто одинаково оценивал свой ум или старательность), их репутация по-прежнему объясняла существенную разницу в их компетентности. Когда же детей сравнивали по репутации (все ученики, которых одноклассники считали одинаково умными, старательными и т. д.), характер не соотносился с реальной компетентностью школьника. Из нашего исследования можно сделать два вывода: во-первых, если другие не разделяют вашего мнения о себе, мнение это, вероятно, ошибочное; во-вторых, вы можете не соглашаться с тем, что о вас думают другие, но, вероятно, они правы.
И все же мы склонны думать, что оцениваем себя точнее, чем кто бы то ни было. Почему? Одна из причин – это дает нам ощущение контроля. Большинство из нас живет, наивно полагая, что наша жизнь абсолютно непредсказуема, тогда как жизни других людей идут по накатанной колее. Мы даже используем эту асимметричную логику в наших суждениях о собственных и чужих поступках, что приводит к двойным стандартам: поведение других обычно объясняется их натурой (например, «они глупые, скучные, неорганизованные»), тогда как свое поведение мы обычно объясняем непредсказуемыми внешними обстоятельствами (например, «поезд опоздал», «я застрял в пробке», «это его/ее/их вина» и т. д.), за исключением тех случаев, когда это одобряемое поведение, и тогда мы объясняем его своими способностями или талантами. В основе таких двойных стандартов лежит предположение, что мы сами – люди гораздо более сложные, чем остальные, что другие – это рабы своей натуры, а мы в любой ситуации вольны выбирать из широкого спектра возможных поступков. Это у других характер может быть судьбой, но наш характер основывается на свободе воли – или так мы думаем.
Принстонские психологи Эмили Пронин и Мэтью Куглер сравнили эту «иллюзию свободы воли» с другими «работающими на нас» ошибками суждения и восприятия. В ряде недавних исследований они обнаружили, что люди склонны видеть свое прошлое и будущее как более непредсказуемое, чем прошлое и будущее своих ровесников, и полагают, что, по сравнению с другими, их жизнь много раз могла пойти совсем по другому маршруту, что в их жизни – но не в жизнях других – главную роль играли намерения и цели{83}. В одном из исследований д-ра Пронин и Куглер просили студентов колледжа оценить вероятность определенных событий в их жизни и жизни их соседей по общежитию. События включали как приятные (например, интересная работа, красивая квартира и любовь), так и неприятные (например, скучная работа, паршивое жилье и разбитое сердце). Как и ожидали исследователи, студенты считали, что у их сокурсников вариантов развития событий будет меньше, чем у них самих, несмотря на то, что такой подход подразумевал, что и вероятность неприятных событий у сокурсников будет меньше.
Тут иллюзия «свободной воли» затмевает остальные оптимистические искажения восприятия: быть лучше других не столь желательно, как быть свободнее других, даже если свобода приносит больше неудобств. Например, участники исследования считали, что суммарная вероятность[2] того, что после окончания учебы у них будет хорошее/плохое жилье, составляет 68 %, но для своих соседей по комнате они оценивали такую вероятность всего в 32 %. Они также оценивали суммарную вероятность того, что у них будут прекрасные друзья/будет мало друзей, в 52 %, и только в 28 % – для соседей по комнате. Что касается шансов найти интересную/скучную работу, суммарная вероятность составляла 72 % для себя и 56 % для соседей по комнате. Итак, участники думали, что для них одинаково возможны приятные и неприятные события, другими словами, их судьба была открыта, но вот судьба их соседей по комнате уже высечена в камне.
Стоит также отметить, что мнению других о нас необязательно быть верным, чтобы оказать на нас воздействие. Роберт Розенталь и Ленора Якобсон в свое время провели эксперимент, который вошел во все учебники психологии. В начале учебного года они провели в начальных классах тест на IQ и сообщили результаты учителям, однако результаты были взяты с потолка. Учителя стали относиться к детям в соответствии с полученной информацией: к тем, кто якобы показал прекрасные результаты, как к одаренным ученикам, к тем же, кто по результатам теста якобы не блистал интеллектом, – как к глупеньким. Со временем ложное представление учителей о компетентности учеников трансформировалось в реальный рост успеваемости (в случае с «умными») или в снижение (в случае с «тупыми») – эффект, известный как самоисполняющееся пророчество. Д-ра Розенталь и Якобсон назвали его «эффектом Пигмалиона», в честь древнегреческого скульптора Пигмалиона, создавшего, согласно легенде, статую прекрасной женщины, которая ожила и стала его возлюбленной. После работы Розенталя и Якобсон появилось много публикаций, описывающих существование «эффекта Пигмалиона» уже не в учебных заведениях, а на производстве{84}.
Можно смело предположить, что именно эффект самоисполняющегося пророчества, который оказывает восприятие нас другими – особенно когда эти «другие» наделены властью, – следует винить за разрыв в достижениях в тех областях, где реальных различий в компетентности нет. Например, несмотря на отсутствие документально подтвержденных свидетельств гендерных различий в IQ, многие, особенно мужчины, считают, что мужчины умнее женщин. Как показывает «эффект Пигмалиона», если люди убеждены, что мужчины умнее женщин, они начинают относиться к мужчинам так, будто они умнее женщин, что, в свою очередь, порождает разницу в достижениях. Мы с моим коллегой Эдрианом Фарнхэмом провели множество исследований, изучая, как оценивают компетентность других. Все наши исследования демонстрируют то же гендерное различие в оценках других, при том что не только мужчины, но и женщины систематически оценивают мужчин как более компетентных, чем женщины. Эта разница особенно заметна, когда оценщиками выступают мужчины: отцы видят больший разрыв между компетентностью своих сыновей и дочерей, чем матери. Сыновья тоже соответствуют: им разница между интеллектом отца и матери кажется большей, чем дочерям. Хотя такая модель более выражена в одних культурах, чем в других (в «маскулинных» обществах, таких как Турция, Аргентина и Япония, мужское превосходство в компетентности признается больше, чем в более «феминных» обществах, таких как Дания, Финляндия и Швеция), она обнаруживается более или менее повсеместно. И помните, что если речь идет о фактической компетентности, гендерные различия равны нулю или даже показывают небольшое преимущество женщин (сегодня во многих развитых, индустриализованных странах, например в США, женщины по успеваемости в колледжах превосходят мужчин. В колледжи поступает больше женщин, чем мужчин, и оценки у женщин стабильно выше{85}).
Аналогично, несмотря на достаточные свидетельства того, что лидерские качества мужчин не выше, чем у женщин, доля женщин в руководстве непропорционально мала. Например, на 500 самых преуспевающих компаний в мире приходится всего 14 женщин – генеральных директоров. Как такое может быть, если разницы в лидерской компетентности между мужчинами и женщинами нет? Все дело в том, что мнение других о нас (в данном случае о женщинах) не обязано быть верным – в любом случае оно отразится на нас (на женщинах){86}. Когда речь идет о лидерских качествах, большинство тех, кто находится на руководящих постах (мужчин), считают лидерство мужской прерогативой. В подробном обзоре научных работ по концепциям лидерства в массовом сознании психолог Энн Кёниг из Университета Калифорнии в Сан-Диего приводит убедительные доказательства преобладания сексистских стереотипов о руководителях и менеджерах, предпочитающих мужчин. Она приходит к выводу, что, поскольку общество считает, что из мужчин получаются лидеры лучше, чем из женщин, определение лидера приобретает маскулинные качества. Поэтому мужчинам все легче стать лидерами, а женщинам все труднее пробиться на лидерские позиции. Вывод, к которому приходит Кёниг: «С учетом сильного маскулинного стереотипа лидерства эти проблемы, вероятно, сохранятся какое-то время в будущем»{87}.
Неудивительно, что опрос 705 женщин, занимающих высокие посты (уровня вице-президента или выше в компаниях из списка Fortune 1000), показал, что 72 % опрошенных видят в «стереотипных представлениях о женских ролях и способностях» огромное препятствие для карьерного роста{88}. И все же данные исследований говорят, что женщины более компетентные руководители, чем мужчины. Например, женщины-руководители, как правило, больше заботятся о подчиненных и больше их воодушевляют; к тому же они менее склонны принимать рискованные решения или нарушать закон. Очевидно, что будь у нас больше женщин-руководителей, это пошло бы на пользу и компаниям, и обществу в целом.