На обратном пути расстроенный Лагоза спросил с тоской:
– Юра, что с тобой?.. Почему ты не ответил, что такое демократический централизм?
Я огрызнулся:
– А откуда я знаю?
– Юра! Из обкома пришло указание принять тебя обязательно!.. Потому тебе задали только те вопросы, ответы на которые ты знаешь наверняка!
– Почему?
– Но это же записано первым пунктом в Уставе Комсомольца! Как и то, с какого возраста…
Я развел руками.
– Но если я не был комсомольцем? И того устава в глаза не видел?
Он ахнул.
– Не был комсомольцем?
– Если честно, – ответил я, – не довелось даже пионером. Так уж получилось. Я был второгодником, хулиганом и все такое…
– Никому не говори, – предупредил он. – Я вообще такое не понимаю. Просто невероятно… Ты не марсианин? Если кому-то еще удается проскочить мимо комсомола… ну там зэки или эвенки в тундре, то не быть пионером?.. Ладно, тогда с тобой понятно. Я даже не знаю, что и делать.
Я отмахнулся.
– А ничего не делать. Ни лучше, ни хуже писать не стану.
Однако, как потом выяснилось, из обкома пришел строгий приказ принять Никитина в ряды партии любой ценой. На следующее заседание приемной комиссии меня отвели все в том же свитере и с длинными волосами, представили ветеранам партии, после чего… проголосовали, не задав ни единого вопроса, что, конечно же, являлось нарушением.
Буквально через месяц меня избрали членом бюро горкома КПСС. Я дважды сходил на эти мероприятия, заскучал, решил, что могу придумать более интересное времяпрепровождение.
Знающие люди предупредили, что на ближайшем партсобрании меня, как молодого коммуниста, нагрузят партийными заданиями. Я подготовился и, едва собрание началось, сам попросил слова и предложил создать Клуб Любителей Фантастики при Союзе Писателей.
– А что это такое? – спросил с недоверием Петров, председатель правления и один из старейших коммунистов.
– В стране огромное количество читающих фантастику, – пояснил я. – В Харькове их особенно много, ведь наш город – город науки, здесь университет, масса институтов, студенчество, ученые… Но из пишущих фантастику я – единственный, кто является членом Союза Писателей СССР, а теперь еще и членом партии. Я мог бы создать такой Клуб при нашем отделении Союза Писателей…
Второй, один из столпов харьковской литературной элиты, Гельфандбейн, поморщился.
– Но кому это надо?.. Фантастика – это так, пустячки…
Он осекся, поймав мой ехидный взгляд, все до сих пор ежатся от того разгрома, который я нанес своим романом на рабочую тему, доказав, что фантасту писать такие романы – одной левой.
– Это надо, – ответил я веско. – Фантастика – это о будущем? Понимаете?
Он сглотнул что-то, застрявшее в горле, смолчал. Петров поинтересовался:
– Юра, почему вы считаете, что вам удастся объединить таких любителей?
– А они уже объединены, – сообщил я. И пояснил: – У меня дома на Журавлевке регулярно собираются такие любители. Мы просто введем это в цивилизованные рамки. Разве это не лучше?
Секретарь партийной организации и председатель союза переглянулись. Оба ветераны войны, старые коммунисты, в первую очередь подумали о том, что опасно оставлять вот так без присмотра самую неспокойную часть общества: ученых и студентов, что собираются в частном секторе вдали от бдительных глаз.
Через пару дней в универе повесили объявление о создании КЛФ в здании местного отделения Союза Писателей. Как водится, под дом для писателей в любом городе отводится один из самых старейший и роскошнейших домов, Харьков – не исключение, здание просторное и удобное, но главное – есть громадный зал, где мы собирались дважды в месяц, обменивались новостями, книгами, читали рассказы молодых авторов, обсуждали, спорили, помогали друг другу с подготовкой рукописей для печати.
Так продлилось два года, затем я отбыл в Москву на двухгодичные Высшие Литературные Курсы, оставив вместо себя заместителем Владимира Крестьянинова.
Итак, клуб фантастики есть. В двухмиллионном Харькове, огромнейшем городе, где есть метрополитен и все признаки мегаполиса, в то время был только один журнал, четыре газеты, из них только одна публиковала фантастику, там была такая рубрика «500 строк фантастики», и вел эту рубрику опять же я… Словом, при такой централизации если кто-то решался писать, то у него не было другого пути, как идти в этот один-единственный журнал, одно-единственное издательство, в один-единственный Союз Писателей.
Конечно, вполне могли существовать чудаки, что писали в стол, «для себя» и т.д., а клубы фантастики могли быть при дворовой хоккейной команде. Но если кто-то решался писать всерьез, он обязательно приходил в Союз Писателей. А кто в Харькове интересовался фантастикой, то не мог не знать о существовании огромного Клуба Фантастики при Союзе Писателей, располагающемся в Клубе Писателей, где прекрасное помещение, огромный зал, гардеробная с автографами местных и заезжих знаменитостей, роскошный бильярд и пр.
И где собирались тогда все пишущие фантастику и все заядлые любители, кто сам не пишет, но знает, любит, читает жадно, собирает дома библиотечки.
Пришло письмо от известного фантаста Генриха Альтова. Он писал, что в журнале «Уральский следопыт», где я печатаюсь, меня охарактеризовали как страстного любителя фантастики, который знает ее всю вдоль и поперек, так вот не хочу ли я принять участие в проекте «Регистр фантастических идей и ситуаций», который…
Я ознакомился с идеей, пришел в восторг, ответил торопливым согласием, после чего вскоре получил по почте объемистый пакет. Это и был Регистр, уже второй или даже третий вариант, который Альтов до того тянул в одиночку. Я подключился с великим энтузиазмом, собирал идеи и сюжеты по всей украинской фантастике, тогда ее на украинском публиковалось очень много. Бугров – завотделом в «Уральском следопыте», собирал по всем периферийным изданиям, а сам Альтов – по центральным.
Где-то с шестого Альтов пожаловался, что не успевает все заносить в разрастающийся гроссбух, в котором уже шестьсот страниц, а ведь он еще изобретатель и уже создатель теории изобретательства, попросил меня взять на себя пополнение Регистра. Так что следующие два варианта я составлял сам, впечатывая и подшивая новые листки, а потом еще и перепечатывая весь восьмисотстраничный труд, подложив семь копирок, чтобы можно было выдать восемь экземпляров!
Конечно, бумагу приходилось брать самую тонкую, но, с другой стороны, это не художественный роман, который должен быть изячным в оформлении, это рабочий инструмент…
Несколько лет я пополнял Регистр в одиночку, потом передал его ребятам из своего КЛФ, в частности после меня пополнял Алексей Раскопыт, а я не то отбыл в Москву, не то еще куда-то меня унесло, и Регистром уже не занимался.
Все писатели, все-все, выступают, ездят на выступления в другие регионы, там пьянствуют, «укрепляя связи», и ничуть не стыдятся, что живут на эти подачки, но бурчат, что их преследуют, их зажимают, им не дают ходу. Продажная творческая интеллигенция, все критикующая, но себя обеляющая во всем. И даже не замечающая вот такой продажности.
Выступали именно все, то есть назовите любое громкое имя, «диссидента» или ярого сторонника режима – все зарабатывали на выступлениях абсолютно одинаково, урывали от Литфонда абсолютно одинаково, выпрашивали подачки от власти абсолютно одинаково, выколачивали льготные автомобили, дачи, квартиры, путевки в дома творчества и загранпоездки за счет Литфонда.
И после этого продолжали гордо называть себя творческой интеллигенцией, совестью нации. Неужели в самом деле у этого народа такая вот странная, чтобы не сказать крепче, совесть?
Подошел высокий белобрысый мужик, хитроватый, с бегающими глазками, запах одеколона смешивается с запахом алкоголя. Оказывается, не то директор по связям с общественностью, не то агент по этим же связям, поинтересовался:
– Юрий, а что это вы не подаете заявки на выступления?
– Какие? – спросил я.
– Вы не с Луны свалились? Перед читателями, понятно. За эти путевки писатели грызутся, а вы ни разу не заикнулись… даже начинающие пользуются, хотя им только половинная плата… ну что?
Я отмахнулся.
– Не хочу.
– Почему?
Я посмотрел на него, покосился на писателей в сторонке, хотел было сказать правду, что я единственный в местном отделении, кто может прожить на гонорары, но это может обидеть остальных, остальные намного слабее, но они ж не виноваты, что уродились такими неудачненькими, ответил уклончиво:
– Да просто не люблю. Писать мешает.
– Как? – переспросил он. – Это же всего полчаса-час времени! А оплата – пятнадцать рублей за выступление. Вернее, двадцать пять, но десять идет в Литфонд. Разве плохо?
Я подумал, покачал головой.
– Плохо. Если получу эти пятнадцать за выступление, то недополучу за написанное. Да вот так, мне не восхочется зарабатывать писанием, если получу на дурику.
– Это не дурика, – сказал он наставительно. – Это необходимая форма работы с читателями.
– Не, – ответил я, – не. Не стану.
Однако через неделю подошла одна юная поэтесса, самая молодая на Украине и, наверное, в СССР, и к тому же хлестко красивая, сочная, налитая румянцем. Перед этим как раз прошло совещание в ЦК КПСС по идеологии и пропаганде, где было отмечено, что в последнее время угрожающе растет средний возраст членов Союза Писателей, недостаточно молодых, и тут же на местах провели в авральном порядке прием молодых авторов в члены Союза Писателей. Принимали даже не по первым книгам, что ранее не допускалось, а вообще по рукописям, подписанным к печати. Так во многих местных отделениях появились не просто молодые, а даже очень молодые авторы, которые, естественно, дальше этой первой книги и не пошли, но на всю жизнь остались членами Союза Писателей СССР и гордо именовали себя писателями, настоящими писателями, и предъявляли красную книжицу.
– Юра, – сказала эта юная поэтесса, – я бы хотела повыступать со стихами, немного денег бы не помешало, но… одна боюсь… С толпой не хочется, затрут, да и крохи останутся, давай вдвоем?
– Нет, не хочу.
– Юра, тут подворачивается удачный вариант! Неделю выступлений, это же заработок на полгода!
– Да я не хочу… – повторил я, но она так смотрела огромными блестящими глазами с вот такими длиннющими ресницами… Разгар лета, у нее открытый сарафан, высокая грудь, а я выше на голову, дыхание мое слегка изменилось, я как-то незаметно для себя дал себя уломать, и через пару дней мы уже ехали в городок Шостка. Это близко от Харькова, город известный прежде всего тем, что только там изготавливается вся пленка для фотоаппаратов, а на всех фильмах отечественного производства мы всегда читали в конце сеанса: «Изготовлено на пленке Шосткинского химкомбината».
Нас встретил представитель горкома партии, отвез в единственную в городе гостиницу. В фойе полно иностранцев, в основном – итальянцы и немцы, консультанты по новому оборудованию. С удивлением оглядели нас, поэтесса одета простенько, что с ее великолепной фигурой самое то, а я еще проще, что с моим ростом и шириной плеч тоже вполне, вполне, однако же нам выделили госкомовские номера, что стоят закрытыми, их открывают только в особых случаях для особых гостей из Центра.
После клоповников, какие в Хабаровске, Сыктывкаре или других окраинных городах, где мне приходилось бывать, этот поразил. Я вошел в огромный зал, уставленный как музей, изображающий быт царской семьи, постоял, а горничная вежливо произнесла:.
– Это комната для приема ваших гостей… а вот это ваш кабинет.
Кабинет оказался еще тем кабинетом, в нем не постыдились бы работать Столыпин или Витте. Огромный, богато и со вкусом обставленный, в нем, помимо массивного стола, выполненного руками мастеров, и великолепных кресел, еще и шкафы во все стены с множеством книг: все энциклопедии, справочники.
– А это ваша спальня, – произнесла горничная и посмотрела на меня выжидающе.
Наверное, я должен был посмотреть на нее, это уже потом вспомнил, что она весьма и даже весьма, для того и отобраны для этих особых номеров, но я, как дурак, засмотрелся на открывшееся великолепие третьей комнаты. Огромная, как теннисный корт, кровать, все ручной работы, все шкафчики и встроенные шкафы создавались как единое целое, даже огромное зеркало в полстены смотрится как старинное венецианское и в то же время напоминает, что самое современное, модерновое, привезено «оттуда».
Горничная, не дождавшись реакции, продолжала благовоспитанно:
– Ванная, душевая кабина и все необходимое – вон та дверь. Мой телефон на столике. Если хоть что-то понадобится, звоните, я сразу же окажусь… здесь.
При последнем слове она выразительно посмотрела на огромную кровать, но я все еще стоял ошалелый, потом замедленно кивнул, и она исчезла, я только успел увидеть ее округлый вздернутый зад, уплывающий за дверь.
– Неплохо живут, – пробормотал я потрясенно. – Ладно, будем знакомиться…
Первым делом принял душ, а когда вышел, растираясь полотенцем, в дверь позвонили. В коридоре стоит поэтесса с большими испуганными глазами. Я отступил в глубину комнаты, она вошла, на ее лице непонятное смущение.
– Юра, – произнесла она шепотом, – мне дали такой громаднейший номер… Мне там страшно! Можно я переберусь к тебе?
– Можно, – ответил я. – Но уговор: не лягаться, одеяло не стаскивать.
Она кивнула, пообещала серьезно:
– Постараюсь даже не храпеть!
На другой день состоялось наше первое выступление. Это было в женском общежитии, весь зал из молоденьких девушек, нам подарили цветы, я сказал несколько слов и поспешно предоставил слово поэтессе. Она прочла несколько стихов, все действие заняло минут двадцать, а потом еще столько же отвечали на вопросы.
В заключение нам поднесли букеты цветов, а в ряде записок с вопросами были имена и номера телефонов. Я покосился на поэтессу, вздохнул. Увы, ничего не получится: неделя у меня будет, похоже, хоть и на роскошной, но весьма однообразной диете.
В тот же день мы выступили в общежитии строителей, там тоже поднесли цветы. В гостинице иностранцы смотрят с опаской. Уже знают, что этой вот молоденькой девушке выделены роскошные апартаменты из трех комнат, как и вот этому высокому мускулистому парню. А вот они, представители культурного и развитого Запада, живут по трое-четверо в однокомнатных номерах.
Во второй день мы выступили в пяти местах, везде букеты цветов, уже ставить негде, но, главное, я сделал открытие, как правильно поступать с бланками для этих самых выступлений. Не будучи самовлюбленным поэтом или писателем, которым только бы потоковать на публике, мое отношение к выступлениям вы теперь знаете по моему нынешнему антипиару, так вот тогда я просто заходил к председателю профсоюза, который и отвечает за то, чтобы согнать рабочих в определенное время и определенное место, опускал перед ним листок и говорил доверительно:
– Здравствуйте, нас двоих прислали выступить перед вашими рабочими. Но нам, честно говоря, не хотелось бы отрывать людей от дела… так что вот распишитесь вот здесь, что мы у вас были, и вот печать вашу сюда, видите треугольничек?.. И мы пойдем…
Председатель профсоюза поднимал голову и смотрел на меня с опаской, в голосе надежда:
– А так… можно?
– Можно-можно, – успокаивал я, – вас же посылают на картошку, верно? Так вот эти выступления для нас, писателей, та же картошка.
Просветлев лицом, он поспешно ставил подпись и печать, пока я не передумал и не начал рассказывать о своей гениальности и творческих планах, я жал ему руку, он мне, и я торопился на другой объект.
Таким образом на третий день я сумел «сделать» десять выступлений. На четвертый, распланировав маршруты, двенадцать, благо городок крохотный, все под рукой. На пятый уже только семь, заканчиваются намеченные места. К счастью, не нужно и таскать огромные букеты, тем более что раскапризничавшаяся поэтесса теперь принимала только тюльпаны, которые я ночью рвал с клумбы перед зданием райкома партии.