— На то они и чашки, чтобы их бить, — улыбнулся мсье Карапет и этим завоевал наши девичьи сердца безоговорочно и навсегда.
Мсье Карапет был сыном чудом спасшихся от резни эрзрумских армян, которых корабль под французским флагом вывез в Нант. Среди нехитрого скарба, который в спешке успели забрать из своего огромного имения родители мсье Карапета, был тяжелый, старинный пояс деда.
Первая волна эмиграции — потерянное племя. Родители мсье Карапета разделили горькую участь многих беженцев — они брались за любую работу, чтобы выбраться из беспросветной нищеты. Спустя десять лет, вместе с семьей русских переселенцев, они открыли кондитерскую «Toutoundjian et Моrozъ». Со временем кондитерская стала приносить неплохой доход.
Мсье Карапет родился и вырос во Франции, выучился на художника в парижской Национальной высшей школе изящных искусств, женился на француженке мадемуазель Жюли. В день свадьбы тикин Ануш, мама мсье Карапета, подарила своей невестке потемневший от времени старинный пояс.
— Это единственная память о деде Карапета, храни его как зеницу ока, дочка, — сказала она.
Молоденькая Жюли повертела в руках кожаный, инкрустированный металлическими григорианскими крестами пояс, подивилась странному, обтрепанному подарку и задвинула его в дальний угол антресолей.
— Надо будет потом выкинуть это старье, — дернула она плечом. И благополучно забыла о подарке.
Мсье Карапет и мадам Жюли прожили душа в душу восемь счастливых лет. Она родила ему девочку Ани и мальчика Тарона. Как-то раз, во время уборки, мадам Жюли полезла в дальний угол антресолей и нашла свернувшийся змейкой старинный пояс.
Она вытащила его за металлическую пряжку, повертела в руках. «Тяжелый какой», — удивилась. Взяла маникюрные ножницы и поддела шов на кожаном брюхе пояса. Прогнившие нитки разошлись, и на пол посыпались золотые соверены с оттиском профиля английского короля Георга V и царские червонцы с профилем Николая II.
— Как они похожи, — изумилась мадам Жюли, сравнивая царственные профили на монетах.
— Каро! — поспешила она к мужу. — Каро!!!
Мадам Жюли была беременна третьим ребенком и шла очень осторожно — ступала боком и придерживала большой живот рукой. Но, видимо, радость от находки была столь велика, что в какой-то момент она прибавила шагу, запуталась в длинном подоле юбки и рухнула с высокой лестницы вниз. Там ее и нашел муж — она лежала на спине, раскинув в стороны руки, с внезапно окаменевшим, ставшим колом животом, с распахнутыми глазами, а вокруг нее искрились россыпью золотые монеты.
Обезумевший от горя мсье Карапет бросил все свое имущество, оставил кондитерскую сыновьям Мороз, взял детей в охапку и с первой волной репатриации вернулся в Армению.
Он стремился туда, где, по рассказам родителей, находилась земля обетованная, он возвращался, чтобы пережить немилосердное, разом убившее в нем волю к жизни, горе.
— Карапет, — говорила тикин Ануш, ласково проводя по его щеке своей огрубевшей от постоянной тяжелой работы рукой, — ты не умеешь рисовать Арарат, потому что ты его никогда не видел…
— Карапет, — говорил ему отец, — когда-нибудь мы обязательно съездим домой, и ты поешь настоящих абрикосов…
— Вот я и дома, — мысленно обратился к давно умершим родителям мсье Карапет, спускаясь по трапу самолета в ереванском аэропорту, — я вернулся.
Он возвращался домой, а оказался в Советской Армении.
Сначала его долго подвергали идейной обработке сотрудники какого-то важного учреждения. «Кагебешники», — решил про себя мсье Карапет и брезгливо скривил губы. Потом, когда с бумажной волокитой было покончено, он наконец-то получил возможность поездить по городам теперь уже своей страны. Зрелище, открывшееся глазам мсье Карапета, ввергло его в ужас. Это была совершенно другая, отличная от рассказов его родителей, страна. Здесь школьники ходили в красных галстуках, на всех площадях возвышались статуи вождя революции, а в магазинах не хватало самых необходимых продуктов.
Он продал нумизматам несколько английских соверенов, которые вывез из Франции в поясе своего деда, и купил дом в затерянном высоко в холмах городке Берд.
— Чем дальше от центра, тем меньше кагэбэшников, — справедливо решил он.
Мсье Карапет дружил с моим дедом, таким же, как он, беженцем из Западной Армении. Только если родителей мсье Карапета корабль под французским флагом вывез в Европу, то моего деда спасли отступающие русские солдаты. Они вытащили его из-под груды зарубленных трупов — испуганного, вымазанного в чужой крови пятилетнего мальчика.
— Один из солдат завернул меня в свой тулуп, разжал зубы и влил туда немного вина, — рассказывал дед, — и приговаривал: «Голубчик, голубчик». А я ни слова на русском не понимал, только помнил, как мама говорила: русские — они хорошие, они обязательно нас спасут. И я вцепился руками ему в шею, этому русскому солдату, «рус, рус», — говорю я ему, а он мне в ответ — «голубчик, голубчик», и я почему-то решил, что его так зовут, и всю дорогу я его упорно называл Голубчиком. А в Эчмиадзине он меня сдал в наспех организованный при церкви сиротский приют, оставил мне все свои припасы, перекрестил и пошел дальше. И я никогда больше его не видел.
Уже потом, будучи при достаточно большой должности, дед пытался разыскать своего спасителя, но так и не смог его найти.
Мы с Маней очень любили ходить в гости к мсье Карапету. Он давно уже жил один. Ани и Тарон выросли, уехали в Ереван, получили высшее образование и осели жить в столице. Они звали отца к себе, но тот отказывался уезжать из Берда.
— Здесь так мало этого чудовищного советского вранья! — кричал он в телефонную трубку. Операторы междугородной связи каждый раз, наверное, падали в обморок, когда слышали антисоветчину, которую выкрикивал мсье Карапет. — Живите среди этих товарищей кагэбэшников и не трогайте меня!
— Папа, — всхлипывала Ани, — ты там совершенно один, и мы не можем к тебе часто приезжать…
— Я не один, дочка. Со мной мои картины, — успокаивал ее мсье Карапет.
* * *Идти до дома мсье Карапета было минут пять неспешным шагом.
— После этих отвратительных тушеных овощей так и хочется какао, — мечтательно протянула Маня.
— Не какао, а горячего шоколада, — поправила ее я, — ты же помнишь, как правильно нужно называть этот напиток?
— Помню! Это я при тебе говорю какао, а при мсье Карапете буду называть его горячим шоколадом, — заверила меня Маня.
Скоро мы уже были на месте. Я хотела толкнуть калитку, но Маня схватила меня за руку.
— Подожди!
— Чего тебе?
— А парижская осанка?
— Ах да! — хлопнула я себя по лбу. — Парижская осанка!
Мы плотненько прижались спиной и пятками к забору, задрали к ушам плечи, завели их назад и плавно опустили. Постояли какое-то время, привыкая к «парижской осанке», и наконец отколупались от забора.
— Ну, как я выгляжу? — скосилась я на Маню.
— Шикиблеск! — шепнула уголком рта моя подруга. Она вышагивала так, словно аршин проглотила, и выглядела как истинная француженка.
Мы толкнула калитку и вошли во двор.
Шли рядышком, гордо задрав головы и отклячив назад попы. Шеи были вытянуты сильно вверх, ключицы воинственно торчали вперед, ноги мотались где-то далеко внизу и даже чуточку, кажется, позади. Обе от напряжения косолапили и дышали с большим напрягом.
— Я так долго не выдержу, — пожаловалась я Мане.
— Главное — до стульев добраться, а там можно и расслабиться, — подбодрила она меня.
Когда мсье Карапет открыл нам дверь, мы уже практически были на последнем издыхании.
— Здравствуйте, мадемуазели, — расплылся в улыбке мсье Карапет.
— Здравствуйте, — каркнули мы и шаркнули ножкой.
Мсье Карапет любезно посторонился, пропуская нас в дом. Мы прошли мимо него и прямиком направились на кухню.
— Хотите посмотреть мои картины? — поинтересовался нам вслед мсье Карапет.
— Нет! — выдохнули мы. — Нам бы чуточку за столом посидеть.
— Ну и ладно, — рассмеялся мсье Карапет, — тогда сделаю вам горячего шоколада.
— Хорошо, — милостиво согласились мы, сели за стол и наконец расслабили мучительную французскую осанку, — фух!
— Как у вас дела? Какие новости? — галантно поинтересовался мсье Карапет.
— Мы поели сегодня тушеных овощей!
— Какой ужас, — всплеснул руками мсье Карапет, — вы же их ели на той неделе!
— Так и мы о том же говорили Ба, но она не стала нас слушать! Нет чтобы картошечки пожарить, — пригорюнились мы.
Мсье Карапет сочувственно покачал головой. Потом он открыл холодильник и долго вглядывался в его содержимое, пытаясь вспомнить, что ему там надо было взять.
— Что-то в горле пересохло, — не вытерпела Маня.
— Ах да, молоко! — воскликнул мсье Карапет и вытащил из холодильника бежевый молочник. Он налил в эмалированный ковшик молока и поставил его на маленький огонь. Когда молоко разогрелось, он добавил туда плитку горького шоколада и две чайные ложки какао. Выставил на поднос вазочку с вафлями и сахарницу. Мы, затаив дыхание, следили за его движениями.
— Наринэ, вчера вечером я имел долгий разговор с твоим дедом, — нарушил молчание мсье Карапет.
Мы с Манькой переглянулись. Мой дед был партийным работником, идейным и кристально честным коммунистом, и всю жизнь верой и правдой служил стране, благодаря которой он, круглый сирота, беженец из Западной Армении, получил образование и смог устроиться в жизни.
— Если бы не русские, то нас бы уже давно не было, — любил повторять он.
— Ты не видел настоящей жизни, — мгновенно вскипал мсье Карапет, — и настоящих русских ты не видел!
— А ты видел! — вспыхивал в ответ мой дед.
— А я видел! Весь Париж был наводнен настоящими русскими! — бушевал мсье Карапет. — Настоящие русские уехали из этой страны после позорной революции, а здесь остались одни конформисты!
— И эти конформисты выиграли Вторую мировую войну! — восклицал дед. — Полетели в космос и придумали самолеты вертикального взлета!
Мы с Маней нередко присутствовали при этих перепалках и знали все аргументы противоборствующих сторон наизусть. Слово «конформисты» нас сильно пугало, и мы каждый раз втягивали головы в плечи, когда дед с мсье Карапетом начинали обзывать людей конформистами. Спросить, что это означает, нам не хватало смелости. «Убийцы, наверное», — предполагали мы.
Вот и сейчас, когда мсье Карапет сказал нам, что вчера имел разговор с моим дедом, мы сильно напряглись.
— Снова поссорились, — шепнула мне Манька.
— Ага, — пригорюнилась я.
— Мы поговорили о Стендале, — продолжал мсье Карапет.
«Красное и черное», — мелькнуло в наших головах.
— О Гюго.
— Поругались, великий он писатель или шарлатан.
— О Бунине.
— Восторгались.
— О Маяковском.
Маня вцепилась мне в руку.
— Сейчас скажет про Маркса, — шепнула она одними губами.
— «Капитал» обсудили.
Все! Можно было собирать свои манатки и уходить. Ясно было одно — вчера мой дед с мсье Карапетом рассорились в пух и прах. Потому что мы отлично знали, что после «Капитала» они переходили на Ленина, и тут начиналось самое страшное.
— Самозванец и убийца! — грохотал мсье Карапет.
— Великий мыслитель и запутавшийся человек! — не соглашался мой дед.
— Разбазарил наши земли!
— Восточную Армению спас!
— Расстрелял царскую семью!
— Он хотя бы имел смелость признавать свои ошибки!
И т. д. и т. п.
Нужно было срочно отвлекать мсье Карапета от опасных воспоминаний, а то, того и гляди, он передумает поить нас горячим шоколадом.
— А вы потом покажете нам картину, которую сейчас рисуете? — заблеяла я.
— Покажу, конечно, — легко отвлекся мсье Карапет и поставил перед нами поднос с дымящимися чашечками.
Мы с Маней взяли по вафле и обмакнули в горячий шоколад. Мсье Карапет поморщился.
— Некрасиво макать вафли в шоколад, — сказал он.
— А сухари? — живо поинтересовалась Маня.
— И сухари некрасиво. Вообще некрасиво что-либо макать в напитки.
— А моя прабабушка в своем чае нагревает помидоры, — пошла ва-банк я.
Мсье Карапет чуть не поперхнулся.
— Как это помидоры?
— Ну, я сама видела. Она сделала себе чаю, потом взяла помидор, сказала, что он холодный, и бросила его в чашку с чаем. А когда я спросила, зачем она это сделала, она сказала, что помидор все равно чистый, и чаю ничего не будет. Она вообще старенькая и много чего делает такого, от чего потом волосы на голове шевелятся!
Мсье Карапет закрыл глаза и сделал такое выражение лица, словно у него резко разболелся зуб.
Пока он сидел с закрытыми глазами, Манька быстро допила свой шоколад, протерла коричневые усы ладонью и облизала ее. Я задохнулась от восторга — надо же, какая у меня подруга догадливая, вот как можно получить еще больше горячего шоколада! Но последовать ее примеру я не смогла, потому что мсье Карапет оправился от шока и открыл глаза. Пришлось допить шоколад по всем правилам этикета, и даже последний протяжный «фьююють», которым я осушила чашку, не утешил меня — шоколадные усы пришлось вытереть салфеткой.
Потом мы встали из-за стола и поблагодарили мсье Карапета за угощение.
Он повел нас в свою мастерскую и показал картину, которую писал. Это был портрет очень красивой женщины. Она сидела в кресле, на коленях ее свернулся калачиком рыжий кот, она улыбалась одними уголками губ и смотрела куда-то нам за спину. Взгляд ее был таким живым и проницательным, что мы обернулись посмотреть, чего она такого интересного увидела за нашими спинами.
— Шикиблеск! — выдохнула Манюня.
— Ага, — с трудом кивнула я. Мы снова вытянулись во «французскую осанку» и дико страдали от этого.
— Спасибо, — улыбнулся мсье Карапет и вытащил с полки большой альбом, — сегодня мы будем знакомиться с Модильяни.
В каждый наш визит мсье Карапет рассказывал нам о художниках, показывал их работы и объяснял технику рисования. Мы мало чего понимали в том, что он нам объяснял, и уроки эти воспринимали как данность, считая их неизменным приложением к горячему шоколаду.
— Вот покупаешь в магазине мясо, а тебе еще сверху костей накидают, — объясняла я Маньке, — такая же история и с мсье Карапетом. Попили горячего шоколада — пожалуйте послушать про Пик… Пикассу!
— Не Пикассу, а Пикасса, — поправляла меня Манька, — страшный человек, все на кубики раздробил.
— А эта странная тетка? Как ее там, «Любительница асбеста»?
— Не говори! Какой нормальный человек станет есть асбест? — разводила руками Манька.
Модильяни нас поразил до глубины души. Сначала мсье Карапет напугал нас словом «экспрессионизм».
— Икс… чего? — шепнула мне Манька.
— Пырсонизм какой-то.
— С ума сойти!
Потом мсье Карапет показал нам голых женщин. Они лежали на кушетках и выставили на всеобщее обозрение пышные груди и треугольнички волос на срамных местах.
— Ню, — втолковывал нам мсье Карапет, — Модильяни — первый певец обнаженного женского тела.
Мы с Маней усиленно отводили глаза.
— Вот что такое ню! — сконфуженно протянула я.
— Тьфу, срамотища, — рассердилась Манька.
А потом мсье Карапет показал нам портреты жены художника. Она нам очень понравилась — у нее были светлые, чуть раскосые глаза, рыжие волосы и длинная-предлинная шея.
— Он сильно любил ее, поэтому оставил так много ее портретов, — сказал нам мсье Карапет.
Внезапная догадка пронзила наши сердца. Мы подняли головы от альбома и окинули взглядом мастерскую. Почти со всех полотен мсье Карапета на нас смотрела одна и та же женщина. У нее были каштановые вьющиеся волосы, она улыбалась одними уголками губ и смотрела чуть рассеянно нам за спину.
— Вы тоже очень любили свою жену, да? — спросила Маня.
Мсье Карапет обернулся к своим картинам, вздохнул.
— Я до сих пор ее люблю, — глухо вымолвил он. Он тяжело встал и подошел к окну, и мы вдруг сразу осознали, какой он старенький и одинокий.