— Крест крестов — оправа для монеты, — сказал Дьявол, показывая Маньке, как их соединить вместе.
Золото вошло в крест крестов и будто срослось с ним. Буква А на монете точно легла в букву в оправе. Он небрежно опустил медальон, и он упал на Манькину грудь.
— Кресты и золото — слава Дьяволу, а не человеку. Даже такой крест и золото не лечат человека. Это крест на крест, и монета для самой, иногда, глупой мысли, на которую человек может ее разменять. А ты с ними, как с атрибутами начинаешь обращаться!
Он похлопал монету на груди Маньки, и сам засунул ее за рубаху, за пазухой.
Манька погладила теплый медальон, который снова стал почти невесомым, оттопырив отворот и рассматривая медальон со всех сторон.
— Знаешь что, я когда-нибудь, может быть, выкуплю у тебя свою землю! Ведь она все равно отойдет к тебе? Или нет?
— Как я могу продать тебе твою же землю? — изумился Дьявол. — Она и так твоя! Ты на ней не можешь жить, потому что сосед собрал своих домочадцев, прошелся по ней, и расселил в ней всех, кого хотел видеть соседями. Он элементарно передвинул межу. И только ты ему не угодна, и все твои враги сгоняют тебя с земли. Но ведь их землей она не стала. Все они чужеземцы. Но ты можешь купить мою адвокатскую контору, и я посмотрю, что можно сделать, если ты отдашь мне это золото.
Маньке показалось, что Дьявол уж как-то слишком подозрительно выпрашивает у нее золотую монету. То он в банк ее предлагает положить, а зачем Богу банк? Или Бог, у которого все, или банкир, у которого вложения… То позариться на пустыню вампира, как на Луну, непонятно где и непонятно для чего, то свою землю сделать пустыней, то теперь адвокатом решил стать… А с кем судиться и перед кем, если сам Дьявол будет не Судьей, а адвокатом? И не судиться она идет, а войной, выкуривать непрошенных гостей со своей земли! Но носить на себе такую штуку было опасно — Манька вспомнила, как легко потеряла живую воду, когда попала к разбойникам, и каким бессовестным и хитрым может быть Дьявол, когда нечисть близко.
А сейчас она была ближе некуда! И как-то странно досталась ей эта монета…
Если Дьявол купил душу у вампира, почему вампир не держал ее у себя? Получалось, что она как бы обворовала вампира?
А как за копейку мог водяной купить человека в раба, а потом перепродать вампиру, а тот заставить человека отработать и снова продать?
Это что же, получалось, сознание продавалось и покупалось и она — собственность Дьявола?
Может ей тогда Дьявола купить?
Манька с любопытством взглянула на Дьявола, который думать ей не мешал.
И скажет: «Да, Маня, я твой раб, распоряжайся мною!» — ради смеха!
И что, догадалась бы она послать его под землю, поторопить подрасти неугасимое поленье дерево? Или те же стрелы подковать серебром? Или организовать охрану? Господин головой должен думать, а где у нее голова? «А я-то, я-то тоже раба! — покраснела Манька. — Если не хуже — ослик! — деньгами заплачено!..» И что ждать, что Дьявол после этого будет считать ее человеком?! Разве что спасибо сказать, что добрым оказался Господином и не торопится забрать туда, где у него ослики поджариваются… Все у нечисти как-то шиворот-навыворот.
Манька сжала медальон и сковырнула золотую монету. Монета легко упала в ее руку и снова стала тяжелой.
— Я себя выкупаю! — сказала Манька, протягивая монету Дьяволу. — Пусть я умру не сегодня-завтра, но умру свободной от всяких обязательств перед душой. И пусть будет, будто ты меня не покупал… Ты сказал, что проклятые даже суду не подлежат, вампир их господин, а они его ослики. Я не ослик — я человек.
— Я не сомневаюсь, — сказал Дьявол, зажимая монету в ее пальцах. — Только человек мог бы достать это золото — и оно принадлежит тебе. Оно уже лежит в банке. А вид ее — ее стоимость, написанная на моей долговой расписке. Потратить ее никогда не поздно.
— А почему вампир ее не у себя держит? — спросила Манька с любопытством.
— Вампир взял ее у меня в долг под залог своей земли и выкупил и тебя и твою землю.
— Какое он вообще имел право, если мы ничем друг другу не обязаны? Я ему не продавалась! — возмутилась она.
— Как не продавалась, если вампир может входить только по приглашению? Но он не забрал тебя и твою землю с собой, а бросил монету и пошел своей дорогой. А на долг железный процент побежал. Согласись, что ты бросилась бы в его объятия, если бы он поманил тебя за собой!
Манька промолчала.
Бегала, искала, собирала — чего греха таить.
И равняла суженых по вампиру — и удивлялась, когда начинали пить кровь. Мучалась, понимая, что где-то есть такой, который кровь пить не стал бы, а украсил бы и отвел лучшее место. А вампир и украшал — только не ее. И поднимал, и миловал, и кровь пил у каждого, чтобы свою тварь насытить.
Была бы она на ее месте, пожалуй, простила бы кровопролития — она и прощала, понимая, что где-то там плачут перед ним люди. Слава Богу, что не могла она быть на месте Благодетельницы. Забирая с собой душу, вампир не зажил бы до ее смерти жизнью вампира. Пролил бы он кровь, а она пожалела и свою отдала, он снова пролил, а она опять пожалела, разбазаривая добро вампира.
Зачем ему такая обуза, которая зудела бы каждый день: «Пожалей, пожалей, пожалей!»
Манька вспомнила, как бегала просить за каждого, на кого обозлился бы Благодетель, принимавший ее на работу, когда ей казалось, что несправедливо выставляет человека вон. А казалось ей каждый раз, как он принимал решение избавиться от работника. В конце концов, он и ее признавал не заслуживающей ни доверия, ни жалости. И тогда ее увольняли без долгих размышлений, не рассуждая, права она или Благодетель — он был прав, и никем это уже не обсуждалось. И не было такой головы, которая бы побежала за нее заступаться.
Да, проклятых было немного…
— Стало быть, она моя, раз у меня лежала, здесь, в избах? — хмуро поинтересовалась Манька.
— Истинно твоей она только недавно стала. Как же ты могла ее считать своей, если тебе ее не взять?
Манька покачала головой, опять Дьявол говорил непонятно, и водил ее за нос. Манька взяла нож и отправилась к живому дереву искать побеги для стрел. За два дня многие ветви отросли. Дьявол почти закончил ковать стрелы, и когда она принесла охапку побегов, не отрываясь, кивнул на стол, давая понять, что займется ими немедленно. Она бросила охапку и подошла к луку, пробуя его на прочность.
Лук был красивый, сложно устроенный, сразу и не разберешь что к чему. Манька попробовала натянуть тетиву, сплетенную из распушенных нитей, и стрела, наложенная на излучину, отскочила, чуть не ударив ее в глаз. Она повесила лук обратно и отправилась еще за побегами: если каждая десятая стрела хотя бы упадет рядом с оборотнем — это будет уже чудо…
Когда она обходила окрестность избы, выискивая побеги посаженных отдельно ветвей, она заметила, что трава покрылась каким-то порошком, как будто припорошенная снегом. Больше всего порошка было на земле. «Наверное, серебро!» — подумала она, открывая способ, которым Дьявол его добыл. Однажды зарычал сопровождающий ее волк — и в чащу леса ушло сразу пятеро. Сразу после этого неподалеку раздался один глухой выстрел и возня. Пятеро волков вернулись, но один волочил за собой ногу, сразу направившись к озерцу с живой водой.
Манька заторопилась.
Ей удалось насобирать еще три охапки добрых ветвей, которые годились на древки. На этот раз она срезала даже те ветви, из которых стрелы получились бы маленькие, меньше локтя, понимая, что оборотни, если догадаются, не пощадят живое неугасимое поленье дерево.
А на следующий день встали рано, засветло. Дел еще оставалось много.
Она сразу заметила, что все звери снимаются и уходят, остались только волки — но и они беспокойно принюхивались, удерживаемые лишь вожаками.
Продуктов хватит месяца на три, удовлетворенно подумала она, осматривая запасы, и отправляясь таскать охапки стрел в старшую избу, затаскивая их на чердак и в избу-баню, если придется биться оттуда. Дьявол со стрелами уже закончил — стрел наготовили столько, что хватило бы на целую армию. Он занимался зеркалом. Зеркало Дьявол разрезал на три части и установил на дверях обеих изб — одну часть оставили про запас. В подвале зеркало было огромным, метра полтора в ширину и два в высоту, так что одна часть дверь избы прикрывала почти полностью. Дверь устроили хитро по задумке Дьявола — раздвижную, чтобы на день, когда оборотни превратятся в человека, дверь можно было сдвинуть, и та часть, на которой висело зеркало, убралась бы внутрь, и чтобы ее не сняли с петель. Раму переплавили на засовы, которыми Дьявол укрепил двери. Дополнительно к крепким засовам избы укрепили дверь наращенными бревнами, да так хитро, что с другой стороны дверь как бы была немного в стороне, и незнающему о хитрости пришлось бы ломиться не в дверь, а в бревна, которые за дверью подпирали ее.
Манька впервые увидела, как избы наращивают бревна там, где их сроду не было.
У бани окна и так были маленькие, а теперь вместо окошек остались небольшие амбразуры, на задних и боковых стенах окон не оставили вовсе, дверь стала только-только влезть в избу, будто они нахмурились и сжали губы.
На завтрак избушка наготовила наваристой ухи, грибные блюда и разнообразные салаты из дикорастущих трав. Пока Манька ела, она все думала, отчего так с Дьяволом интересно, но все время в дураках ходишь. Манька уже давно перестала удивляться чему-либо: то каравай то елся, то не елся, то покойники восхваляли себя в огне, то издевались над нею черти, растянутые от точки А до точки Б… С Дьяволом лучше всегда быть готовой к любым неожиданностям, но последнее, что он выкинул, было верхом его сказочного милосердия…
— Манька, выходи, ты чего там застряла?! — крикнул он, когда Манька нежилась на лавке, вытянув ноги, давая своему желудку неспеша переварить сытный обед. — Сейчас под землей бронировать избы буду, сгоришь ведь заживо!
Манька пулей вылетела на улицу, понимая, что Дьявол ради смеха, шутя, отправит ее туда, куда сам черт не хаживал. Место, где стояла изба, слегка качалось, как трясина на болоте. Из-под земли поднялись языки пламени, но не те, что горели в костре. Теперь это была лавообразная масса. На всякий случай отошла подальше.
— Я есмь фактор Пси! — сказал Дьявол многообещающе. — Сначала пропитаем избы серебряными растворами, пусть грызут бревна! А сверху закуем панцирной обшивкой, чтобы пули и гранаты не пробили стены. Я еще серебряные тропы приготовил, так что по любому мы лизать заставим их серебро. Давненько в моих казематах оборотни и вампиры в таких количествах не получали прописку! Будем изгонять из нечисти Дьявола! — Дьявол довольно потирал руки, предвкушая обильное жертвоприношение и жатву недочеловеков.
Первая избушка поднялась на своей паре ног и несмело потопталась возле жидкой лавы, в которую должна была войти. Манька подошла чуть ближе, держась Дьявола, но, заметив, что он не стоит, а висит над землей, пулей отбежала назад. Ей и со своего места было видно, как мощные, покрытые роговыми чешуями, с очень острыми и длинными коготками лапы избы погружаются в расплавленную жидкость.
Пожалуй, такой лапе оборотень был нипочем.
Первая изба приняла вид угрожающей металлической глыбы, за ней вторая.
Избы чуть отступили к реке, чтобы задние и боковые стены оказались защищенными водой и водяными, плотно прижимаясь друг к другу. Река здесь была широкой и с быстрым течением, у берега мелкой, но потом круто уходила в глубину, так что избы как бы были на земле, хотя им с их длинными ногами сесть в реку было то же самое, что человеку в калошах присесть над неглубокой лужей и чуть-чуть промочить зад.
Серебряная яма так и осталась кипеть, выплескивая брызги серебра и струйки пара над кроной неугасимого поленьего дерева.
К середине дня все было закончено. До темноты оставалось часа четыре, солнце перевалило зенит, устремившись к горе, освещая ее склон, зависнув высоко над нею.
Дьявол торопил Маньку, помогая распределить по избам запасы продуктов, стрелы, одеяла, водрузить на крыше ветви неугасимых поленьев, чтобы ночью в свете огня видеть оборотней со всех сторон. Избы горели огнями, как в рождество, и выглядели весьма воинственно. Как не крути, хоть и было на поляне теплое лето, солнце двигалось по зимней орбите, и в пять часов начинало темнеть, а ночь была в два раза длиннее дня.
«Блин, Новый год же прошел! — ужаснулась Манька. — Что ж я теперь, весь год с покойниками и чертями буду возиться?!»
Облегченно вздохнула — в предновогодний день они резали и точили стрелы.
Где-то недалеко лес наполнился гулом голосов, выкриками, смешанными с завываниями оборотней, попавших в Дьявольские ловушки. Люди шли группами, зная, что наступает полнолуние. И несли с собой оружие, на тот случай, если им встретится зверь, который досадил Ее Величеству, подняв руку на Матушку самой Благодетельницы. Хотя многие понимали, что они и есть тот самый страшный зверь, которого должны бояться люди. Они не могли не помнить, как просыпались голыми в лесу, возле своих жертв, все их раны заживали мгновенно, а правосудие не знало границ милосердия… Так вампиры готовили человека к служению, когда ум его наполнялся зловонием зверя, и люди принимали уготованную им участь, как должное. Они еще умели любить, но ум зверя не оставлял им выбора.
Место назначения знал только зверь, который слушал голос хозяина.
— Неужели люди совсем не думают? — с тихой надеждой спросила Манька.
— Нет, не думают. Зачем им думать, когда голова набита готовыми мыслями? — ответил Дьявол совершенно спокойно. — И поэтому ночью нас будут осаждать оборотни, а днем люди. Люди такой же ум имеют, как зверь: подумал человек, подумал зверь — и кто победит? А зверь служит верой и правдой вампиру! Награда большая обещана за голову убийц Бабы Яги, можно сказать, полцарства… Мои мысли мои скакуны… — пропел Дьявол, весело наблюдая, как радостные люди открывают для себя лето среди зимы.
Он оглянулся и тихонько свистнул.
Волки сорвались с места, как по команде, бросились к реке, переправляясь вплавь. Отряхиваясь на другом берегу, они исчезли под густыми кронами деревьев, разбегаясь в разные стороны. Дьявол подтолкнул Маньку в дверь, и дверь за ними бесшумно закрылась.
Манька, заметив на лавке оставленный ею лук, с ужасом вспомнила, что еще ни разу не стрельнула из него…
Глава 19. Неожиданный союзник
Человеческие голоса раздавались совсем близко, за крайними деревьями.
На опушке промелькнули тени, и на луг гурьбой стали выходит люди с огромными рюкзаками и свертками за спиной. Солнце стояло еще высоко. Избушки плотнее сдвинулись стена к стене, грозно взирая на врага уменьшенными до амбразуры окошками. Дьявол выглянул в одну из амбразур.
— Ладно, иди спать, — предложил он, налюбовавшись на многочисленное сборище. — Они еще сейчас палатки будут ставить, готовить еду, природой любоваться… Я думаю, оборотни не скоро сообразят, что мы в друзья не набиваемся. Или пообедаем?
— Не-а, — воспротивилась Манька, — я с чердака на них посмотрю. И потом, я не проголодалась.
— Иди, глянь! Противника надо знать в лицо! — согласился Дьявол и опять пропел, второй раз за день, если не считать того, что он что-то бубнил себе под нос, когда ковал наконечники стрел. — Однажды вечером, вечером, вечером, когда мне делать абсолютно будет нечего, я выпью раз, и выпью два, и закружится голова… Пора в путь-дорогу, дорога дальняя, дальняя в даль тебя манит…
Манька на его бубнение ни тогда, ни сейчас не обратила внимания. Пением он увлекался исключительно от своего имени. Было у нее такое ощущение, что Дьявола вообще не волнует несметное количество врагов. Она даже начала подозревать, что несколько приподнятое его настроение это игра, чтобы поднять ее боевой дух: с чего Дьяволу переживать, если для оборотней он не существовал?! Она понимала, что стрелять и отбиваться ей придется в одиночку.
Серебро и стрелы были слабым утешением — стрелять она не умела. Ей оставалось только надеяться, что они сами найдут цель, следуя Дьявольскому магнетизму.
А Дьявол уже весело насвистывал: «Есть на свете остров, в океане есть, весь покрытый серебром, абсолютно весь!..» Манька покачала головой, взяла лук и кусок пирога и поднялась на чердак. Окно на чердаке было шире, и просматривался весь луг. А там сновали люди, оставляя на земле следы ботинок. Похоже, никто из оборотней серебром не поранился. Чувствовали они себя замечательно, восклицая и радуясь, что попали в райское место. У Маньки екнуло сердце, прыгнуло и ушло в пятки, когда она увидела, как оборотни тащат на костер убитую лань. Она-то думала, что все звери ушли! Люди о чем-то шумели и до нее донеслись обрывки разговора.
— Ка-а-ак жахнуть…
— Это такая изба, отродясь не видел…