– Чем же это я вас оскорбил? Я хотел лишь улучшить ваше положение…
– Даже если бы мне пришлось есть в России камни, вам и тогда не удалось бы затащить меня к себе в постель! Откройте дверь и выпустите меня!
На другой день Нелли выгнали из портновской. Немцы были очень удивлены, когда заметили ее в толпе крестьянок, отправляющихся на шахту.
В тот же вечер, поднимаясь по лестнице к себе на второй этаж, Отто Грауер увидел возле двери своей комнаты кузнеца Хорвата. Тот стоял, заложив огромные ручищи в карманы и мрачно глядя на него. Не успел Грауер опомниться, как получил плевок в лицо и две затрещины. Он упал, из разбитого носа хлынула кровь.
Хорват брезгливо вытер руки и снова спрятал их в карманы.
– Думаю, вам ясно, геноссе Грауер, за что? Но учтите, это еще пустяки. Если не отстанете от моей невесты, я вас убью, старая вы обезьяна!
Грауер поднялся с полу, держась за нос.
– Вы за это поплатитесь, – пробормотал он, но не слишком воинственно.
Вернувшийся из командировки Хромов велел засадить Хорвата в карцер на пять суток. Кузнец спокойно пошел за вахтером, а Нелли Шуман бросилась к Лаптеву. Лаптев рассвирепел. Отложив все дела, он грозной походкой направился во второй корпус. Грауер как раз ужинал. Стук в дверь заставил его поспешно спрятать банку свиной тушенки и большую белую булку. Он наспех вытер рот носовым платком и открыл дверь.
Лаптев сразу же заметил несколько пустых консервных банок со следами жира, стоящих на окне. На столе валялись крошки белого хлеба.
– Пройдемте в штаб батальона, – сурово приказал он.
Оставив Грауера за дверьми, Лаптев, сбивчиво от волнения, рассказал Хромову все, что знал о похождениях этого холуя-немца, и в упор спросил:
– После этого, надеюсь, ты понял, какой это мерзавец? Надо его гнать из старост!
– Все же он старый коммунист, – Хромов озадаченно потер лоб. – Дать ему по шапке – значит подорвать в глазах немцев авторитет коммунистов.
– Авторитет свой он давно уже потерял, об этом не беспокойся. Надо еще проверить, какой он коммунист! Но терпеть его на посту старосты лагеря – это уж точно подрывать авторитет коммунистов!
– А ну, давай его сюда, – более сговорчиво сказал комбат.
Грауер вошел юркой походкой, остановился около стола, пригладил седую лобастую голову и четко сказал по-русски:
– Здравствуйте, товарищ командир батальона.
– Здравствуй, – буркнул Хромов. – Тут вот на тебя жалобы… Ты что же это, сукин кот, ты зачем баб принуждаешь? Я тебя за эти дела за Можай загоню!
Грауер молчал и как-то загадочно улыбался.
– Что молчишь? – уже злясь, спросил Хромов. – Вон политрук мой говорит, что тебя гнать надо к чертовой бабушке за твои проделки. Поделом тебе и в морду-то дали. Мы тебя как коммуниста выдвинули, а ты нас подводишь. Может, ты и не коммунист вовсе, а фашист какой-нибудь? – комбат сделал свирепое лицо.
Грауер вздрогнул. По его землистым щекам разлилась краска.
– Не надо шутить, товарищи официры. Я есть член Румынская коммунистическая партия с тридцать восьмой год. Меня знайт каждый коммунист на город Арад. В меня стреляйт, когда я говорил на митинг. Пять лет я сидел на тюрьма в Букрешти. Там я учил русский язык. Меня пыталь, очень больно пыталь. Моя голова стал белый. Меня били палкой на живот… – Грауер дрожащими руками распахнул пиджак и поднял рубашку. На отвислой коже живота виднелись следы кровоподтеков.
– Закройся, – поморщился Хромов. – Чего ты нам тут показываешь?.. Били тебя или не били, ты такими делами заниматься не имеешь права. Если подобные факты повторятся, я с тебя шкуру спущу! Иди!
Осторожно ступая, Грауер вышел за дверь.
– Его нужно заменить, и как можно быстрее, – твердо сказал Лаптев.
– Сменю, а кого поставлю? Ты об этом думал?
Лаптев уже не раз думал об этом, но к решительному выводу так и не пришел. Староста первой роты Вебер был честным и исполнительным человеком, но чересчур мягким и нерешительным. Комбат его за это недолюбливал. К тому же Вебер еще плохо понимал по-русски и порой путал распоряжения командиров. Во второй роте сменилось за короткое время трое старост. Всех их комбат выгнал за полное незнание русского языка. Недавно он назначил туда Альтмана, лишившись везде сопровождавшего его переводчика. Альтмана не любили. Не доверял ему до конца и сам комбат, так как немец был чересчур любопытен и болтлив. Плохо справлялся он и с обязанностями старосты. Бёмы ненавидели его и всячески старались обмануть. В женской роте старостой был сорокалетний невзрачный Герман Рот. Более удачного телохранителя для женщин трудно было найти. Рот ревностно охранял второй корпус от вторжения мужчин. Он был груб, но не слишком. Женщины его побаивались и уважали, поскольку сам он с ними шашней не заводил. Лейтенант Мингалеев жил за своим старостой как за каменной стеной и ни за что не захотел бы расстаться с ним.
Мысли Лаптева сосредоточились на папаше Ленделе. Он давно заметил, как охотно и добросовестно работает этот пожилой немец, как уже довольно бойко объясняется по-русски. Сам облик Ленделя – интеллигентного, любезного, почти элегантного, невольно располагал в его пользу.
– Что ты скажешь о Ленделе? – спросил Лаптев комбата.
– Он же не коммунист. Не хватало бы еще себе на шею какого-нибудь фашистского прохвоста посадить. Но… ладно, знаешь что, давай зови сюда этого… как его? Ленделя.
Лендель явился незамедлительно. Поправляя свой тщательно отутюженный пиджак, спросил, кланяясь:
– Чем я могу служить господам офицерам?
– Садись, – Хромов кивнул на стул. – Согласен быть старостой лагеря?
Пушистые седые брови Ленделя от удивления вздрогнули.
– Я могу работать в лесу, – с достоинством сказал он по-немецки. – Назначьте кого-нибудь другого, господин лейтенант, того, кто послабее меня и не может ходить в лес.
– Для должности старосты лагеря тоже нужен крепкий человек, – заметил Лаптев. – Это ответственная работа.
– Ну, что он мнется? – нетерпеливо спросил Хромов, не понимая, о чем говорят немец и замполит.
– Видите ли, господин лейтенант… – продолжил по-немецки Лендель, – в лесу я зарабатываю теперь два дополнительных талона и триста граммов хлеба сверх нормы. Благодаря этому я еще бодр и крепок. Но если я останусь в лагере, я же не буду ходить под окнами кухни и клянчить тарелку супа? Я не смогу поступать нечестно…
Лаптев перевел, и Хромов добродушно усмехнулся.
– Ладно, Лендель, как-нибудь проживешь. Принимай давай дела у Грауера, да побыстрее. А того – в лес, на твое место.
Лендель вышел от Хромова совершенно растерянный. Немцы из первой роты обступили его.
– Мы так рады, папаша Лендель! Уж вы за нас постоите!
– Еще ничего не известно, друзья. Я буду отказываться…
На другой день Грауер вышел на работу в лес. С ним никто не здоровался и не разговаривал.
15
Из вагона прибывшего на Чис раннего поезда вышел военный в форме майора госбезопасности. На станции приезжий спросил, где расположен штаб батальона интернированных немцев. В штабе в такой ранний час он никого не застал и прошел прямо в лагерь. Дежурным был в эту ночь Саша Звонов, сладко похрапывавший в караульном помещении. Начальник караула растолкал его, и Звонов увидел перед собой щеголеватого, тщательно выбритого майора.
– Майор Горный, инспектор областного управления, – отрекомендовался с сильным украинским акцентом приезжий. – Где я могу увидеть командира батальона интернированных немцев старшего лейтенанта Хромова? Правда, час еще совсем ранний…
Часы в проходной показывали без десяти минут пять.
– Какой ранний! – Звонов молодцевато встряхнулся и поправил ремни на гимнастерке. – Через десять минут подъем. Мы в это время всегда уже на ногах.
Горный чуть заметно усмехнулся.
– Почему так рано подъем? – поинтересовался он, закуривая и протягивая портсигар Звонову.
Саша, сконфузившись, объяснил, что это сделано по распоряжению комбата. Чем вызвана такая мера, он решил не распространяться. Горный тем временем вышел из караулки и внимательно осмотрел широкий, довольно чистый лагерный двор, обсаженный елками.
– Может, с дороги покушать, товарищ майор? – предложил Звонов. – Так я велю немкам…
– Нет, еще не проголодался. А как у вас, кстати, с питанием?
– Плоховато, товарищ майор, – признался Звонов. – Прямо сказать, ни к черту! Одна зеленая капуста, да и не зеленая, а черная. Щи вонючие, просто беда!
– Однако по имеющимся сведениям ваш лагерь дает приличный процент выполнения работ. Как же вы справляетесь?
Звонов развел руками.
– Комбат жмет на немцев, строго требует… Ну и работают.
После дребезжащего электрического звонка начали открываться окна и двери. Появились полуодетые немцы. В одних красных фланелевых подштанниках выскочил во двор Отто Бернард и, еле разомкнув опухшие сонные веки, старческой походкой засеменил в уборную. Звонов шикнул на него, а Горный снова усмехнулся.
– Что, у вас всегда немцы в нижнем белье по двору гуляют?
– Привычка у них такая, – извиняющимся тоном проговорил Звонов.
– Плохая привычка, – заметил майор.
Вдоль забора висели железные рукомойники над большим желобом. Дежурные по роте вылили в них несколько ведер холодной воды. Немцы начали умываться. Одни – до пояса, другие только побрызгали на лицо и руки, ежась от утреннего холодка. Бёмы почти и не подходили к умывальникам. Только один из них набрал в пригоршни воды и выпил.
– Плохо умываются, – констатировал Горный. – Куда командир роты смотрит?
– Это моя рота, товарищ майор, – окончательно смешался Саша. – Ничего с этими гадами не могу поделать.
В это время на выручку к Звонову явились Хромов и Лаптев. Поздоровавшись, Хромов пригласил Горного к себе в кабинет, но майор предпочел сразу же приступить к осмотру лагеря, пока немцы не разошлись по работам. Прошли в столовую и на кухню, Горный заглянул в котлы, а потом и в миски немцев. Затем направились обследовать комнаты, где жили интернированные. Майор все время молчал, и никак нельзя было догадаться, доволен он или нет. Только в комнате женской роты, где помещались матери с грудными детьми, он вдруг спросил у Лаптева, указав на одного из четырех младенцев:
– Почему такой заморыш?
– Врач говорит, что мать не хочет кормить… К тому же родился недоношенный.
Осмотрев весь лагерь, Горный выразил желание отдохнуть и уснул на диване в комендатуре, предварительно закрывшись на ключ. Хромов бросился на кухню.
– Что же вы, чертовки проклятые, не догадались картошку перебрать! – зашипел он на поварих и со злостью пнул ногой бадью с черной, скользкой картошкой. – Подвели меня под монастырь! Распечатайте новую бочку капусты, гороха на обед не варить! Сварить ту крупу, что оставлена для больницы. И ушами у меня не хлопать! Винтом ходите, но чтоб все было в порядке!
Хромова очень беспокоило, что Горный явился так внезапно, что он, Хромов, совсем не успел подготовиться, чтобы показать товар лицом. Не везде было чисто, пища варилась плохая, в карцере с вечера сидели пять человек за отказ выполнять норму. Хромов поспешил их выпустить, приказав не болтать. Но угрюмый, заросший щетиной немец огрызнулся:
– Я будет говорить политишелейтенант! Я не может работать норма… Я – второй группа.
– Пошел к черту, симулянт проклятый! – прохрипел комбат. – Я тебе покажу такую группу, что мать родную забудешь как звать!
Но напрасны были распоряжения комбата: Горный в лагерь уже больше не заглянул. После завтрака он вместе с офицерами отправился по участкам, где работали немцы. Сначала посетили коммунальный отдел приискового управления. Двое немцев грелись на солнышке, других видно не было.
– Где же остальные? – осведомился Горный у десятника.
Тот замялся.
– У старшего бухгалтера в огороде, может, работают… Работы срочной у нас пока нет, так начальник велел…
– Что же, им старший бухгалтер по наряду оплачивает или как? – спросил Горный.
– Какой там наряд, – еще больше смутился десятник, – разве немцам не все равно? День да ночь – сутки прочь…
– Поедемте дальше, – строго сказал Горный.
Офицеры сели в тарантас. Хромов украдкой показал десятнику кулак. Следующим был посещен «Морозный», большая гидравлика. Здесь работала старательская артель из сорока русских и восемнадцати немцев. Водяные струи, вылетающие из мониторов, буравили и расплавляли каменистую породу. В огромном разрезе копошились люди с тачками и носилками, вытаскивали и дробили кувалдами камни, вымытые водой из земли. Стоя на разрезе, Горный внимательно наблюдал, как несколько немок, увязая по колено в густой илистой каше, тащат носилки с камнями. Высокий худой старик в резиновых сапогах грубо заорал на них:
– Пошевеливайтесь!
– Ихь канн нихт майне фус хераус бринген, – пролепетала одна из немок, спотыкаясь и чуть не падая в грязь.
– Кан, кан, – передразнил старик. – Волокись живее, вон начальство глядит.
Горный пальцем поманил старика. Тот поднял картуз над лысеющей головой.
– Что же это у вас рабочие в резиновых сапогах на берегу толкутся, а немки в ботинках по колено в грязи вязнут? – спросил Горный. – Нужны вам рабочие – обуйте их, вы средства имеете.
– Стоящее ли дело, товарищи начальники? – недовольно отозвался артельщик. – Я уж товарищу Хромову докладывал: полениваются, оттягаются. А у нас работа такая, что пошевеливаться требуется.
– По какому разряду получает эта женщина? – майор указал на высокую крепкую немку, которая катила перед собой тачку, полную породы, скользя по узким, грязным покатам.
– Второй, – неохотно отвечал старик.
– А вот этот мальчик? – Горный кивнул на русского мальчугана, скидывающего в кучу мелкие камешки.
– Васька? Он третий получает.
– Эта женщина хуже его работает?
– Как сказать… – старик потер лысину. – Васька – парень проворный, племянник он мне. Мониторщика может подменить, в забой стать. А те вороны что смыслят?
Горный пошел дальше, а артельщик, недовольно фыркнув, крикнул стоявшим на берегу рабочим:
– Будет на борту-то околачиваться! Подмените немок, пусть вылезут, обсохнут.
В механических мастерских офицеров встретил сменный мастер.
– Как немцы у вас работают? – спросил Горный. – Довольны вы ими?
Мастер покосился на Хромова и сказал:
– Очень даже довольны, товарищ майор. Свет увидали с тех пор, как их сюда привезли. Ведь у нас, шутка сказать, ни одного мало-мальского слесаришки не осталось, одна ребятня. А немцы мастеровой народ, особенно сварщики, котельщики, кузнецы. Мы таких отродясь не видели! Вот поглядите сами.
Офицеры вошли в цех. У входа около горна со своим подручным работал Хорват. Огромные мышцы ходили ходуном под узкой, раздобытой им где-то матросской тельняшкой.
– Да, этому далеко до дистрофии, – заметил Горный.
– Большие деньги зарабатывает, – доверительно сообщил мастер. – Тыщи по две каждый месяц ему выписываем. Кузнец – первый сорт! Вон топоры какие кует, все мелкие части для гидравлик, для драг – все через его руки. Хорват! – крикнул он и замахал руками. – Покажи-ка товарищам офицерам свою работенку!
Кузнец, закопченный, потный, подошел, держа в клещах еще не успевшее остыть лезвие топора безукоризненной формы.
В мастерских работало еще около сорока немцев, здоровых и веселых на вид. Как раз наступил обеденный перерыв, и они вместе с русскими рабочими повалили в столовую.
– Мы их кормим, – обстоятельно объяснял мастер. – Начальник цеха добился у директора средств им на питание. Два раза в день даем, только бы работали.
– Правильно, – заметил немногословный майор.
Вечером Горный собрался уезжать. Ни Хромов, ни Лаптев так и не поняли, понравилось ему в лагере или он недоволен. А спросить почему-то побоялись. Правда, напоследок он довольно дружелюбно пожал Хромову руку и любезно простился с остальными офицерами:
– Желаю успехов! Берегите доверенных вам людей, в этом наш советский принцип отношения к военнопленным и интернированным.
Горного посадили в поезд, и Хромов облегченно вздохнул: