– Когда я должен выехать? – с готовностью спросил Вольф.
– Да я думаю, завтра.
Немцы переполошились.
– Этот Вольф нас наизнанку вывернет, – опасливо косясь на дверь, шептал Чундерлинк.
Морозным и темным январским утром Вольф вывел свою роту из лагеря и приказал всем сложить вещи на подводу.
– Неужели нас погонят пешком? – недоумевали испуганные немцы. Ведь хауптман обещал, что повезут на машине…
– Не разговаривать! – оборвал Вольф. – Машина на ремонте. Сами замерзнете, если не пойдете пешком.
Колонна уныло тронулась. Немцы долго оглядывались на лагерь и тяжело вздыхали. К вечеру следующего дня Лаптев уже получил телефонограмму: «Все в порядке. Приступили к валке леса. Дневное задание выполнили все. Больных нет. Вольф».
«А он, однако, молодец, – подумал Лаптев. – Сухой человек, но дельный». Каждый вечер ровно в девять часов Вольф звонил в лагерь, и сводки его были лаконичными и четкими.
– Неужели уж все у него идет так гладко? – не уставал удивляться Лаптев, отлично теперь понимавший, как трудно руководить людьми, и в начале февраля все-таки отправился на Талинку.
Валил сырой, густой снег. Лаптев сильно продрог, несмотря на навязанный ему тещей тулуп. На Талинку он приехал уже в сумерках. Темный остов строящейся драги чернел на льду. Вдали тускло светили огоньки в окнах поселка.
Пересекая дорогу, протянулась колонна людей, в которых, приглядевшись, Лаптев с трудом узнал немцев из первой роты.
– Здравствуйте! – крикнул он, останавливая лошадь. – Что так поздно идете домой?
– Это штрафники, товарищ комбат, – выйдя вперед, сообщил вахтер с винтовкой за плечами. – По приказанию командира роты работают до восьми вечера.
Лаптев недоуменно вглядывался в лица людей, плотным кольцом обступивших его сани. Их было человек тридцать. Они жались от холода, кутаясь в порванную, грязную одежду. Лаптев вздрогнул: среди штрафников он увидел Вебера.
– Что случилось, Вебер? – с тревогой спросил он старосту.
Вебер молчал. По темной щеке сползла слеза. Он вытер ее рваной, обмерзшей рукавицей.
– Садитесь, Вебер, – Лаптев подвинулся, освободив для немца место в санях.
Сани тронулись. Лаптев прикрыл полой своего теплого тулупа дрожащего, взволнованного Вебера.
– Ну, говори, не бойся!
Через четверть часа Лаптев вошел в темный, мрачный барак, где было холодно и неуютно, как в тюрьме. На наспех сколоченных нарах лежали жидкие соломенные матрацы. Под потолком тускло горела слабая электрическая лампочка, а в печке, чуть потрескивая, тлели сырые дрова. Сидя на нарах в верхней одежде, изрядно порванной и грязной, немцы хлебали жидкий остывший суп, который дежурный черпал из закопченного ведра и разливал по мискам. Хлеба в руках у немцев Лаптев не заметил. По тому, как цепко держали немцы свои миски, как дрожали их грязные, худые руки, как жадно глотали они неприятное на вид варево, Лаптев понял, что все, рассказанное ему по дороге Вебером, – правда. Он прошел вперед, снял тяжелый тулуп и бросил его на нары.
– Здравствуйте, ребята! – весело крикнул он, стараясь сразу же приободрить немцев.
– Гутен абенд, господин лейтенант! Здравствуйте! – казалось, они чуть повеселели, увидев своего хауптмана.
Вошел Вольф, однако Лаптев не ответил на его приветствие, словно не замечая, а потом сделал знак выйти в сени и сам вышел вслед за ним.
– Что же вы так подвели меня, Юлий Иванович? – с негодованием спросил он. – Кто вам дал право лишать людей хлеба и положенного им питания?
– Я лишал хлеба только тех, кто не выполнял норму, – уверенно ответил Вольф.
– Тоже не имели права! Тем более нельзя было заставлять людей работать на морозе по двенадцать часов. Да что мне с вами говорить, когда вы загнали в вашу дурацкую штрафную роту Вебера! Этого уж я вам не прощу!
– Он саботажник, ваш Вебер, – резко ответил Вольф. – Я поймал его в поселке, когда он продавал вещи, а я это строго запретил…
– Поневоле пойдешь продавать, когда вы жрать не даете! – вышел из себя Лаптев. Он был из той породы мягких людей, которые долго терпят и многое прощают, но если уж разозлятся, то остановиться не могут. – За какой-нибудь месяц что вы с людьми сделали? У вас несколько человек с обмороженными руками, почему вы их не отправили в лагерный госпиталь? – кричал он в гневе.
– В поселке имеется медпункт, – Вольф, явно не рассчитывавший на такую реакцию начальства, недоуменно пожал плечами, – что же такого страшного произошло?
– Однако помощь им не оказана! – не унимался Лаптев. – Завтра же отправьте их в лагерь, а послезавтра сюда приедет лейтенант Звонов! Вы можете считать себя свободным! Отправляйтесь обратно в область! Трусы мне не нужны!
Вольф теперь уже растерянно глядел на Лаптева.
– Конечно, вы трус, – переведя дух, сердито, но спокойнее повторил Лаптев. – Боитесь, как бы вам не поставили в вину ваше немецкое происхождение, если вы будете по-человечески относиться к этим людям? Уж кормить мы их как следует не имеем возможности, но издеваться над ними никто нам права не дал. Говорить больше с вами не хочу!
Лаптев, красный, сердитый, вернулся к немцам в барак.
– Не оставляйте нас здесь, господин лейтенант, – обратился к нему грязный и отощавший Чундерлинк. – Нам очень плохо.
– Не будет больше плохо, – ответил Лаптев и устало опустился на нары. – Завтра приедет лейтенант Звонов Александр Карпович. Вы его знаете, он хороший человек и справедливый командир. Доставим сюда побольше продуктов. Драгу-то обязательно к весне построить надо. Она золото добудет, а оно нашей советской стране позарез нужно, так что придется еще месяца два здесь поработать. Я уж на вас надеюсь.
Лаптев лег спать в бараке вместе с немцами. Они уступили ему лучшее место, возле печки. Вахтер, посланный Вольфом пригласить Лаптева ночевать к себе, осторожно тронул его за плечо.
– Товарищ комбат, вам коечка приготовлена.
– Не пойду, – буркнул Лаптев, переворачиваясь на другой бок.
– А тут у немцев опасно: не придушили бы они вас…
– Пойдите вы к дьяволу! – рассердился Лаптев, натягивая на голову шинель. – Пусть Вольф за меня не беспокоится. Вот ему я бы не посоветовал здесь ложиться.
Засыпая, Лаптев думал о том, как все-таки трудно разобраться в людях. Взять хотя бы этого Вольфа. Приличный с виду человек, образованный, а оказался такой скотиной! Но, как всегда в подобных случаях, Лаптев во всем винил себя: хорош гусь, не узнав как следует этого Вольфа, доверил ему сразу семьдесят душ людей! Надо было давно приехать и самому проверить, как здесь идут дела.
24
Саша Звонов собирался на Талинку неохотно. Он недавно возвратился из поездки до румынской границы, не успел еще хорошенько отдохнуть и поухаживать за Тамарой. Звонов ворчал и пробовал ругаться с Лаптевым, ссылаясь на свою неопытность и на то, что его всегда одного везде и гоняют.
– Ничего! – отмахнулся от него Лаптев. – Какой тебе еще опытности? Опытные-то вот и подвели меня под монастырь. Поезжай, Саша, больше мне некого послать. А за твоей ротой я сам посмотрю.
Саша покорился и стал готовиться к отъезду. Вечером он долго мерз у ворот Черепановых, поджидая Тамару. Василий Петрович выглядел его из окошка и пригласил в избу, но Саша сконфузился и пробормотал:
– Ничего, ничего… Мне только по делу ей два слова сказать…
– По делу, так заходи. Чего мерзнешь?
Тамара пришла поздно.
– Это ты, Сашка? – удивилась она, войдя в избу и увидев Звонова, сидящего на краешке лавки. – Что это ты вздумал на ночь глядя?
– Я, Тома, опять уезжаю, – тихо сказал он и моргнул ей на дверь.
Тамара вышла вместе с ним за калитку.
– На какую-то чертову Талинку посылает меня Лаптев. Я проститься зашел.
– Жалко как! – искренне огорчилась Тамара. – Думала, в субботу на танцы пойдем с тобой. И концерт должен быть… Нельзя тебе не ездить?
– Нельзя, Тома, – вздохнул Звонов. – Я уж и так Лаптева проклинаю. Хотя он, конечно, не виноват: послать некого. Этот паразит Вольф там такого шурум-бурума наделал… Тома, ты, сатана, с кем теперь время проводить будешь?
– Ни с кем, – засмеялась Тамара, – с немцами со своими!
Саша хитро сощурил глаза, взял ее руку и снял с нее варежку. Тамара потянула руку к себе, но не вырвала. Оба помолчали.
– До свидания, значит? – многозначительно спросил он.
– Что ж делать… до свидания!
– И больше ничего?
Тамара вопросительно посмотрела на него, хотя отлично понимала, к чему он клонит, а Звонов, расхрабрившись, потянул ее к себе. Тамара отодвинулась, но недостаточно энергично, и он поцеловал ее, но в губы не попал: она успела увернуться.
– Однако ты смелый стал! – Тамара попыталась выдернуть руку, но он не пустил и обнял ее за шею.
Вырваться она не сумела. Он притиснул ее к забору и прижался своей еще юношески мягкой щекой к ее лицу. От него приятно пахло хорошим табаком и цветочным одеколоном. Тамара как-то онемела, сдалась и больше не отпихивала его.
Стук калитки заставил обоих отскочить в разные стороны. Василий Петрович, выйдя на улицу в наспех накинутой на плечи телогрейке, сердито крикнул:
– Томка, айда в избу! Нечего заборы подпирать! А ты, лейтенант, в другой раз для разговоров домой к нам пожалуй, а на ветру болтать – голос потеряешь!
Тамара, растерянная и пристыженная, пошла за отцом, но у калитки все-таки остановилась и украдкой махнула Звонову рукой. А он зашагал по улице, раздосадованный тем, что встреча их оборвалась слишком уж быстро, но все же счастливый.
– Ох и сатана эта Тамарка! – возбужденно говорил он сам себе. – Морочит мне голову, будь она неладна!
Утром у ворот лагеря Звонова ждала машина, нагруженная продуктами. В кабине за рулем сидел Ландхарт. Саша залез к нему в кабину, а несколько немцев из второй роты, которых отправляли на Талинку заменить заболевших, вскарабкались в кузов.
– Накрывайтесь теплее! – крикнул им Лаптев. – Саша, гляди, я на тебя надеюсь! Машину берегите, Ландхарт!
Звонов махнул рукой и в последний раз с надеждой поглядел на дорогу. Он все ждал, что Тамара придет проститься. Но ее не было. Саша вздохнул и захлопнул дверцу кабины. Машина зафырчала и тронулась.
Мороз был сильный. После пятнадцати минут езды немцы в кузове начали приплясывать, чтобы согреться. Звонов, приоткрыв дверцу, крикнул:
– Эй, камарады, живы?
– Холёдно, господин лейтенант, – послышались дрожащие голоса.
– Нате тулуп мой, накройтесь! – Звонов швырнул им наверх тулуп и остался в телогрейке. – Ландхарт, жми давай на третьей скорости, а то всех поморозим.
По тракту дорога была ровная, свободная от заносов, и машина ехала быстро, но, когда свернули в лес, вскоре же сорвалась с колеи, врезалась в снег и начала буксовать.
Ландхарт и Звонов выскочили из кабины.
– Слезай, бери лопаты! – скомандовал Звонов. – Ну, кому говорю, сухоногие?
Немцы, озябшие, дрожащие, спрыгнули вниз и, с трудом разгибая замерзшие пальцы, взялись за лопаты. Пока кое-как высвободили машину от снега, заглох мотор. Ландхарт бранился и кусал губы.
Немцев послали за сухими сучьями, и Ландхарт со Звоновым развели огонь под радиатором. Саша сам сильно замерз. Немцы толпились вокруг него, как цыплята вокруг наседки. Мотор отогрели. Машина, наконец, ожила. Ландхарт и Звонов быстро залезли в кабину.
– Очень холёдный ветер прямо на машина, – с досадой сказал Ландхарт. – Мотор скоро опять капут…
– Ты жми, жми, – с тревогой твердил Звонов.
С трудом проехали километров пять лесом. Ландхарт, как клещами, сжимал руками руль. Звонов с беспокойством поглядывал вперед. Когда выехали снова на тракт, Ландхарт спросил:
– Господин лейтенант не есть шофер?
– Прав нет, но понимаю. В танковых служил.
– Вы садиться за руль, – нерешительно сказал Ландхарт, – я ложиться на радиатор. Мотор – нет ветра, теплё, пошёль. Плёхо ветер, мотор капут видер.
Звонов сразу сообразил. Он сделал Ландхарту знак остановиться, выскочил из кабины и, взобравшись на буфер, лег на радиатор.
– Гони! – крикнул он.
Машина рванулась вперед. Морозный ветер волной обдал Звонова. Он крепко вцепился руками в холодное железо и спрятал голову в плечи. Минут через пятнадцать вдали показалась строящаяся драга. Ландхарт затормозил, и закоченевший Саша забрался обратно в кабину.
– Спасибо, господин лейтенант, – с чувством сказал немец. – Ваш горячий сердце делал теплё мой мотор!
Вольф встретил Звонова с угрюмой любезностью:
– Сами сможете убедиться, какие здесь условия для работы. Глушь, тоска… Волком завоешь.
– Ладно, не пугай, как-нибудь, – буркнул Звонов. – Показывай давай, чего тут у тебя.
В бараке лежал ничком на нарах отставной обер-лейтенант Отто Бернард. Он не вставал уже третий день. Звонову стало жалко больного беспомощного старика, хотя он отлично помнил, какой отъявленный лодырь был этот самый Бернард.
– Ландхарт, посадишь его с собой в кабину, – велел он шоферу.
– А господин официр?
– В кузове поедет, не велика птица. Нельзя же больного деда в кузове морозить, и так чуть живой. Эй, камарад, собирай манатки! Подымай его, Ландхарт.
Узнав, что место рядом с шофером занято, Вольф рассвирепел, но возражать не решился. Он лишь окинул Звонова презрительным взглядом и, не попрощавшись, ушел на прииск пешком.
– Афидерзейн, – проворчал ему вслед Звонов. – Скатертью дорожка, колбаса немецкая!
Он прошел в комнату, где раньше помещался Вольф. Хотя здесь было очень чисто, он поморщился, велел проветрить, все обмести и даже выбить матрац, на котором спал Вольф. После этого достал из мешка хлеб и сел пить чай. Вахтер принес жестяной чайник и положил перед Звоновым два больших комка сахару.
– Откуда сахар-то? – спросил Саша, посыпая черный хлеб солью.
– Немецкий. Им сахару, почесть, не выдавали. Лейтенант целый мешочек насбирал, да, видно, забыл с собой прихватить. Пейте, товарищ младший лейтенант.
– Пошел ты! – прошипел Звонов. – Ты тоже, видать, хорош гусь: видел, чего делается, а не мог в штаб батальона сообщить? Кабы ты мне раньше этот сахар показал, я бы в рыло Вольфу этим мешком натыкал. Унеси, отдай повару или старосте.
Позавтракав, Звонов отправился на реку, где немцы валили лес. С высокого гористого берега скатывались на лед толстые шестиметровые бревна. «Эх, хороши деревца! – подумал он, задрав голову и любуясь слегка колеблющимися вершинами огромных стройных сосен. – Нам бы на Тамбовщину такого леску! А тут переводят, переводят лес, а все конца нет». Наверху с шумом упало дерево, завихрилась снежная метель. Потом очищенный от сучьев ствол пополз вниз, глубоко бороздя снег.
– А ничего работают! – сказал сам себе Саша, глядя, как на высоком берегу копошатся немцы. – Работенка-то ведь не из легких.
Он, увязая в снегу, стал карабкаться на крутой берег. Немцы заметили его, и несколько человек побежали навстречу.
– Гутен таг, данке зеер, – Звонов улыбался, отряхивая снег. – Вам рабочая сила не требуется? Поработать охота, а то уши мерзнут.
– Пожалуйста, на наша бригада, – весело ответил Вебер.
25
Ничего нет хуже мартовских снегопадов в лесу, когда сутками не переставая лепит сырой, густой снег. Одежда лесорубов, промокшая до нитки, не успевает просохнуть за ночь даже в горячей сушилке. Валенки, набухшие сыростью, становятся непомерно тяжелыми. А снег все идет и идет, и сугробы вырастают до полутора метров. Страшно шагнуть в сторону с протоптанной в снегу тропинки: сразу же по пояс проваливаешься в снег.
Штребль с досадой глядел на белые крупные хлопья, медленно и красиво падающие сверху. День ото дня тяжелее становилось работать в этой мокрой снежной каше. Рукавицы, которые Роза только вчера починила, сразу же намокли, и Штребль отшвырнул их в сторону.
– Нас самих скоро занесет снегом, – мрачно изрек он. – Еще две недели таких снегопадов, и в лес попасть будет нельзя.
Роза только печально улыбнулась.
– Завтра ты поедешь в лагерь, – сказал он, стараясь не смотреть на нее. – Больше тебе нельзя здесь оставаться.