Нависает сверху, замахивается по новой, но в последний момент передумывает. Кулак замирает около моего лица. В сантиметре от опухающей верхней губы.
Вместо удара – хлесткая унизительная пощечина. По уголку губ и носу.
Противно куда больше, чем больно. Только сглотнуть бы.
– Матери не говори, – повторяет, глядя куда-то сквозь, и выходит из кухни. Слышу, как копается на балконе, находит нужный ящик с инструментом и, с силой хлопнув дверью, выходит из квартиры.
Только после этого, после того, как шарахнет подъездная дверь и сигналка запищит, позволяю себе скатиться вниз и сжать ладонями раскалывающуюся голову.
Во рту явный привкус крови и почему-то все еще мятной жвачки.
***
Тихий ад начинается на следующее же утро.
Отец, вернувшись, делает вид, будто ничего и не было, но таскает меня за собой буквально везде и вводит комендантский час. Впервые за всю свою гребаную жизнь я возвращаюсь домой около десяти и, как прилежный мальчик, ни единой минутой позже.
Торчу на даче с утра до ночи, потому что ему вдруг вздумалось переставить забор и построить беседку. Потому что он делает все, чтобы у меня не было ни единой свободной минуты на мои «пидорские» дела.
Не ругает, не напоминает, не урезает карман, прекрасно понимая, что все это бессмысленно делать, но совершенно не понимая, что делать со мной.
Пока просто держит рядом, словно на поводке, а сам, должно быть, осмысливая, успел посоветоваться не с одним психотерапевтом. В красках представляю, как объявляет о том, что записал меня на прием, и на следующей картинке показываю большой палец, отправляюсь собирать свои вещи и уебываю на хуй.
Но то представляю лишь, в реале же подобного не происходит, и я со скрипом, страшно нехотя, но подчиняюсь.
Не бунтую, не сваливаю, как раньше бывало посреди ночи, и чувствую себя охуеть каким виноватым перед мамой, которая все спрашивает про оставшуюся в этом году в Питере на лето Снежку. Чувствую себя виноватым перед всем и каждым.
Нескладно вру о том, что мы вроде как на паузе и посмотрим, как дальше будет. Нескладно вру о том, что слишком молод для всякого серьезного дерьма, и отмахиваюсь.
Кира не вижу тоже.
Не потому, что не могу, а потому, что стыдно. И страшно. Страшно оттого, что он может испугаться. Страшно потому, что он наверняка в ступоре тоже. И не знает, что делать.
Перекидываемся короткими сообщениями украдкой, «норм», «не норм» и «вроде погода ничего». Про встречи не заговаривает, я не предлагаю тоже.
Знаю, что дома торчит.
Знаю, с кем и что делает.
Знаю, что ждет какого-то шага или сигнала.
Знаю, но ничего не делаю, и вместо «люблю», пускай и давно уже ставшего дежурным, скидываю дебильный смайлик и иду копать лунки под столбы.
Фантастика.
Всю жизнь только об этом и мечтал.
И так почти шесть полных дней.
Копаю лунки, таскаю бревна и, закончив лишь под вечер, обгоревший и грязный, закуриваю. Делая тяжки, наблюдаю, как на подъездной дорожке останавливается довольно знакомая машина. Закатываю глаза и кошусь на появившегося на крыльце отца. Когда глядит в ответ, приподнимаю бровь.
– Ты серьезно?
– Должен же я хотя бы что-то сделать.
Отвечаю пожатием плеч. Ага. Что-нибудь. Спасибо, что «что-нибудь», а не психодиспансер или одна из местных проституток.
Последнее так и тянет озвучить вслух, да только маму инфаркт хватит, если он зарядит мне прямо при ней. А может. Что-что, а в плане выражения эмоций и терпелки – мой отец явно не из тех, с кого следует брать пример.
Каменеет лицом и спустя секунду уже спускается навстречу своему старому другу. Старому другу, которого наверняка пригласил погостить на пару дней вместе со всей семьей. Продолжаю наблюдать за черными тонированными дверьми – и точно.
Здрасьте, блять.
Ну в самом деле же смешно! Вслед за коренастым мужиком, хорошо за пятьдесят, показывается жена с аккуратной короткой стрижкой и… старшая дочь.
Алина… или Арина? Или еще как-то на «А»?
Ну да, ничего такая вроде. Осматриваю с головы до ног, нисколько не скрываясь, и прикидываю, сколько же ей лет.
Высокая – может быть, даже с Кира.
Темноволосая и с идеальной кожей. В личном тренере явно не нуждается тоже.
Добрая половина моего курса бы оценила.
Останавливается и, неловко улыбнувшись, машет мне ладонью. Отвечаю кривой усмешкой и кивком.
Хочется кричать и ржать одновременно.
Хочется спросить, что это все за маразм, но вместо этого только набираю ответ на пришедшее в СМС-сообщении «Все нормально?», что за последние дни стало неким шифром, и, покачав головой, тащу лопату в сарай. После поднимаюсь наверх и, миновав свою комнату, сруливаю в душ. Кажется, мне придется как следует настроиться, чтобы не выкинуть какую-нибудь хрень.
Драка с отцом – это последнее, чего мне хочется.
Прав был Кир, когда не хотел зажиматься, предварительно не проверив все двери на десять рядов. Ой как прав.
Моюсь и одеваюсь на автомате. Так же спускаюсь вниз и занимаю единственный свободный стул. Доброжелательное выражение на лицо натягиваю спустя несколько минут, и то потому, что нечаянно поймал свой же взгляд в отражении старого, вечно молчащего телека.
– Влад, солнышко, передай, пожалуйста, овощи.
Улыбаюсь маме, светанув едва ли не всеми тридцатью двумя зубами, и, привстав, тянусь за нужной тарелкой. Стол на первом этаже новый и весьма нехило раскладывается, как оказалось. А вот диван все тот же. Хорошо помню царапины на ножках. Успел рассмотреть во всех подробностях, пока лежал рядом, стараясь не шевелить лишний раз разбитой головой. Такое себе воспоминание. Добавляет вечеру радужных настроений.
– Что ты с ним как с маленьким все? – Отец хмурится, но выглядит весьма довольным. Еще бы, усадил меня напротив красивой девахи и думает, что вся моя голубая дурь разом выветрится. Трижды «ха», бля. Если бы все было так просто, то я бы вылечился еще в средней школе, не успев и отболеть-то как следует. – Он меня уже перерос, а ты все «солнышко».
Ага, именно. Перерос, да только массы все еще, чтобы догнать, во всех смыслах не хватает.
– Потому что для меня он всегда был и будет маленьким. Даже когда женится и заведет своих детей.
Тщательно жую свой салат, чтобы не подавиться, и, едва проглотив, стараюсь сохранять невозмутимость на лице. Хотя бы для того, чтобы чувством вины не пытались давить тоже. Пусть только один отец знает, слова мамы царапают неожиданно сильно. Слышатся тонкой издевкой или намеком. Намеком на то, что «нормально» и «как у всех» у меня не будет, даже если захочу.
– Ага… заведет, – зачем-то говорю вслух, и за столом тут же воцаряется почти мертвая тишина. Даже гости перестают стучать вилками по тарелкам. Выходит вдруг так, что на меня внимательно смотрят, по крайней мере, четыре пары глаз. Пятая слишком занята, чтобы ради такой мелочи отрываться от телефона. – Да что? Нет, мам, Снежка не того, а если я и женюсь, то лет через девятьсот. Наверное.
Взгляд отца тяжелеет. Даже жалею, что сижу так далеко и он не может украдкой показать мне сжатый кулак, а мама, которой, кстати, довольно неплохо с новой короткой стрижкой, закатывает глаза и показательно прикладывает руку к груди.
Хочется передразнить ее, как раньше делал, но сейчас отчего-то не смею. Сейчас это кажется каким-то диким и жестоким. Неправильным.
– Ну, девятьсот – явный перебор, но и раньше, пожалуйста, тоже не надо. Кстати, как там она? Снежана? Вы всегда вместе ездили, а тут…
Ага. Опять. Замечательно.
– Осталась в Питере. У нее вроде как важный проект и внезапное увлечение струнными, – терпеливо повторяю только за сегодня во второй раз. – Два месяца – не два года. Увидимся осенью.
– Что-то мне не нравится, как все это звучит. Вы точно не расстались?
Жму плечами и не могу не отметить, что красотка напротив все-таки подняла взгляд. Смотрю на нее, и мелькает мысль о том, что слишком уж ярко она накрашена для той, кого едва ли не силой притащили посмотреть на чужие грядки. Или успела накраситься уже здесь? Хоть убей – не помню.
– Да вроде нет. Все путем.
– Не нравится мне, как ты об этом говоришь.
– Да ладно тебе, отстань от парня. Мало ли девчонок в Питере? – Кажется, этого мужика зовут Сергеем, или Сергеем Павловичем. Может, Павлом Сергеевичем? Да насрать, господи. Обожаю людей, которые влезают в чужие разговоры. Сам такой и порой, оглядываясь на что-то, думаю, как вообще до такого возраста дожил.
– Да и здесь тоже симпатичные есть, – проговариваю это, глядя прямо на отца, с каким-то мазохистским наслаждением наблюдая за тем, как стискивает стакан с плещущимся на самом дне содержимым. Забавно, но мы единственные из всех за этим столом понимаем, о чем идет речь.
– Тебе скучно, я смотрю.
Ага, очень. Отъебись от меня и отпусти в город. И до самого отъезда ни разу не пересечемся, клянусь.
– Сходите прогуляйтесь. Покажи Аленке поселок.
И кусты около старой заводи, куда бегают местные парочки, тоже покажи.
А еще можешь сводить ее на шаткий старый мост, чтобы был повод вцепиться в ее руку, да так и не отпускать до самого дома.
Романтика, одним словом.
Кир вот не оценил, кстати, и вместо того, чтобы льнуть к моему плечу и подобострастно заглядывать в глаза, крыл матом и грозился, что хер я увижу его голым в этой жизни. Ни за что и никогда. Обожаю «никогда» длиною в полчаса.
Улыбаюсь своим мыслям и понимаю, что соскучился. Пока еще не адски и не невыносимо, но довольно сильно для того, кто привык видеть свою вредную вторую часть почти каждый день. Да еще и слать до кучи по девять сотен сообщений о всякой чепухе.
Выдыхаю носом и улыбаюсь. Снова. В тысячный раз.
– А почему бы и не да? Пойдешь? – со всей возможной приветливостью спрашиваю по всему видимому вчерашнюю школьницу, и она, демонстративно глянув под стол, на свои белые кеды, медленно кивает. – Отлично. Куртку – или что у тебя там? – захвати.
Выбираюсь из-за стола, отвешиваю поклон всем взрослым и выхожу на крыльцо, чтобы успеть покурить, пока принцесса поднимется наверх – в мою, кстати, комнату, которую я немедленно отдал безо всяких разговоров, – и переоденется.
Собираюсь было сунуться в перекинутый на беззвучный телефон, как следом выходит отец. По-видимому, подымить тоже.
Забавно, что вместе со мной, учитывая, что нормально мы теперь не разговариваем.
Значит, когда меня грозились выпереть из школы, то все было ок, а теперь вот так.
Становится рядом, берется за перила и жестом, не глядя, просит у меня сигарету. Жму плечами и открываю пачку, предлагая вытянуть самому. А то мало ли, может, педиков и касаться стремно? Хотя незаразный вроде – Снега все еще не по девочкам, да и парни с курса тоже не спешат сношаться друг с другом.
Выходит, вирус если и есть, то живет исключительно во мне.
– Ну и как тебе? – глядит вдаль и спрашивает не то про беседку, не то про девушку.
– Нормально, – отвечаю так же, не уточняя. Да и к чему? Какой вопрос – такой и ответ.
– «Нормально»? И это все?
– Ну да. Что ты хочешь, чтобы я сказал?
Качает головой и глубоко затягивается.
– У тебя в школе подружки были. Я же помню.
– Угу. Именно. Подружки были. Девушки не было. Ну да откуда вам было знать? Свечку-то никто не держал.
– Видимо, надо было.
– А смысл? Думаешь, что-нибудь бы изменилось?
– Мало ли.
Качаю головой и разворачиваюсь боком. Кажется, вот оно, момент истины, или вроде того. Вспоминаю старые фотки, вспоминаю, каким отец был каких-то десять лет назад, и смотрю на него сейчас. Не надо было ему знать. Ой как не надо было.
– И что теперь, ты больше меня не любишь? – Звучит откровенно стремно, и не сказать, что в голове было лучше, но, кажется, оно мне дыру пробьет, если не озвучу. Если не попытаюсь, по крайней мере, хоть как-то избавиться от части вины.
В ответ сначала – растерянность и сбитый с толку взгляд. После – вскинутая бровь. Хочет сказать что-то, но ни подтвердить, ни опровергнуть не может. Хочет, и словно язык не поворачивается.
Что же, не однозначное «нет» – и уже хорошо.
За спиной слышатся легкие шаги. Где-то вдалеке мелькает молния. И не сказать, что не радует. Во всяком случае, таскаться долго не придется.
– Ну что, идем? – с явно преувеличенным энтузиазмом спрашивает совсем не навязанная мне барышня, и я киваю. Спускается первая, а я на ходу прячу пачку в карман толстовки.
– Влад? – Отец останавливает меня, уже шагнувшего было на первую ступеньку. Останавливает, схватив за локоть и даже потянув назад. Отрешенно замечаю, что это первый раз с того дня, когда он меня вообще коснулся. Оборачиваюсь через плечо и выжидающе гляжу. – Не говори больше ерунды.
Слабо улыбаюсь уголком рта и все еще чувствую себя прокаженным.
Примерно на треть меньше, чем пять дней назад, но…
Хлопает по плечу и уходит в дом. Я же, изображая энтузиазм, сбегаю со ступенек и нагоняю свою спутницу уже около ворот.
***
Шаримся вдоль главной улицы, сворачиваем на боковую и как-то незаметно оказываемся в тощенькой рощице, в которой местные, возжелав единения с природой, частенько бухают или приходят просто так, потрепаться за жизнь, и потому лавок стоит в избытке.
Огибаем все и спускаемся по пологому склону, увязая в длинной, цепляющейся за ноги траве. Я, кажется, уже вторую курю, а она греет руки в карманах моей толстовки.
Джентльмен я или где? Отдал свою кофту, несмотря на то что знал, что именно на это и был расчет, и теперь потихоньку мерзну. Мерзну и тянусь к телефону каждый раз, как только вспоминаю, как бесится Кир, если попробовать укутать его. Если предложить ему куртку или попытаться согреть руки. Если просто обнять, подышать в замерзшую шею.
И как он кутается в накинутое одеяло во сне. Как жмется к моему боку или буквально забирается под, пытаясь спрятаться.
Выдыхаю, и воздух кажется достаточно остывшим для того, чтобы холодом наполнить легкие.
– Так ты заканчиваешь в этом году? – Сначала открываю рот, а после запоздало соображаю, что уже спрашивал. И хорошо, если не два раза.
– Выпустилась.
– Круто. И куда теперь? Подала уже?
– Да, в несколько.
Киваю как идиот и не знаю даже, о чем еще с ней разговаривать. Хотя бы потому, что мне это ненужно и совсем неинтересно. А раз так, то зачем напрягать себя? Зачем стремиться понравиться той, с которой мы когда-то давным-давно обсыпали друг друга песком на чьей-то даче? Нахера?
Ей нравятся парни, а мне – один определенный парень. Так к чему расшаркиваться?
Погулять? Окей, я погуляю. Светить зубами – увольте, заебался-устал-надоело. Жнецов как товарная марка перестал функционировать, остался лишь один загнанный Влад.
Можно мне уже упасть на диван и сделать вид, что я сдох? Хотя бы до следующего утра. Хотя бы до того момента, пока отец не осмыслит все и не отойдет окончательно. Если вообще когда-нибудь отойдет.
Впереди показываются лысая выемка и лежащее на ней, одинокое, наверняка притащенное кем-то бревно.
Киваю в его сторону, и Алена молча спускается следом.
Опускаюсь с правого края и с усмешкой тут же думаю о том, что ту же Снежку усадил бы на свои коленки. Потому что холодно, да и какой в этом криминал? С этой же девушкой упорно держу дистанцию и старательно занимаю руки чем угодно, только бы не соприкасаться с ее пальцами. Чтобы не давать даже намека на повод.
Как я вообще до этого докатился?
Сумерки плотные, серо-синие, опускаются одеялом, и поля, что раскинулось за пологим склоном, уже попросту не видно. Угадываются очертания довольно широкой реки и пары домов, стоящих прямо у самой воды.
Щурюсь для большей детализации и смаргиваю, невольно дернув шеей. Вибрацией щекочет бедро.
Вытягиваю телефон, втыкаю в свежепришедшее сообщение и коротко киваю сам себе, прежде чем набрать ответ.
– Твоя девушка?
Снова киваю на автомате и даже не особо напрягаюсь, когда она косится на экран. «Принцесса» – довольно безликое обращение, чтобы за ним разглядеть реальную личность или догадаться, что это парень.