Сильвия родила ему сына, незадолго перед похищением, и новорожденный исчез вместе с матерью, добавив боли в сердце Павила. Это случились темным зимним вечером, когда он ненадолго задержался во дворце. Вернулся - дома ни жены, ни сына. Словно сквозь землю провалились, и это из его отлично охраняемого особняка в центре столицы! Он был в отчаянии, везде искал, нанял самых лучших сыщиков, назначив баснословное вознаграждение, но поиски не принесли успеха. Взбешенный, он примчался во дворец, готовый обвинять и рвать на части короля, требуя объяснений - почему даже здесь, в стольном городе, человек не может быть спокойным за свою семью? Что за дела творятся в королевстве?
Испуганный монарх оправдывался, обещал искать, но все это была чудовищная ложь, о которой Павил тогда не знал. Он злился и негодовал, отчаяние затмило разум, на время превратив его в безумца. Перевернув в столице наизнанку все и никого не отыскав, наемник разорвал контракт с таргаским королем, не в силах оставаться в опустевшем доме. Его полки ушли с ним вместе, они вернулись в горную местность и на время не заключали ни с кем контрактов, ограничиваясь мелкими услугами частным лицам. Павил продолжил поиски исчезнувшей семьи, и вот тогда-то, в ходе этих бесконечных мытарств, ему и открылись, наконец, некоторые истины, на которые он прежде не обращал внимания.
Король Таргасы, это он! Старый распутник, погубивший собственную жену! Он приложил к загадочному похищению Сильвии свою руку, лишил его единственного счастья и любви. Павил почти уверился в причастности государя к этому преступлению, только прямых доказательств у него не было. Когда же он их получил, пусть косвенные, сражаться с противником было уже поздно. Он сам взрастил ту гигантскую стоголовую гидру, против которой оказался бессилен, слишком сильна стала Таргаса - с его, Павила, помощью, объединив под свои знамена пять королевств!
Понадобилось много усилий и много лет, чтоб повернуть все вспять и ослабить противника, и вот теперь он, наконец, вернулся сюда дьяволом мести, с тем, чтоб услышать горькую (горчайшую!) невыносимую правду! Этот подонок в самом деле похитил его Сильвию, держал ее в рабынях, забавлялся с ней, он отдал сына в монастырь, который сам же Павил сжег потом дотла, он насмехался и торжествовал над его болью, оставив своего бывшего союзника у разбитого корыта проклятой жизни. Что толку, что предавшего его монарха больше нет в живых, что толку, что он сам его убил - его прекрасная богиня взорвалась вместе со складами, и ее нежная плоть взметнулась в душный, напоенный пламенем и дымом воздух ужасными кровавыми кусками! И это он ее убил! Он сам убил свою любовь!
***
Сна не было. Павил бездумно вглядывался в ночь, обуреваемый черными демонами невыносимого гнева. Он опоздал, не смог спасти ее, не смог помочь. Проклятый мерзостный старик, как он посмел на краю бездны победить его!
Ну ничего, он все же сможет насладиться местью, в его руках наследный принц, который стал его рабом. Пускай король сказал, что наплевал на сына, это ложь. Сын для отца всегда есть сын, к нему не может быть ни равнодушия, ни ненависти. Теперь он отыграется на нем сполна, наверняка таком же гнусном негодяе, как и его отец!
Он вспомнил дерзкий взгляд и бледное упрямое лицо. Ну ничего, скоро из этих глаз исчезнет гордость, будет в ногах валяться и просить пощады. Этот мальчишка все узнает - боль и страх, горечь потерь и унижений. Он до конца согнет его, сломает, сделает своей игрушкой!
Хм, да, а принц красив, даже позорное бритье не умалило этой редкостной и тонкой красоты. Стоял на коленях, одетый в лохмотья, весь перемазанный жиром и кусками еды, как гнусная свинья! Казалось бы, что может быть безобразнее и омерзительнее подобного зрелища? А этот парень все равно был дьявольски красив! Даже его, мужчину, эта красота почти свела с ума, и это злило, раздражало, выводило из себя! Хотелось снова сунуть ему в рот сапог, разбить скулу, наставить синяков - все что угодно, лишь бы уничтожить эту красоту!
В кого он вышел статью и лицом? Наверно, в мать, цахирскую принцессу, все говорили, что она была прекрасна. А этот мерзкий государь - распутник, тайно занимавшийся жестоким мужеложеством, смел погубить ее в расцвете лет! Негодное племя, как хорошо, что принц единственный сын, иначе пришлось бы вырубить под корень всю королевскую семью. Уроды, оба, и отец, и сын! Чего он там боится больше всего? Мальина говорила, что кастрации. Отлично, вот и буду этим на него давить! Куда он денется, исполнит все, что прикажу!
Но почему он так боится превратиться в евнуха? Надеется, что рабство ненадолго? Смешно. Он никогда не выйдет на свободу, клянусь моим потерянным ребенком!
***
Наутро раб предстал перед своим хозяином. Павил смотрел - Або босой, обритый и в цепях, шея и щиколотки покраснели, кандалы и ошейник натерли кожу молодого человека. Он сидел у стены на полу, не говоря ни слова. Осунулся, лицо еще больше побледнело, но эта бледность шла ему, делая до безобразия невинным. Павил нахмурился от собственных мыслей, не понимая, почему всякий раз при виде бывшего принца ему лезет в голову такая дурь. Раб вскинул взгляд, глаза мужчин перехлестнулись, и наемника передернуло - столько было ненависти в зеленых глазах. Он размахнулся и ударил - ногой в живот. Хотел увидеть боль и страх, но в глазах раба была по-прежнему лишь ненависть и непокорство, к которым теперь добавилось еще и презрение.
- Как смеешь на меня смотреть! - зло выплюнул слова Павил. - Ты мой раб, а раб должен покорно выполнять все приказания господина. Два раза повторять не буду. Запомни, Або, правила: один раз буду недоволен - ты получаешь пять ударов плетью, два раза - после ужина и до заката висишь привязанный вниз головой, три раза - оскоплю! Все ясно, раб?
- Куда яснее! - ухмыльнулся он. - Может, решим все сразу, господин? Минуем первые два пункта и приступим к третьему? Зовите палача! Или и сами сможете лишить меня мужского естества?
- Заткнись! - прорычал Павил, взбешенный тем, что его самый главный козырь сразу оказался бит. - Начнем с плетей, быть может, это охладит твой непокорный нрав.
Он подошел к дверям и крикнул личную охрану. Двое вошли и, выслушав короткий приказ, схватили Герберта и потащили прочь.
Вскоре на главной площади дворца ударил колокол, приказывая челяди собраться. Кто не хотел, того тащили силой. Всех выстроили полукругом, объявив, что будет наказание раба, который смел не подчиниться господину.
Все замерли, когда увидели, кого ведут. Принца любили, многие мечтали втайне, чтобы он скорей сменил на троне своего отца. Но вот теперь война проиграна, наместником назначили предателя Витора, а гордый Герберт, отважно сражавшийся с завоевателями, стал рабом, которого ведут пороть… Толпа людей качнулась, словно бы от ветра, раздался стон печали, перешедший в крик, заставив замереть даже врагов - так безнадежно горько прозвучал он посреди поруганной врагом королевской резиденции.
Стража металась по толпе, стегая всех подряд плетями, однако крики все равно не умолкали, и лишь когда ударили в огромный барабан, народ затих. Все повернулись к месту экзекуции и замерли, казалось, даже перестав дышать.
С Его Высочества сорвали все лохмотья и привязали за руки к столбам. Пришел Павил, махнул рукой, приказывая начинать.
Взметнулась плеть и обожгла красивую стройную спину, потом второй и третий раз… Павил смотрел, как вздрагивало молодое тело, но Герберт не издал ни звука, и генерал остановил палача, давая сигнал вздернуть вверх голову непокорного раба. Цепь натянулась, ошейник врезался в шею, взгляды противников перехлестнулись, и генералу снова показалось, что он сходит с ума - глазами Герберта в его истерзанную мукой душу смотрела Сильвия… Мозг захлестнула сумасшедшая шальная мысль, что его сын, его несчастный мальчик, возможно, жив, и тоже где-нибудь сейчас страдает, как этот вот ни в чем не виноватый принц…
- Достаточно, - болезненно поморщившись, приказал он. - Оставить до заката, пусть стоит, без пищи и воды. Потом одеть и привести ко мне. Посмотрим, пошел ли рабу на пользу первый урок.
Он резко развернулся и пошел прочь, сопровождаемый оруженосцами. Если бы взгляды могли убивать, Павил давно бы превратился в кучку пепла. Люди смотрели ему вслед и плевались, несмотря на страх наказания, потом перевели взгляд на своего принца. Его избили, выставили обнаженным, но пытка не унизила его, а возвела в ранг мученика, и когда какая-то девчушка подбежала и обернула вокруг его стана большой кусок зеленой ткани, даже стражники не посмели остановить ее, сделав вид, что все в порядке…
========== Глава 4. Рабские будни. ==========
В том, как упрямо Павил пытался сломать меня, превратив в животное, было что-то ненормальное, почти демоническое.
Сколько я себя помнил, Таргаса всегда воевала, и одним из главных военных трофеев были пленники, так что рабы имелись в столице почти у всех, и не только у знати. Мужчин чаще всего оскопляли, но на этом физические издевательства над ними заканчивались. Они выполняли тяжелые работы по дому и в поле, некоторые хозяева использовали рабов мужского пола и для более легких занятий - уборки, готовки и стирки, если не могли позволить себе купить женщину, которые стоили на рынке в два раза дороже. Очень редко, если между рабом и хозяином возникало доверие, невольник мог стать телохранителем господина или его личным оруженосцем.
Рабы не носили ни цепей, ни ошейников, а только браслет на руке, на котором было выбито два имени - хозяина и невольника. Браслет нельзя было снять без посторонней помощи, и ни один кузнец в городе никогда не согласился бы на подобную работу, будучи в твердом уме и здравой памяти. Были, конечно, случаи попытки побегов среди рабов, но в основном они быстро смирялись со своей участью и подчинялись обстоятельствам. Их не стерегли, они имели возможность свободно передвигаться в пределах хозяйского дома и окрестностей, ходить на рынок за покупками и общаться друг с другом. Наказывали рабов только за серьезные проступки и никогда без причины, по прихоти или для развлечения.
Труднее и печальнее была участь рабынь, в большинстве своем вынужденных удовлетворять еще и похоть хозяев, однако и их никто не унижал просто так, от безделья или по злобности натуры и не хлестал плетьми, как это сделал со мной Павил.
Своими поступками он напоминал мне безумца, поглощенного своей местью. Я никогда не испытывал любви к женщине и не знал страданий потери любимой, поэтому мне было сложно понять столь сильную одержимость чувств в другом человеке, тем более в таком жестком и безжалостном наемнике. По сути Павил был для меня незнакомцем, и вот теперь, несмотря на свое зависимое положение, я с изрядной долей любопытства наблюдал за ним, удивляясь, что и в таком безжалостном кровавом полководце, прошедшем с мечом и огнем через семь королевств, осталось место человеческим чувствам.
Прошло три дня в неволе, и все они были одинаковы. Ранним утром меня поднимали пинками с жесткого ложа и вели в комнаты к генералу. Я хорошо знал, что входит в обязанности личного раба знатного господина, и поначалу был уверен, что мне придется делать что-нибудь подобное, однако этого не случилось. Меня просто швыряли в угол возле стола и ставили там на колени. Похоже, ему доставляло какое-то извращенное удовольствие видеть меня униженным и подчиненным, пускай даже и только внешне. Мне запрещалось на него смотреть и что-то говорить, я должен был стоять, согнувшись, а еду брать только ртом. Все это убедительно доказывало, что раб ему не нужен - он собирался сделать из меня скулящую покорную собаку, с благодарным гавканьем бросающуюся на брошенные его рукой кости.
Я чувствовал, что долго так не протяну. Почти без пищи и без сна, с постоянно вывернутыми за спиной руками и сбитыми в кровь коленями - я сам не знал, чего хотел сильнее. То ли скорее умереть, избавившись от постоянных унижений, то ли назло врагу все вынести и не сломаться, а после, улучив момент, вцепиться в его горло зубами. Тело ломило от усталости, вызванной долгим стоянием в неудобной позе, шею и щиколотки нещадно саднило, а он еще и бил меня по икрам тонким гибким прутом, наказывая за отказ хватать зубами пищу или лакать из корытца теплую мутную жижу, именуемую водой, уподобляясь скотине.
Иной раз, стоя возле него на коленях, я засыпал от усталости и падал на пол, но меня тут же поднимали и возвращали в прежнюю позу. Только ночью я получал несколько часов относительного покоя, но и тогда муки голода не давали мне по-настоящему забыться, мой сон был тревожным и зыбким, его могли в любой миг прервать и снова потащить меня исполнять новые абсурдные приказания генерала.
Единственные минуты блаженства в рабской беспросветности - утреннее мытье. Павил не желал нюхать вонь грязного раба, поэтому меня ежедневно опускали в чуть теплую воду, бросали жесткую губку и заставляли тщательно смывать с себя пот и пыль. Мыльный раствор щипал царапины и мелкие порезы на моем теле, но все равно я наслаждался ванной, ощущая, как вода мягко струится вокруг меня, обволакивая уставшие мышцы и даря обманчивое ощущение успокоения. Но длилось оно недолго. Не успевал я расслабиться и отдаться приятной нирване, меня уже грубо ставили на ноги, выливали на голову ведро чистой воды и швыряли грубые рабские одежды, которые тут же намокали на теле, причиняя мне дополнительные страдания.
- Ну что, Або, проголодался? - с издевательским смешком спросил Павил на четвертое утро, когда меня приволокли и поставили перед его повелительным взором. - Скажи об этом вслух и попроси о милости, тогда мы будем вместе наслаждаться пищей! Смотри, какое нынче аппетитное на завтрак мясо! Да и овощи неплохи.
- Каких ты ждешь от меня слов, генерал? - исходя слюной от восхитительного запаха хорошей еды, промычал я. - Человеческой речи или собачьего воя? А может, мне уж сразу и похрюкать по-свинячьи?
- Ну что же, дерзкий идиот, я достаточно тебя терпел, - с тихой угрозой прорычал он, сморщившись, словно от зубной боли, - но ты не оценил моих усилий. Ты сам сделал свой выбор и отныне лишен моего покровительства и особого отношения!
- Особого отношения? - с горькой иронией хмыкнул я. - Ты сумасшедший ублюдок, если называешь свое стремление сделать из человека мерзкое животное покровительством! Я повторю тебе, раз ты глухой, что никогда не опущусь до свинского состояния, продав честь и достоинство за кусок мяса, так что не трать на эти глупые выходки свое время, которое сможешь использовать на другие цели. Отправь меня на рудники или прикажи забить плетьми на площади, как тебе больше нравится. Может, тогда насытишь наконец-то душу местью…
- Заткнись, урод! - лицо Павила исказила жуткая злоба, причины которой я не понимал. Чего он бесится так, словно вся его чудовищная ненависть к целому миру сосредоточилась на мне одном? - Ты будешь делать то, что прикажу, иначе я действительно тебя убью. Ну а сейчас пожри, я не хочу, чтоб ты сдох от голода, пока я не увижу тебя сломленным и жалким! - он ткнул меня ногой в плечо, и я упал, а вслед за мной об пол шарахнулась и миска с мясом. - Жри, я сказал! Можешь руками брать, сегодня руки у тебя свободны.
Я чуть заметно усмехнулся - это была хоть мизерная, но уступка. Что же, пусть с пола, я возьму. Руками же позволено, не ртом, как гнусная собака. Вкус у еды отменный, баранина отлично прожарена и сдобрена специями. Божественно, сто лет не ел такого сочного и свежего кушанья!
- Набил пустое брюхо, гордый идиот? - глядя на меня со зловещей усмешкой, спросил мой личный тиран. - Отлично, с этого утра ты в самом деле превращаешься в презренного раба, которого все будут сторониться, таким он сделается омерзительным и жалким! Отныне ты сполна вкусишь все прелести жизни отверженных, все испытаешь на себе, Або! Эй, кто там есть за дверью?
Вошел евнух Сувон, чуть глянул на меня и низко поклонился генералу.
- Этот вот раб, он совершенно бесполезен! - ткнув в меня пальцем, заявил Павил. - Немедленно отдать его на самые тяжелые и грязные работы и научить всему! Не вздумать делать для него поблажки. Если будет работать плохо, останется без ужина и получит плетей, - он говорил, словно плевался, жестко и категорично. - Все, уберите с глаз моих ублюдка, я больше не желаю видеть это ничтожество!