О, да, теперь я слышу… Слышу именно умоляющие стоны, слышу негромкие крики, во время которых голос кажется особенно сладким, красивым. Как со стороны… едва осознавая, что он мой, что всё это выдают мои голосовые связки.
Тянется вперёд, свободной рукой забираясь под подушку, нашаривая и вытягивая оттуда серебристый прямоугольник. Рывком садится на колени, отстраняется, пристраиваясь позади моих раздвинутых ног, и возится с упаковкой.
Справляется за полминуты. Снова касается сзади, но уже не пальцы… Дразняще прижимается головкой ко входу и легонько нажимает на него, потягивает, но не вставляет.
– Перевернись.
С трудом делаю это, неуклюже плюхаясь на спину, и тут же понимаю. Понимаю, что теперь мне не спрятаться. Его лицо… Впервые благодарен жизни за подаренную близорукость.
Почему так? Не любишь на четвереньках или же… Моё лицо, верно? Ты хочешь видеть, хочешь вставлять мне, представляя второго себя на моём месте. Хочешь увидеть всё, хочешь распробовать всё.
Забрасываешь мои ноги себе на бёдра. Тут же приподнимаясь, сжимаю их. Давай… Давай, сейчас, сколько можно тянуть.
Обхватываешь свой член, придерживая меня за колено и… Совершенно развязно, пьяно ухмыльнувшись, передумав, сжимаешь мою плоть пальцами. Запрокинув голову, закусываю губу, и…
Взгляд упирается в зеркальный потолок. Две размытые фигуры, не разглядеть наверняка, и сейчас они кажутся мне совершенно идентичными. Та, что распростёрта на простынях, и та, что нависает сверху. Только татуировки, и ничего больше, никаких отличий.
В паху колет, сжатый твоими пальцами член болезненно ноет, требует, чтобы прекратили эту муку, наконец. Чтобы сжали и… Начинаешь двигать пальцами. Выгибаюсь. Быстрее и быстрее, просто грубая дрочка без изысков. Но так хорошо, так безумно приятно, почти болезненно.
Хватает меньше чем на минуту – слишком уж давно у меня не было ничего подобного. Лавина нарастает слишком быстро, и едва я успел прочувствовать, насладиться подступающей разрядкой, как меня накрыло. Заставило выгнуться и, конвульсивно дёрнувшись, накрыть твою ладонь своей рукой и сильно сжать поверх члена.
И снова всё затирает белый шум.
Я чувствую, как распахивается мой рот и как сводит пересохшее горло, но ничего не слышу. Не слышу крика, не слышу, но давлюсь им.
Прийти в себя немного, выбраться из-под пласта.
Член всё ещё пульсирует. Мало.
Рывком опираюсь на локти и вижу, как ты не торопясь собираешь белые капли со своей груди. Собираешь подушечками пальцев и тут же, прикусив их, проходишься языком, пробуешь меня на вкус.
Судорогой выкручивает, внутри всё горит. У тебя, должно быть, тоже.
Ладонью проводишь по своему животу, стирая все белые капли, и растираешь их по своему члену. Хорошая смазка, верно…
Выдыхаю, думать уже немного проще. Проще, но только пока ты, подавшись вперёд и помогая себе рукой, не протолкнёшь в меня головку.
Морщусь и стараюсь расслабиться, наблюдая за тем, как ты, вскинув голову, смотришь только в зеркало наверху. И я тоже. Тоже делаю это, ощущая, как буквально распирает изнутри.
О да, пожалуйста, медленно, полностью…
Замирает и всё так же, не отрываясь, жадно вглядывается в отражающую поверхность. Снова сжимает мой член пальцами, и я не могу не дёрнуться. Слишком чувствительный сейчас, слишком много ощущений.
Тянущая боль внизу ничуть всего этого не портит.
Движение бёдрами. Осторожно назад. Дышу часто-часто, носом.
Толчок вперёд. Закусываю губу.
Ни единого взгляда в мою сторону, только на чёртово зазеркалье.
Закусывает губу и опускает голову. Рассредоточено смотрит на меня, никак не может сфокусировать взгляд и, наконец, помотав головой и стряхнув с себя наваждение, снова пальцами впивается в мои бёдра. Нависает, пристально вглядывается в лицо и…
Мне хочется взвыть. Быстро-быстро-быстро!.. Почти не выходя из меня, только толкаясь вперёд, упираясь головкой члена в простату, сжимая пальцами мой член, указательным пальцем по кругу массируя головку, толкаясь в мокрую от капелек смазки дырочку…
Не чувствую ног, вот-вот отвалятся…
Ещё грубее, резче…
Второй раз кончаю, когда он, резко дёрнув и оттянув крайнюю плоть, царапает ногтями прямо под нежной головкой.
Оргазм куда ярче, продолжительнее предыдущего…
Выгибаюсь, сжимая его внутри себя так, что он дёргается и, хрипло вскрикнув, падает сверху, до синяков стискивая мои бока.
Дышит мне в шею. Чувствую, как ко лбу прилипают мокрые волосы.
Оказывается, весь мокрый. И ты тоже.
Тяжёлый, но мне нравится, как давит на рёбра, почти приятно…
"Вот и всё, Кай, добро пожаловать на дно", – именно с этой мыслью я вырубился, всё ещё ощущая его в себе.
***
Просыпаюсь уже далеко за полдень. Точнее сказать, выпадаю из коматозного оцепенения и кое-как размыкаю веки. Кажется, клеем ресницы склеили, ни в какую не желают разлепляться. И голова как пустой жбан. Каждое движение отдаётся волной вибрации, которая колыхает мои и без того разболтанные мозги. Кажется, физически ощущаю, как они трепыхаются, наталкиваясь на стенки черепной коробки. Туда-сюда, волной боли.
Кое-как на четвереньках пробираюсь к краю кровати и, выпутавшись из одеяла, встаю на ноги.
Блядский… глаз. Знал, что после будет нисколько не десерт, но чтобы так… Твою ж мать.
С трудом переступаю с ноги на ногу.
О да, уже предвкушаю, как буду "резво" бегать по ступенькам в универе. Вверх-вниз, вниз-вверх… Только погодите-ка, сколько вообще сейчас? Чувствует моя многострадальная задница, что пары я удачно продолбал.
Кошусь на кровать, вернее на разукрашенную татуировками руку, обнимающую подушку. Не разглядеть рисунка, очки валяются где-то на полу.
Для начала одеться бы. Медленно ковыляя, огибаю огроменное ложе и нахожу свои вещи там же, где и свалил их вчера аккуратной кучкой.
Наклоняюсь кое-как… Натягиваю боксеры, штаны. Застёгиваю и, покосившись в сторону, замечаю, что за мной наблюдают. С интересом так наблюдают, подперев голову кулаком.
Стыдно становится не сразу, а только после того, как подняв футболку, я стряхиваю с неё кусок упаковки от резины.
Твою же мать… Не знаю, краснею или же всё-таки совладал с собой, но хозяин спальни и вообще всего в этой квартире перекатывается на спину и сладко потягивается.
– Было не так уж и плохо, – произносит с ленцой в голосе, – Можешь взять у меня стольник в джинсах, умница, заслужил.
Невозможно медленно смыкаю веки, растягивая это действо на долгие секунды.
Вот теперь точно. Скулы настолько красные, что, кажется, можно обжечься, коснувшись.
Я и забыл, совершенно забыл о другой стороне… вопроса. И сейчас куда хуже, чем было до того как меня угораздило, до того как меня занесло к нему в спальню.
Но чёрт… Чёрт! Мне просто… Просто очень нужны эти чёртовы…
Быстро-быстро мотаю головой из стороны в сторону, вызывая этим приступ нечеловеческой боли, от которой так и хочется сжаться и заскулить, забившись в угол.
Так мне. Так мне и надо…
За то, что не догадался, за то, что вообще пошёл на всё это, за то, что… что повёлся.
Но отчего-то в груди теплится надежда, что всё это шутка. Очень глупая циничная шутка, и сейчас этот гад подорвётся и, потрепав меня по щёчке, скажет расслабиться и выпишет блядский чек.
Перекатывается на бок и, оглядев меня с ног до головы, проговаривает так чётко, что каждое слово раскалённым клеймом отпечатывается у меня в голове:
– Поторапливайся, детка. Камилла жутко бесится, когда вытряхивает шлюх из моей постели.
Как же ты поимел меня, Раш. Поимел во всех смыслах…
Растерянно комкаю футболку в руках, впиваясь пальцами в ткань, всё ещё не могу поверить. А он только ухмыляется.
Привкус болотной тины на губах.
Не могу дышать.
Глава 6
Как часто желаемое оказывается вовсе не того божественного вкуса, который, представляя, смакуешь языком, раскатывая по нёбу, словно бархатное тело коллекционного вина? Воображаешь, не торопясь, перебирая варианты того, как оно могло бы быть, а после, дорвавшись-таки до желанного кремового торта с пресловутой вишенкой сверху, жадно пихаешь ложку в рот и вторую уже не хочешь. Казалось бы, часто, верно?
А вот херов хрен – ещё хочу. И ложку, и половник, и жадно, пачкаясь, жрать руками, а после потребовать второй точно такой же и непременно с ягодкой.
***
Что-что, а оторвать свою заросшую щетиной щёку от подушки раньше шести вечера всегда было для меня почти непосильной задачей. Особенно после попойки. Особенно после попойки, которую устроил Джек. Особенно после попойки, которую устроил Джек в честь успешного релиза нового альбома. Тут уж совсем без шансов. Учитывая, что последнее, что я вообще помню, так это то, как лапал кого-то, попутно заливаясь текилой прямо из бутылки.
Хорошо вчера было, ничего не скажешь. Зато сегодня во рту как кошки сортир устроили, а в башке перелётные мышки гнездо свили.
Перекатываюсь на живот и морщусь.
Не только свили, но и, кажется, пока я спал, успели воздвигнуть колокольню и старательно трезвонят во славу своего мышиного бога.
Тяжёлая, какая же тяжёлая… И каждый раз словно в первый. Никакого тебе привыкания и облегчения похмельных мук.
И чем воняет?
Принюхиваюсь.
Бля, от меня и воняет. Куревом, пойлом и адской смесью женских духов.
На ощупь шарю по своей распластавшейся тушке и, убедившись, что рубашка на месте, тянусь ниже, с облегчением нащупывая карман джинс. Значит, ни с кем не переспал, и мне не будет мучительно стыдно? Хм, погодите-ка… А как это – стыдно? Что-то уже и не припомню.
Ноги затекли, обувь сдавливает.
Ещё и в кедах, свинья… Хотя, помнится, вчера, забравшись на стойку, я орал, что я – горный лев. Свинолев, выходит? Что ещё за бредовая разновидность… И всё бы ничего, но человеком я себя пока упорно не чувствую. Скорее, пресловутым свинольвом.
Даже захотелось похрюкать, но для того, чтобы издать хоть какое-то подобие пигвойса, нужно, по крайней мере, разлепить губы и продрать глотку.
Вот чёрт…
Подтягиваю руки к груди и медленно, словно отжимаясь, поднимаюсь на постели.
Некоторое время тупо разглядываю рисунок на пледе, потому что это единственное, что я могу лицезреть, не поворачивая башки.
Всё бы ничего, если бы не сушняк, который, кажется, оккупировал не только глотку, но и пробрался вовнутрь вплоть до кишечника и, ехидненько потирая лапки, феном сушит пищевод.
Воды…
Сейчас готов даже лакать из грязной реки, засранной настолько, что неизвестно, что будет после – хобот вырастет или член отвалится.
Немедленно воды.
Кое-как сажусь и, позалипав немного на резную спинку новой кровати, тоже круглой, принимаюсь расшнуровывать кеды. Пальцы слишком непослушные, а чёртовы шнурки слишком хитрые, вьются и всё норовят выскользнуть. Ещё носки, кажись, приросли к ступням, не отковырять.
Справляюсь-таки с этой задачей и, поднявшись на ноги, плетусь в сторону раковины, выворачиваю кран с холодной водой до упора. Корячась, склоняюсь, чтобы поймать струю губами, и делаю несколько жадных глотков, не обращая внимания на то, что стекающая по подбородку жидкость бодренько капает мне на грудь. По фигу вообще. Мог бы, так ещё бы и башку под кран засунул, да рост не позволяет.
Парадоксально или нет, но водопроводная вода сейчас кажется мне куда вкуснее всех выжратых коктейлей вместе взятых.
Вроде бы ничего, начинаю приходить в себя и вместе с позывами голодного желудка ощущаю, как становится противно.
Расстегнув пару верхних пуговиц на рубашке, сдираю её с себя через голову и, просто бросив на пол, шаркая босыми ногами, плетусь в ванную.
Тошнота накатывает, скручивая спазмами. Великолепно…
Прохожу мимо кожаного дивана в центре комнаты и, остановившись и подумав, делаю это ещё раз, вернувшись спиной вперёд.
И не скривиться даже, просто физически не выходит.
– Давно ты здесь? – обращаюсь к пристроившемуся с краешку и сложившему руки на груди менеджеру.
Твою ж мать, Ларри, ну почему всегда, когда мне херово, ты словно по мановению волшебной палочки оказываешься рядом, чтобы изговнякать всё ещё больше?
– Не слишком. Но уже начал скучать. Головка не болит?
– Чертовски. Метнёшься за пивом?
– В холодильнике.
Охуеть. Он что, просрал какой-нибудь архиважный контракт? Почему тогда такой спокойный? Нет, что-то тут не так. Вот только хрен разберёшь, что, когда в голове самый настоящий штурм. Или же я знаю, что, но проверю чуть позже.