– С чего это ты такой заботливый? Что-то не припомню, чтоб ты нанимался моей мамочкой.
– Именно ей и нанимался, когда заключал с тобой контракт.
Скребу пальцами подбородок, думая о том, что было бы неплохо всё же побриться.
– А сейчас чего припёрся? Поменять мне памперсы? Так я как-нибудь сам.
Поджимает губы и встаёт. Вижу, что в руках у него нечто вроде свёрнутой афиши.
– Постер припёр?
– Почти, – кивает менеджер, – Думаю, тебе будет интересно взглянуть.
– Сейчас мне будет интересно разве что блевануть. Обложку же уже утвердили. Это-то зачем?
Холодно улыбается мне с тщательно скрываемым злорадством и раскатывает глянцевое полотнище.
Изображение заставляет меня болезненно скривиться, разом забыв о последствиях попойки.
– Тот самый случайный кадр. Фотограф считает его гениальным.
– Ну да, в толчке. Гениально.
Фон тщательно заретуширован, на первом плане только лица. Моё и… почти моё. Мои пальцы, сжимающие чужой подбородок, оскал, подбитая скула, и его взгляд… Даже сейчас отчётливо помню то ощущение. Ощущение, когда в глазах напротив загорелась упрямая искорка, и меня переклинило. Переклинило настолько, что если бы не вспышка, я бы или снёс ему половину хорошенького личика, или же поцеловал, вбивая его тело в твёрдый кафель, да так чтобы рёбра ломило. И я до сих пор не могу разобрать, что зацепило меня больше – черты лица, как под копирку слизанные с моих, или же дерзость мальчишки.
Закусываю губу.
Даже получив желаемое, я всё никак не могу успокоиться. Вспоминаю раз за разом, и иногда где-то там, глубоко внутри, вспыхивает стыдливая искорка и тут же гаснет. Мне плевать по большому счёту на его проблемы – я хотел его тело.
Цель оправдывает средства, малыш Кай. Да и не был ты похож на стеснительную целочку. Обманом или нет, но ты пришёл сам, за что и поплатился. И всё бы ничего, если бы я перестал ломать башку, прокручивая всевозможные варианты того, что мог бы с тобой сделать. Что могли бы сделать мы.
– Тебя так впечатлило, Рэндал?
Ненавижу чёртово имя.
– Заткнись и сваливай.
– Ты помнишь про репетицию?
Разумеется, нет. Я свой адрес-то сейчас не вспомню. Репетиция, ага, сразу после пьянки. Мой потрясающий менеджер либо предпочитает делать вид, что не знает, что меньше чем через четыре часа я, предварительно поорав на микрофон, снова убьюсь в говно, либо наивно надеется, что мне и так плохо, и продолжение я просто не потяну. Ага, конечно.
– Помню. Если это всё, что ты хотел, то изволь откланяться, я безумно хочу в душ.
Качает головой и, прихватив свой неизменный кейс, направляется к двери. Скатавшийся кусок бумаги формата А3 остаётся валяться на диване.
– Эй, Ларри!
Ответ доносится немного погодя, и в приглушённом "Что?" явно слышится опаска. Ну, разумеется.
– Будь столь любезен больше не притаскиваться без приглашения!
– Ага, сейчас! А из петли тебя Камилла вынет, когда ты наконец-таки изволишь повеситься? Пожалей старушку.
Хлопок двери.
А вот тут я бы поспорил. Камилла-то снимет, предварительно облив бензином и тщательно прокоптив, чтоб уж наверняка. И перекрестит, поди, ещё.
Усмехаюсь.
Как же они все меня любят.
– Смотри не подавись, когда будешь жрать гомеопатию! – ору во всю глотку, но уже вряд ли услышит. Ну и хрен с ним.
Повернувшись, бросаю взгляд на настенные часы.
Душ, скорее в душ. Не терпится выдавить полтюбика зубной пасты на щётку и чистить зубы, пока от отвратительного блевотного привкуса, облепившего глотку, ничего не останется.
***
Чашка горячего свежесваренного сладкого эспрессо именно то, что нужно.
Нет, конечно, пиво было бы куда более кстати, но оказалось, что засранец Ларри любезно оставил мне ящик детской газировки. Стоит сказать ему, наверное, что смешно было только первые два раза, а последующие двадцать как-то не очень.
Ну да хрен с ним, припомню при случае, высыпав все шарики гомеопатии, которую он постоянно жрёт.
Какие мы нежные.
Кстати, когда это началось? Уж не после того, как Сайрус, невесть где обзаведшись дохлой мышью, подкинул её Ларри в карман? И надо же было так случиться, что именно в этом кармане Ларри имел обыкновение держать портмоне. Бывают же совпадения.
Улыбаюсь, всё ещё ощущая головную боль. Неприятно зудит в висках, но уже терпимо, и сушняк не достаёт.
Пальцы барабанят по столешнице, набивая ритм приевшейся мелодии. Откуда только взялась в моей черепушке?
Делаю глоток и, оперевшись поясницей о конторку, веду лопатками. Холодно, не потрудился вытереть волосы, и теперь стекающие капли дорожками чертят по моей спине, впитываясь в пояс не застёгнутых джинс. По фигу, высохнут.
Ещё глоток, уже не такой горячий. Ещё…
Оторвавшись от ряда столешниц, плетусь к дивану и, подняв, всё же разворачиваю брошенный кусок глянцевой бумаги.
Прижав коленом, раскатываю, и ещё раз, почти убедив себя, что впервые вижу, рассматриваю.
"Фотограф считает гениальным"… Он и собачье дерьмо, запечатлённое на свою дорогущую зеркалку, – или как там у них, у профи, называется эта громоздкая херовина, – не задумываясь, провозгласит шедевром.
Но в этом снимке явно есть что-то. Возможно, потому что кадр не постановочный? Кто знает?
– Кто знает, а, Кайлер? – обращаюсь к снимку, и кажется, что взгляд мальчишки и его упрямо поджатые губы мне ответом.
Усмехаюсь, отставляя кофе прямо на подлокотник.
– Игнорируешь меня, да?
Разумеется, изображение не снизойдет до ответа. Но что бы сказал сам Кай?
Ой, не в ту сторону тебя несёт, старина.
Отступаю на шаг назад, лист снова скатывается.
Мелькает мысль смять и просто выбросить, но…
Но подумав ещё раз, я раскатываю его по дверце холодильника и фиксирую добрым десятком бесполезных магнитов, невесть как наползших в мою квартиру. Тащит же их сюда кто-то… Может, Камилла или кто-то из ребят?
Может, может…
Возвращаюсь за кружкой, последний глоток остывшего, сладкого до скрипа на зубах кофейного напитка.
Всё никак не могу оторваться от плаката.
С кем сейчас мальчишка? Обзавёлся постоянным спонсором или же перебивается случайным "заработком"?
Вспоминаю выражение его лица, но отчего-то картинка вырисовывается вовсе не та, которую я так тщательно пытался воссоздать в подсознании.
Ставлю кружку на стол и ерошу мокрые волосы пальцами. Путаются.
И, не удержавшись, снова обращаюсь к постеру:
– Я не хочу, чтобы ты с кем-то трахался, понял?
Тут же спешу оправдаться, пусть это и кажется мне несусветной тупостью, распинаться перед изображением:
– Не потому что ревную, нет. Потому что у тебя, – подхожу ближе и указательным пальцем постукиваю по отпечатанному краской лбу, – Моё лицо.
***
Хорошенько подумать и очуметь можно.
Когда мы начинали? Лет семь назад? Начинали с двумя гитарами, дешёвой установкой с распродажи и спёртым из местного клуба микрофоном, который сдох едва ли не через неделю. В пыльном гараже Джека, забитом банками с краской, ржавыми автомобильными деталями и прочим хламом. Его папаша ещё орал, помнится, что ни черта из нас, бездарей, не выйдет и не пойти бы нам на хер со своими глупыми песенками.
А после закрутилось: захудалый рок-бар, клуб уровнем чуть повыше, и поехало…
Качаю головой, поднимаясь по лестнице, и, на ходу расстегнув толстовку, тяну на себя чёрную незапертую дверь.
По ушам тут же ударяет мощным выбросом ПХК.
Что, я не первый? Ларри потрудился заехать к кому-то до меня? Акция доброй воли или "будь послан трижды и воздастся тебе за мучения"? Вот сильно вряд ли.
Прикрываю за собой дверку и, бросив кофту на низкий, явно предназначенный для журналов и прочей лабуды, пуфик, направляюсь непосредственно в студию.
Выкрашенные в нейтральный белый стены увешаны налепленными один на другой постерами и целыми подборками кадров с фотосессий. И по центру, прямо за барабанной установкой, красуется новый. Тот, что с обложки последнего альбома. Кажется, смотрит прямо на меня, и на секунду, всё ещё пребывая в состоянии относительного нестояния, я верю, что изображение смотрит прямо мне между глаз, будто надеется просверлить там дырку.
Настроение, прежде вполне себе сносное, стремительно катится вниз.
Ты и в святая святых пробрался…
Музыкальный центр в углу рвёт басами, кислотными звуками электроники. И ни намёка на чьё-либо присутствие, даже ни одной открытой бутылки. Ну, я так не играю.
Краем взгляда замечаю на полу за пультом брошенную потёртую кожанку. Лет восемь ей уже, наверное, если не больше.
– Сайрус! Скотина, ты где? – переорать музыку, разумеется, не выходит, да и попытка откровенно была так себе, слабенькая.
Никуда не денется, вылезет, гад мелкий.
– Я спалю твою куртку!
Ни намёка на протестующий вопль.
Пожимаю плечами. Может, уснул у холодильника?
Захожу за установку, подхватываю кожанку и, разыскав в кармане обыкновенную, купленную в ближайшем супермаркете пластиковую зажигалку, демонстративно чиркаю колёсиком.
Никаких колебаний в окружающем пространстве в ответ.
Закатываю глаза и всё же тащусь в соседнюю комнату, если закуток с холодильником и раскладным столом можно так назвать.
И что тут у нас?
Как и ожидалось, обнаруживается на пластиковом стульчике со стопкой белых конвертов. Высоченный дрищ по старой привычке сидит на корточках и явно не беспокоится о том, что может слететь с импровизированного насеста.
Длинная чёлка, крашеная, как и мои волосы, в иссиня-чёрный, падает на глаза, и он то и дело убирает её за ухо.
Снова падает, убирает.
Снова падает, опять убирает.
Падает, убирает…
Наблюдаю за этим, остановившись в дверной коробке, пока центр не заткнётся на добрый десяток секунд. Отдыхает, старина, должно быть, взял паузу между композициями.
Шорох конвертов. Щелчок колёсика, вспышка…
Вскидывается и поворачивается в мою сторону. Приветливо машу его же курткой.
– Ты в ней и спишь, поди, да?
Ухмыляется и, подорвавшись, спешит отобрать свою собственность и пожать мне руку. Давно не виделись, ага. Около десяти часов.
– А остальные где?
Пожимаю плечами и вместе с тем возвращаюсь к центру, чтобы приглушить музыку. Пусть себе хрипит фоном.
– Я им не мамочка. Хочешь знать – набери Ларри.
Хмыкает и возвращается к холодильнику, достаёт две бутылки, одну пасует мне. Чуть не долетает, и словить удаётся, только стремительно пригнувшись.
– Ты бы мячи так ловил. Глядишь, и не выперли бы в колледже из команды.
Невольно вспоминаю период, обозначившийся как "Раш – дерьмовый баскетболист". Вспоминаю едва ли не с нежностью, кстати. Наверное, потому что первые сопливые фанаточки появились уже тогда, и я, объективно говоря, прекрасно понимал, что им и дела нет до качества моей игры, а вот симпатичная мордашка делала своё дело.
Как сейчас у Кайлера.
Проклятье. Опять он. Подсознание, ты меня слышишь? Немедленно заткнись! Я свихнусь, если ты будешь напоминать о каждом одноразовом трахе.
– Я говорил, что ты сука?
Открывает бутылку и, сжав указательным и большим пальцами пробку, разглядывает её, прищурив один глаз.
Тоже близорукий, как и… Заткнись!
– Четыре раза. За сутки.
– Сука.
Удовлетворённо кивает, и пробка отправляется в приспособленный для мусора ярко-оранжевый подарочный пакет.
– Пять.
Барабанит по столешнице, и в сбивчивом рваном ритме я узнаю одну из новых песен. Что-что, а талант не пропьёшь, чего уж там.
Как-то вяло, сонно ещё… Откупориваю свою бутылку и делаю большой глоток.
Тут же получаю увесистый удар между лопаток и, подавившись, начинаю кашлять. Вот же блядь!