Задолбало! Задолбало постоянно ощущать столько дерьма! Ощущать, как оно медленно просачивается под шкуру и становится частью твоей тушки и пилит, пилит, пилит… Наждаком натирает и без того натянутые нервы.
Что заставило? Я и сам об этом всё ещё думаю.
Казалось забавным указать шлюхе, польстившейся на мои деньги, её место? Казалось, что он набивает себе цену, водя меня за нос, и рано или поздно не устоит и сдастся? Казалось… Теперь уже ничего не кажется. Теперь я перестал разбираться в том, что вижу своими глазами.
– Вот и не ной теперь.
Дёргаюсь от голоса друга и под столом врезаюсь в его коленку своей.
– Я не ною!
Подаётся вперёд, нависает над столиком и вполголоса проговаривает в десяти сантиметрах от моего лица:
– Нет, ты ноешь. И не ори на меня, контуженный, девчонки за соседним столиком и так уже косятся.
Хмыкаю и тут же накидываю капюшон на голову.
Тащиться куда-то было лень, и мы забрели в первую же открытую недорогую кафешку недалеко от квартиры Джеки. Засели в самый дальний угол, но учитывая то, что сейчас мы оба без концертного макияжа и в самых обыкновенных шмотках, на нас почти не обращают внимания. Ещё бы, кто из "великих и ужасных" попрётся жрать пиццу в начале десятого утра? Только совсем чокнутые, не иначе.
Но народу становится всё больше, шепотки уже гуляют по залу, пару раз мелькает вспышка на чьём-то мобильнике. Джеки как раз приканчивает последний кусок на своей тарелке и в качестве терапии от соплежуйства предлагает направиться в студию и полечить мою помешанную на сексе задницу парой-тройкой часов у микрофона. Там уж как пойдёт.
Почему бы нет? Согласно киваю почти сразу же и тянусь в карман за бумажником.
– Так и не избавился от этой привычки?
– Ты о чём?
– Таскать бабло в заднем кармане.
Остаётся только ухмыльнуться и отсчитать пару купюр. Одна по счёту, вторая на чай.
– И за меня платишь? Так мило.
– Заткнись. Считай это пожертвованием в пользу ущербных.
– Ну надо же, что-то ты поздно начал, – ехидно подмечает Джеки и, похлопав меня по плечу, двигается к выходу. А я какое-то время всё ещё тупо разглядываю небольшую рамку, которую он, сидя, прикрывал спиной. Отчего-то сейчас меня безумно выбесило изображение лилий на белом фоне. Упорно заставляю себя верить, что именно лилий.
***
В коридор ставшей родной квартиры меня заносит уже сильно вечером, после порядком затянувшейся репетиции, которая в кои-то веки плавно не перетекла в попойку.
Куртка отправляется на вешалку. Пальцы порядком замёрзли, и возиться со шнурками приходится чуть дольше, чем обычно. И пока распутываю затянутые бантики, втягиваю носом воздух и, принюхавшись, чётко улавливаю запах чего-то жареного, щедро перчёного и явно мясного. Доносится из кухни и дразнит пустой желудок. А кто я такой, чтобы сопротивляться?
– Камилла? – спрашиваю буквально за пару шагов до того, как увидеть спину Кая, замершего у конторки рядом с духовкой.
Мои брови удивлённо ползут вверх, а он, глянув мельком через плечо, возвращается к нарезке овощей.
– Это базовая функция или надо доплатить?
Дёргается, и я отмечаю, что он выбрал самый большой нож с широким лезвием и достаточно тяжёлой рукояткой. Мне он тоже нравится, приятно лежит в ладони.
Встав вполоборота, зыркает на меня исподлобья и, словно спохватившись, цедит улыбку. Хиленькая выходит.
– Мне было нечем заняться, так что считай это актом доброй воли.
– Да неужели…
Ответа не последовало, только размеренный звук, сопровождающий движение ножа, когда тот лезвием встречается с деревянной доской.
Стягиваю толстовку через голову и, отбросив её, крадучись подбираюсь к нему, обхожу со спины и останавливаюсь ровно за ним в каких-то двадцати сантиметрах, не больше. Совсем близко, но руками не трогаю. Пока не трогаю.
Не знаю, куда всё раздражение делось. Должно быть, музыка действительно творит чудеса, и я, как следует прооравшись, стал на порядок миролюбивее. Но терпения мне это не прибавило точно.
Поднимаю ладонь и, всё так же медля и не торопясь, лениво касаюсь его позвонков через ткань тонкой футболки. Мягкой, застиранной, пятнами выцветшей. Это заставляет меня вспомнить кое о чём…
Улыбаюсь.
– Больше не забывай свой хлам в моих карманах.
Молчит, и я, приняв это за проявление слабости, провожу ладонью по его шее, касаюсь линии роста волос, и пальцы ловко скользят выше, к затылку, ерошат отросшие прядки. Откидывается назад и словно сам подставляется под ласку. Нож, коим можно было бы разделать целого хряка, замирает над четвертованным томатом.
Носом по его плечу, изгибу, выше, дыханием согревая там, где тянется сонная артерия, и он делает шаг назад, лопатками упираясь в мою грудь.
Тут же обхватываю второй рукой, обнимаю поперёк туловища, прижимаю к себе, с трудом понимая, что именно это простое движение явилось волной приятного тепла. От пяток и до ушей накрыло. Даже дыхание через раз вырывается.
Неужто всё? Сдался, наконец?
Быстро, чтобы он не успел передумать, ловко разворачиваю его лицом к себе, и растерянный, словно сонный, малыш смотрит почти напуганно, удивлённо, до побелевших костяшек стискивая рукоять почти тесака. Хмыкаю, и взгляд быстро проходится от его бледного запястья с выступающими синими жилками до титанового острого кончика.
Перехватываю его пальцы, накрывая своими, сжимаю и, подавляя вымученное едва ли сопротивление, подвожу лезвие к своему горлу.
Чувствую, как мурашки разбежались. Даже не касаясь, холодит кожу.
Опираюсь на конторку за спиной Кайлера, нависая над ним.
Почти шепчет или же его голос так сел. Не разобрать сейчас, да и плохо соображаю. Наваждение.
– Тебе кажется это забавным?
– А тебе разве нет? – спрашиваю у него в ответ, а сам смотрю только на губы. Бледные, обескровленные, покусанные и обветренные.
– Вовсе нет…
Удобнее перехватываю его кисть, позволяя отвести лезвие, и тяну на себя, буквально напираю, отодвинув его руку в сторону, уже было касаюсь этих дрожащих, таких желанных сейчас губ, как…
Лязг и глухой звук удара заставляет вздрогнуть всем телом. От неожиданности, оттого что я уже почти вкусил сладость упущенного момента.
Перевожу взгляд на его опустевшие пальцы. Разжимаю свои и всё ещё тормознуто опускаю голову вниз. Чтобы увидеть, как по моему белому носку медленно расплывается красное пятно. Расплывается из-под воткнувшегося остриём в ступню лезвия.
Боли всё ещё нет, только непонимание, только странное чувство, словно меня только что обманули.
Кай приподнимается на носках, опирается о мои плечи и произносит:
– А вот это уже забавно, – и, оттолкнувшись, отшатывается вбок, просто проходит мимо меня, направляясь к дивану.
Тупо наблюдаю за его спиной, а после – за куском гипсокартонной конструкции, за которой он скрылся.
И только после этого, после целого десятка секунд приходит она – тупая, рассекающая ткани боль.
Сглатываю и, наклонившись, легко выдёргиваю кухонный инструмент для резки безобидных помидорок.
Надо же, совсем неглубоко вошёл, не рассёк почти, можно сказать, оцарапал, но откуда столько алого тогда? Почему оно оставляет следы на полу?
Из духовки ехидно просачиваются чёрные струйки и ощутимо пахнет гарью.
Сглатываю и, не обращая внимания на то, что левый носок изменил цвет почти полностью, ковыляю вслед за мальчишкой, подволакивая раненую ногу.
А в голове так растерянно пусто. Ни единой эмоции, словно все старые выпили разом, вычерпнули, а новые не успели занять их место.
Нахожу его на диване с тонкой тетрадкой в руках. Должно быть, очередная методичка, вот только зачем она ему, если необходимость зубрить буковки в прошлом?
Останавливаюсь у изголовья и складываю руки на груди, всем своим видом демонстрируя, насколько мне наплевать на эту его недовыходку и медленно поднимающуюся по лодыжке боль.
Горелым уже вовсю воняет.
– Даже если ты это нарочно, мне вообще-то нужна помощь.
Поднимает голову и, лизнув палец, переворачивает страницу. Перед тем как заговорить, дарит мне одну из своих самых мягких улыбок:
– Да, мне тоже нужна была.
Глава 10
Ладонью к холодному стеклу. Как когда-то…
Как когда-то, наблюдая за мокрыми дорожками, что без конца чертит проливной дождь. Наблюдая, силясь разглядеть что-нибудь сквозь мутную дымку.
Прохладно, но не пробирает до костей, как когда-то. Когда не было нереально дорогой и пафосной хаты в центре, когда не было модных шмоток и навороченной аппаратуры. Когда не было ничего. Только кровать и покосившаяся тумбочка с выломанной полкой. Но так же пальцами к гладкой поверхности.
Тогда я ждал. Каждый день ждал. А сейчас…
Сейчас ладони сжимаются в кулаки, и я едва ли замечаю боль от впившихся в ладони ногтей.
Всё изменилось. Давно изменилось. И только одно… Одно, от чего я так и не смог отделаться. Не смог, может быть, потому что не хотел окончательно рвать все нити, потому что верил. Верил, что возможно ещё, что возможно когда-нибудь. Возможно, тогда я перестану до скрипа сжимать челюсти, услышав своё имя.
***
Перетерпеть. Переждать. Перепсиховать и, затаившись, выжидать, пусть мне и дико хочется надавать ему оплеух, а после заставить уткнуться лицом в диван и на нём же хорошенько наказать, заломив тонкие ручонки.
Воображение тут же заботливо подкидывает картинку, и я морщусь, не будучи уверенным в том, что всё произойдёт именно так, как я себе представляю. Хотя было бы очень неплохо, если бы мальчишка действительно отбивался и громко кричал. Люблю крики. Желательно на выдохе, да так чтобы не понять – стон это или болезненный вопль.
Но, как водится, хрен мне на блюде, а не исполнение даже самых простеньких фантазий. Не-е-ет, вместо этого мне остаётся только наблюдать за ним исподлобья, хмуро курсируя по квартире, подволакивая больную ногу.
Четыре шва, мать его, четыре ебучих шва! И испорченные носки за сто баксов…
Даже ухмыляюсь своей мелочности, но мысленно ставлю галочку: и это припомнить тоже. Включить в общий список.
Так, и всё же, один-один, а, Кайлер? Это была твоя маленькая месть, и я могу расслабиться и наконец-таки подвалить к тебе в надежде, что все наши обидки забыты, и я могу взять своё? А потом ещё раз взять, потом снова взять, перевернув, а потом…
Сглатываю, ощущая, как сразу стало сухо в глотке. Как ни крути, но даже сама мысль о том, что мы могли бы делать, заводит меня. Или всему виной пресловутая сладость запретного плода? Плода, который уже куплен и лежит у меня на столе, прямо в корзинке для фруктов, только протяни руку… и тут же отхватит палец, поганец. Ну нет, спасибо, хватило ступни.
Выползаю из своей спальни и, подперев плечом косяк, с безопасного расстояния разглядываю его, сложив руки на груди. Щурюсь.
Всё-таки красивый. Красивый не из-за нашего с ним сходства даже, а просто красивый. С тонкими пальцами, выпирающими костями и в старых одёжках, уже даже не годных на половые тряпки. Сразу и не понять, какого цвета когда-то была его футболка. Не то зелёного, не то голубого, может даже бирюзового – хрен разберёшь. Зато поползшие швы и катышки прекрасно видно.
Взгляд поднимается чуть выше и заинтересованно касается его длинной шеи. Прикусываю губу и улыбаюсь, когда он, дёрнувшись проводит по сонной артерии ладонью и, оторвавшись от книжки, вскидывается, обернувшись ко мне.
– Чего тебе?
– Да так… – неспешно тяну, отлипая от своей подпорки, и стараюсь не хромать, приближаясь к дивану, пусть для этого и приходится опираться на больную ногу тоже.
Не смертельно, как бы там ни вопил Ларри. Губы растягиваются ещё шире, стоит только вспомнить его округлившиеся глаза и вспотевшую лысину. Оу, а чего только стоили вопли о том, чтобы выкинуть мелкого засранца, посмевшего посягнуть на святое. Ну разумеется, кто знает, насколько серьёзным окажется повреждение, и я сорву пиздецки важный контракт, а мистеру Нильсону не отстегнут на очередную порцию гомеопатии.
Я решил не гладить котёнка против шёрстки, понаблюдать за ним и, улучив момент, схватить за шкирку и показать, кто в этой берлоге главный. Понаблюдать, а пока…
Падаю на диван рядом с ним и, вытянув руку на спинке, касаюсь его плеча. Неприязненно ёжится и отсаживается ближе к подлокотнику.
– Ну чего ты?
Напоминает маленькую нахохлившуюся птичку, и от этого желание повалить его на пол и сдёрнуть затасканные, явно не по размеру большие ему джинсы заметно повышает свой градус.
И, должно быть, именно оно отражается на моём лице, потому как малыш Кай осторожно прикрывает книгу и медленно ставит на пол подогнутую под себя ногу. Готовится, на случай если придётся стремительно сбегать.