– Кто она?
– Она… Отъебись! – словно очнувшись, вскакивает на ноги и замирает, растерянно уставившись на мои колени. Пялится на них, перекатываясь с носка на пятку, и, словно досчитав до определённого числа, срывается с места, скрываясь в недрах кухни.
Она? Какая такая ещё "она"?
***
Вроде бы всё идёт не плохо, но и совершенно никак.
Продолжает игнорировать меня, упорно не касаясь подаренной игрушки, но и за книгами больше не сидит. Молча шатается из угла в угол и ложится спать не позднее девяти.
Немыслимо тянет съебаться куда-нибудь подальше из собственного логова и, надравшись, отпустить всё это дерьмо хотя бы на пару часов.
Не выходит, словно последняя планка всё ещё держится на хлипких маленьких винтиках, а Кайлер не старается её сорвать. Но явно думает себе что-то. Думает, взвешивает. Определяется с дальнейшими действиями? Явственно вижу это, замечаю по долгим тяжёлым взглядам, которые то и дело останавливаются на моём лице.
Словно другой человек. Много старше, опытнее и страшнее. Что там у тебя внутри, детка? Что под симпатичной мордашкой?
Слишком запоздало понимаю, что это нехило ебёт меня, уже интересует не столько его задница, сколько личность. Покопаться в нём, вытащить на свет чёртову прорву обидок на весь мир и на себя в том числе. Добраться до сути и, наконец, её попробовать, а не одну из хреновой тучи оболочек. Кай, Кай…
В один из вечеров не выдерживаю и сматываюсь просто покататься с Джеком по городу. Сматываюсь и, уже накидывая куртку, надеюсь, что мы соберём как можно больше ёбаных пробок, чтобы вернуться под самое утро. Вернуться и…
Замерев, решаю-таки сгрести сонного мальчишку в охапку и утащить в свою кровать. А утром уже глянуть, что из этого выйдет.
***
Начало третьего. Вымок, как бродячая шавка. С кожанки стекают целые ручьи, да и джинсы можно отжимать, не снимая, прямо так, вместе со мной. Кажется, насквозь отсырел. В кедах хлюпает, а чёлка прилипла ко лбу.
Но всё это меркнет по сравнению с тем фактом, что в прихожей всё ещё горит свет, и меня явно ждут.
Неужели? Да не может этого быть! А вдруг всё-таки может… Всё? Мальчишка бросил свои глупые попытки, и мне не придётся…
Опускаю глаза в пол, уставившись на белые носки кед. Внимание привлекают свежевымытые полы и… моя любимая футболка в качестве половой тряпки, заботливо расстеленной у порога. Та самая, с котосвинтусом, или как его там. С растянутой и перекошенной от такого обращения рожей, должно быть. Ещё бы, какое оскорбление для дизайнерской шмотки! Оскорбление?.. Совсем крышей ёбнулся, раз начал размышлять о подобном. Да и попробуй-ка не ебанись тут с ним.
Понимаю, что слишком сильно стиснул челюсти, только когда заскрипели зубы.
Дышать, дышать носом… Даётся особенно тяжко, учитывая, что смутное предчувствие никак не желает рассеиваться, отнюдь – всё больше и больше сгущается, оформляется в довольно чёткую догадку.
Не раздеваясь, прохожу вглубь квартиры. И первое, на что падает взгляд, это, разумеется, облюбованный паршивцем диван. Но самого его там нет, зато есть содержимое моего выпотрошенного шкафа… Разрезанные на полоски рубашки, футболки и даже, мать его, трусы. Трусы! Заботливо искромсанные на тонкие полоски, почти ровные, почти одинаковые… Надо же, какая старательная блядь. Должно быть, много времени убил. Джинс и костюмов не наблюдаю, но почему-то уверенность и в их плачевной участи меня не покидает.
Дыши, дыши, Раш, дыши носом. Просто дыши.
Клубится внутри меня, туманом поднимаясь всё выше, забивая мне глотку, застилая взгляд. Клубится алое марево.
Лучше бы тебе сейчас оказаться подальше отсюда, щенок. Желательно где-нибудь в Канаде. Возможно, пока доберусь до тебя, немного успокоюсь и вместо башки оторву только ногу. Или обе. Или лучше все выступающие части.
Увы и ах… Я действительно надеялся, что он слинял, и я смогу убедить себя не искать, а затариться бухлом и пить, пить, пить, пока не только желание калечить и травмировать покинут мою буйную голову, но и смутные проблески разума. Пару дней точно…
На кухне гремит посуда.
Недель, блять. Словно нарочно провели ложкой по стеклянной поверхности, словно чтобы разорвать мёртвую тишину.
Ждёшь меня, значит? Значит, ждёшь.
Вдохнуть носом так, чтобы наполнилась грудная клетка, и, выпустив воздух через рот, шагнуть в нужном направлении.
Стоит около разделочного стола, спиной ко мне, увлечённо нарезая что-то большим мясницким ножом. По правую руку – пакет с овощами, по левую – миска.
Всё так невинно?
– Что же не взял тесак? – интересуюсь, остановившись ровнёхонько за его спиной и сложив руки на груди.
О нет, малыш, я не пытаюсь отгородиться, всего-то лишь занять руки, чтобы не вцепиться в твою цыплячью шею, и поэтому пальцы оглаживают предплечья, смахивая капли с плотной кожи.
– Подходящего не было, – оборачивается через плечо и, оглядев меня с ног до головы, взглядом задерживается на отсыревшей футболке и улыбается. Так улыбается, что я разом забываю о всех испорченных тряпках. Улыбается так, слово действительно ждал меня, и сейчас ему более чем нравится то, что он видит. Нравится в том самом смысле, и он очень даже не прочь…
А, к чёрту все недомолвки. Разве не глупо прятаться внутри собственной головы от своих же мыслей? Более чем, и явно не здорово. Очень не здорово, Раш. Не сказать, что это особо волновало меня когда-нибудь, но сейчас, когда всё и без того запутаннее путанного…
Покусываю щёку с внутренней стороны, чтобы потянуть время и удостовериться в том, что мне не привиделось.
Но зачем тогда весь этот ебанизм со шмотками? К чему?
– Уже поздно. Почему не спишь?
– Жду.
– Неужели меня?
Кивает, и я вижу, как ворот растянутой футболки оттопыривается, обнажая ничтожный кусок спины. Кусок голой кожи, на которой свежий засос смотрелся бы просто восхитительно…
Действительно же, похотливая скотина. Готов о многом забыть, только бы он растаял, наконец. И дал мне то, чего я так хочу. Дал, во всех смыслах.
– Можно и так сказать.
– И что это значит?
Поиграть со мной решил?
– То и значит.
Снова неопределённо, продолжая шинковать, кажется, уже третий помидор. И звук странный, словно метал касается не дерева, а…
Шагаю вперёд и, сжав пальцами худое плечо, дёргаю на себя, чтобы было удобнее поглядеть, обо что же там он тупит лезвие.
И, клянусь всеми мандавошками моей первой проститутки, лучше бы я этого не делал!
Пальцы словно и не по моей воле впиваются под его ключицу и стискивают до чёрных синяков, которые проступят немного позже, я уверен. Болезненно шипит, но не делает попыток высвободиться. Только лезвие замерло над испещрённым трещинами экраном новенького планшета, залитого овощным соком и, я уверен, до этого собравшим все плитки на кафеле.
– У тебя две минуты, чтобы объяснить.
Пытается пожать плечами, но не позволяю даже дёрнуться, всем своим весом прижав к столешнице. Не хватало ещё раз словить второй ступнёй, тогда точно убью его. Убью, и ничего мне за это не будет.
– А что тут объяснять? Разве ты не подарил мне? Так какое тебе дело?
В груди кипит не хуже, чем могло бы в адском котле. Кипит и едва не булькает кусками плевры и крупных сосудов.
– Издеваешься?
И не смей, не смей сейчас ухмыльнуться и кивнуть, паршивец! Из последних сил сдерживаюсь, чтобы как следует не подправить эту мордашку.
– Хочешь чупа-чупс за догадливость? – тоненькая язвительная интонация. И всё. Всё, что есть на столешнице, летит на пол, включая злополучный гаджет и нехилых размеров нож.
Едва ли соображаю, что делаю, но мальчишка уже распластан по конторке, а я, ладонью удерживая его затылок, думаю только о том, чтобы уговорить себя не наматывать прядки на пальцы – тогда уж точно приложу, разбив лицо. Поэтому лишь прижимаю щекой к холодной поверхности. Прижимаю и с некоторой долей удовлетворения думаю о том, что ему больно. Должно быть больно. Ну, хотя бы немного. Чуточку.
И так чертовски хочется… Хочется сдёрнуть с него штаны и ебать, пока не станет, рыдая, молить о пощаде. Молить, захлёбываясь слюной и слезами. Так и представляю прозрачные нити, пачкающие его подбородок, распахнутый в крике мокрый рот…
В джинсах неумолимо становится тесно, и поганец прекрасно это чувствует. Ещё бы не почувствовать, когда так и трёшься булками о вздыбившуюся ширинку.
Приглушённая усмешка – и я, не выдержав, любезно помогаю его мордашке расстаться и тут же снова встретиться со столешницей. Но вовсе не так сильно, как хотелось бы. Так, предупреждение.
– Скажи, какого хера я это терплю? – проговариваю, навалившись ещё сильнее, наклоняясь и грудью опираясь на острые лопатки.
Снова ёрзает, так чтобы его пятая точка упиралась мне ровнёхонько в пах. Дразнит, зараза. Кажется, даже привстаёт на носки.
– Мне можно не отвечать? – насмешка слишком явная, слишком прозрачная.
– Ещё одна выходка, и я перестану быть хорошим.
– А, так, выходит, ты хороший?
– Пока ещё. Стараюсь.
И тебе не понравится, если я перестану, мелкая дрянь. Или же наоборот?..
Башка совсем кругом, все мысли съехали с оси, осталась одна единственная. И всё, что в ней фигурирует, это его упругая задница, которая так и просит. Провоцирует, выписывая незамысловатые восьмёрки. Неторопливо, то и дело приподнимаясь и опускаясь на пятки снова.
Сжимаю воротник его футболки, удобнее натягивая ткань на пальцы, невольно замечая, как горловина сжимается вокруг его шеи.
Хриплый смешок.
Наблюдаю за его руками. Упирается о стойку, медленно выпрямляя локти и согнувшись аккурат под прямым углом, подаётся назад.
Облизываю губы и… отшатываюсь от вспышки боли в повреждённой ноге. Хорошенько лягнул меня по ступне, и я, прежде чем отступить, рефлекторно, едва ли желая этого, с силой прикладываю его лицом о столешницу. Ну, ладно – определённо желая, но не настолько сильно. Ну что тут скажешь… Упс.
Шаг назад, и как только разжимаю руки, стекает на пол, осторожно касаясь лица. Разворачивается, приваливаясь к конторке. Кровь из разбитого носа медленно сочится вниз, смешивается с алыми каплями, выступившими на губах.
Словно неверяще, прикасается указательным пальцем к ранке и тут же облизывает его. Вскидывает голову, ерошит волосы, поднимая их неаккуратным ёжиком и, поймав мой взгляд, улыбается. Да так растягивает губы, что становится по-настоящему жутко. Жутко оттого, насколько он, оказывается, хорошо научился натягивать моё собственное выражение. Примерять, словно маску, играть чужими эмоциями. Скалится ещё увереннее, и когда я, не сдержавшись, кривлюсь, в ответ показывает мне кончик языка.
Отворачиваюсь и, развернувшись на пятках, хочу уже было свалить из кухни, как вдогонку, добираясь до лопаток и, кажется, царапая позвоночник, доносится колючий, так же хорошо знакомый мне, как и гримаса, смех.
– Заткни пасть, пока я не сделал это за тебя.
– Что, выбьешь мне зубы? Или вставишь по гланды? – звучит так зло, что сдержаться и не подправить мальчишке прикус становится серьёзной задачей.
Потому что я давно отвык держать себя в руках. Потому что он меня бесит. Так бесит, что не далеко до белой пены и желания вскрыть глотку зубами.
Оборачиваюсь через плечо. Всё ещё старательно изображает меня, кривит лицо так и эдак, копируя выражения одно за другим. И все как одно желчные. Презрение, отвращение, страх, ярость… Похоть.
Распахнутые глаза, влажные губы и проворный язык, торопливо собирающий сочащуюся кровь. Торопливо, пока не заметит мой взгляд. Чуть изгибает губы и начинает делать это куда медленнее, приглашая… Приглашая попробовать тоже. Поцеловать его.
Сглатываю.
Сумасшедший. Совершенно больной.
Бросаюсь назад, понимая, что новая провокация, что гадёныш играется, что…
Снова смех. Раздражающе царапает слух не хуже ржавого консервного ножа.
Замираю, почти нагнувшись к нему. Замираю уже готовый рухнуть рядом и, дёрнув на себя, вылизать его рот, подбородок, шею и всё, до чего дотянусь. Замираю с, должно быть, идиотским выражением лица. Жалким, да, определённо жалким.
Вляпался. Как же я вляпался.
И на кого следует злиться? На оказавшегося в нужное время в нужном месте Кайлера или на себя, придурка, не умеющего думать головой, а не членом?
Выдыхаю, надеясь вместе с содержимым лёгких избавиться и от вороха разномастных эмоций.
Мельком встречаемся взглядами. В его злых, прищуренных, – почти торжество, словно собственное отражение меня надурило. В моих, наверное…
А хуй его знает, срочно надо выпить. Срочно! Желательно не в родных стенах, чтобы осталось что-нибудь в целости помимо этих самых, упомянутых стен. Чтобы мелкий чертёнок хоть ненадолго покинул мою голову.