Не понимаю, не могу понять, равно как и пошевелиться, дёрнуть хоть какой-нибудь мышцей.
Всё ещё ощущение мягких горячих губ, накрывших мои, всё ещё пальцы легонько сжимают шею там, где проходит сонная артерия. И кулаки не разжать, не сглотнуть и не выдавить даже жалкое "ха".
Только открываю для этого рот, как язык наталкивается на его, а там уже как-то не до членораздельных звуков.
Не верю. Не понимаю.
Но какая нахуй разница? Какая к хренам разница, если здесь и сейчас эта маленькая гадость льнёт, цепляется за футболку и самозабвенно пробует, вылизывая мой рот.
Хотел? Вот тебе – возьми.
Наконец-то именно так, наконец-то не втыкая мне иголки под ногти, а довольно урча и выгибаясь. Близко-близко, и словно специально так, чтобы мои ладони забрались в его задние карманы.
Гибкий, ладный, горячий и послушный. И его губы солёные, едва отдают выпитым спиртным и мятной жвачкой. И в башке фейерверк, вся вселенная сжимается до одного единственного "охуеть".
Всё не отлипает, заставляет поверить в то, что мне действительно не приглючилось по пьяни или по приходу после принятия сомнительной смеси порошков.
Неверием по нервам, стойко не желающим отпускать подозрением.
Хватаю за плечи и отрываю от себя, хорошенько встряхнув. Взъерошенный, сжавшийся на мгновение в комок и тут же расслабившийся в моих руках. Перехватывает за локти, подаётся вперёд в попытке вернуться назад, прижаться снова, но не пускаю. А губы горят, натурально пылают вместе со скулами и целым адом под черепной коробкой.
– В чём подвох?
Передёргивает плечами, но глаз не отводит, только щурится и всё же делает полшага вперёд, чтобы мерцающие вспышки не мешали пялиться прямо в моё лицо.
Не может быть всё так просто после швов и тонны годных разве что на половые тряпки шмоток.
– Ты не этого хотел? – слишком натурально удивляется мальчишка и делает ещё одну попытку вжаться, но сохраняю дистанцию. С трудом и более чем явной неохотой.
Хмыкает, разглядывая моё лицо и отпуская руки. Тянется ладонями к плечам и гладит их, пальцами цепляя ворот футболки и очерчивая ключицы. После – шею и линию челюсти, большим пальцем нажимает на губы и, не поднимая ресниц, смотрит только на них.
Уверенность стремительно просачивается сквозь метафорические культяпки и песчинками оседает где-то на дне моего подсознания. Уверенность, что он вот-вот снова припомнит все мои грешки и, не размениваясь на мелочи, погладит хорошей такой кочергой между лопаток.
И музыка, чёртова музыка затыкается на мгновение, и под недовольный гул толпы диджей скомкано говорит что-то про специальную заявку от неожиданного гостя. Свист толпы, и, сдавшись, закрываю глаза. По первым аккордам, по первым трём нотам узнал бы. Только Джеки мог… Неужто лучший друг метнулся на другую сторону?
Неважно, всё неважно. Звук голоса, совершенно не созвучного с раздирающим барабанные перепонки клубняком, ярким контрастом прошибает до рёбер на редкость чистым звучанием и отсутствием обработки. Моего голоса.
Ладони ведут вниз, по груди, животу, обвиваются вокруг поясницы и… Срывает. Предохранители и закравшееся подозрение сносит горячей волной. Дёргаю его на себя, обхватываю за пояс и другой рукой цепляюсь за плечи. Горячо и невозможно близко. Теперь мой. Во всех смыслах.
Жрать, сбиваясь с поцелуев на торопливые укусы, и лапать везде, до чего дотянутся взмокшие жадные ручонки, вжиматься и испытывать почти эйфорию от недостатка кислорода и воплей пьяной толпы вокруг.
И так мало, так мало этого… Мало слепо шарить под тонкой мокрой майкой, чувствуя, как царапают ногти где-то над поясницей. Кусается, тут же подставляя под мои зубы свой горячий язык и охотно толкается им в мой рот, и я всем телом чувствую, как содрогается и поскуливает, и, не сдержавшись, пропихиваю ладонь за плотно застёгнутый ремень. Только по фаланги проходят, но и этого достаточно, чтобы ощутить, как плотно тонкая ткань обхватывает затвердевшую головку.
Неужто детке не терпится?
Мелькает мысль утащить его в сортир и там, заперевшись в кабинке, наконец-то получить всё, что мне причитается, но малыш Кай слишком подозрителен, чтобы вот так рисковать, да и поганец всё-таки заслуживает большего, чем кончать под жизнеутверждающее журчание чьей-то струи. Мы оба заслуживаем, и ради этого можно потерпеть, несмотря на его скулёж и сорванное, сквозь зубы, дыхание.
Кое-как отлипнув, но продолжая обнимать за плечи, тащу к нашему столику, за которым обнаруживается Джек с новой порцией спиртного, на этот раз в широком низком стакане. Должно быть, оставшись почти в одиночестве и заказав одну из наших песен, он заскучал и решил накидаться по-быстрому и отъехать баиньки на первом же остановившемся такси. И похуй. Пусть. Пусть хоть астероид падает и вылупляются новые динозавры, сейчас мне слишком насрать.
Падаю на низкий диванчик, а Кайлер, словно так и надо, с готовностью приземляется на мои колени и, поёрзав, обхватывает плечи, сцепив кисти в замок. Теперь я смотрю на него снизу вверх, и линия челюсти и шея кажутся мне слишком бледными. Хватаю за волосы, путая пальцы в отросших прядках и запрокинув эту тупую, столько истязавшую меня коварными замыслами головёнку назад, отслеживаю языком широкую, бьющуюся под кожей артерию и, добравшись до верха, с чувством прикусываю маленькую мочку. Выгибается ёрзая на мне так, чтобы упругая задница тёрлась о и без того больно сдавившую всё ширинку.
– Вам срочно нужен номер, ребята, – констатирует друг, постукивая опустевшим стаканом по столешнице.
Не собираюсь отвлекаться от своего занятия даже на секунду, но Кайлер, ловко вывернувшись, горбится так, что теперь наши лица на одном уровне. Ещё движение – и ловко складывается, пристраивая голову на моё плечо. И дышит, жадно дышит мне в шею, едва касаясь её губами.
– Боюсь, он передумает до того, как зайдёт в этот самый номер, и тогда я умру от кровопотери.
Усмехается, весело глядя на меня поверх стеклянной кромки:
– Боишься, разорвёт?
Именно этого и боюсь, потому что так круто изменивший модель поведения малыш решил, что его очередь играться, и уже жадно изучает мою шею, судя по движениям язычка, отслеживая рисунок татуировки.
Хватаю его за волосы снова и, отдёрнув, нахожу взглядом его глаза. Снова лыбится в ответ, донельзя очаровательно растягивая уголки опухлых алеющих губ.
"Хочу тебя прямо на этом столе", – так и вертится на языке, грозится сорваться фразой, после которой эта оттаявшая обиженная ледышка может снова натянуть колючий панцирь.
Видит моё замешательство и, хмыкнув, отводит глаза в сторону. Кажется, или его скулы действительно становятся куда ярче:
– Поехали к тебе.
***
Кое-как запихнуть ключ в скважину, с пятой попытки повернув в нужную сторону, ввалиться в квартиру и тут же, сбросив куртку, дёрнуть на себя спешно вылезающее из кед со смятыми задниками тело. Одним резким движением расстегнуть молнию на толстовке и тут же стащить её.
Ладонями по голым плечам, стискивая острые локти, и тут же по торсу, сжимая рёбра. На ощупь шарить, не глядя, приступами дышать, не отрываясь от влажных губ саднящими своими. Шаг, оттесняя к зеркальным панелям, шаг, подталкивая к гладкой поверхности, шаг, вжимая в неё лопатками.
Выбираюсь из собственной обуви, мельком подумав, что придурковатая привычка не завязывать, а просто заталкивать шнурки за язычок никогда не была так кстати.
Под бёдра подхватить и, с трудом удерживая, впечатать в стену около дивана и, запалив краем глаза этот крайне интересующий меня сейчас предмет интерьера, потянуть мальчишку к нему, чтобы наконец-то уже вытряхнуть его из этих блядских джинсов.
– Кровать… – задыхаясь, шепчет мне на ухо, неловко цепляясь за шею, и жмётся, жмётся, путаясь под ногами.
– Какая к хуям кровать, малыш? – проговариваю хрипло, ощущая движение проворных пальцев в районе ремня. Слышу, как расстёгивает пряжку, вытягивая полоску кожи из шлёвки, как следом принимается теребить пуговицу.
– Пожалуйста, Рен! На кровати…
Чертыхаюсь про себя и в три прыжка оказываюсь у этой самой, заваленной испорченными шмотками поверхности и, не разгребая, скидываю всё на пол вместе с покрывалом. Подходит медленнее, колеблется, как если бы и не было ничего. Выдыхаю и развожу руки в стороны, словно в попытке ладонями обхватить весь траходром. Одним слитным движением проводит пальцами по волосам и, оказавшись рядом почти вплотную, цепляется за низ моей футболки и стягивает её. Дыханием проходится по груди и неожиданно сильно толкает на кровать.
Перед глазами мельтешат навязчивые звёздочки, а на бёдра уже опускается приятная тяжесть и, помедлив, плюхается сверху уже всем телом, подбородком больно надавив на ключицу. Перетекает выше, обхватывает поперёк голого торса, ласкается, и мы просто катаемся по чёртовой кровати.
Принимаюсь вслепую шарить под подушкой и понимаю, что, собственно, ничего там не шуршит. Вот же блядство, а! Ну почему вездесущий закон подлости срабатывает именно сейчас?!
– У меня нет резинки, – выдыхаю как раз тогда, когда мальчишка расстёгивает молнию на моих джинсах и, подцепив их, готовится потянуть вниз. Останавливается, легонько прикусывает тонкую кожу за мочкой уха и выдыхает так, что меня невольно прошибает колючими мурашками:
– Да пофиг, давай так.
Вот тут и думать уже как-то не очень выходит, всё сливается в единый поток горячих дразнящих прикосновений. Ведёт по бокам, царапая рёбра, касается плеч, перехватывает мои руки на уровне локтей и, используя их как опору, резко дёргает, перекатываясь сначала набок, а потом и вовсе оказываясь подо мной. Улыбается, уползая повыше и вклинивая колено между моих ног.
– Привстань, – просит, уцепившись за плечо и вжавшись в меня.
Выполняю просьбу автоматически, ориентируясь лишь на его голос и почти болезненные ощущения в штанах. Тянет мои руки вверх, почти всем весом укладывая на свою хилую тушку. Огладив предплечья, сплетает пальцы, с силой сжимая мои, и, выпустив их, снова возвращается к запястьям, ни на секунду не отрываясь от моей шеи, которая наверняка будет разукрашена куда праздничнее обычного. Багряные засосы поверх узора татуировок.
Расслабляюсь, пока позволяя ему вести, и дёргаюсь всем телом от негромкого щелчка. Тут же второй.
Скатывается вниз и ловко в сторону, пока я заторможено соображаю, что произошло и почему запястья так холодит. Холодит двумя полосками металла. Уже знакомыми мне.
Стискиваю челюсти. А в груди колотится, всё не отпускает оплавившая нижние рёбра волна – тело ещё не понимает, почему чёртова заминка никак не заканчивается.
Подаюсь вперёд и, приподнявшись, пальцами ощупываю тонкую цепочку, пропущенную через кованую спинку кровати.
– Повторяешься, – выдаю сквозь зубы только для того, чтобы башню не разорвало от желания оторвать кусок причудливого чугунного орнамента, и, как следует замахнувшись, проломить ему башку.
Закусываю губу, чтобы не ставить себя в ещё более идиотское положение, если это вообще возможно. Протяжно вздыхает, и я, не сдержавшись, поворачиваю голову в его сторону. Валяется тут же рядом на кровати, и, готов поклясться, его глаза блестят как у чокнутого шизоида.
Проговариваю, медленно чеканя каждый слог, тщательно укрывая притаившееся было в интонациях бешенство:
– Отстегни меня.
Тут же кивает, да с таким энтузиазмом, что ещё чуть-чуть, и позвонки хрустнут:
– Угу, а потом сними трусишки и разведи булки?
Упираюсь коленом в покрывало и, сжав кулаки, дёргаю изо всех сил. Разумеется, бесполезно, только запястья словно водкой облили и подожгли – ободрал к хуям.
Усмехается и лениво гладит меня по лопатке. Дёргаюсь, уходя от прикосновения.
– Ласты убрал.
Посмеивается в ответ и, плавно перекатившись на бок, привстает на кровати, опираясь на вытянутую руку, а после и вовсе исчезает из зоны видимости.
Живота касаются тонкие пальчики и, спустившись ниже, хватаются за расстёгнутые края штанов. И чем ниже он их тянет, тем больше я начинаю понимать.
– Эй, только попробуй! Я тебе кадык вырву!
– Ага-ага… Сначала кисть себе отгрызи. Думаю, как раз управлюсь, пока будешь давиться пальцами.
Шлепок приходится на обнажившееся бедро, и я чувствую, как лицо заливает краска. Унижением топит, забиваясь в ноздри и медленно скатываясь по глотке вниз. Словно нахлебался этого мерзкого ощущения, и приходится глотать, чтобы не задохнуться.
– Ну как, нравится? Расскажи мне, каково оно?
Начинаю догонять, проводить параллели. Догадываться, почему именно так.
– Я тебя не принуждал.
Попытка слабая, но больше сказать нечего. Не принуждал, верно…
Заканчивает за меня:
– Ты просто не оставил мне выбора. Так каково оно, Рен?!
Заваливается сверху, растекается по спине, прижимаясь пахом к моей заднице, и ладонями, словно заведённый, монотонно, не меняя темпа, оглаживает меня от груди и до резинки оставшихся на месте боксеров. До этого самого момента, когда цепляется за неё и легко стягивает их вниз, оставляя болтаться где-то на уровне коленей, продолжает ёрзать грубой джинсой по моей голой заднице.
Твою мать, твою бабушку, твоего лешего лысым коленом!