Расплывчатая из-за съехавших на нос окуляров ухмылочка, и:
– Верно. Ты – не я.
Задумчиво, в нос. И мне это не нравится. Да мне всё не нравится! Не нравится, что всё… так! Не нравится, как он дёргает кенгуру за хвост и совершенно не собирается делать "это" прямо сейчас и на входном коврике.
К чему тянуть? Хотел – бери, а не ломай дрянную комедию с посиделками и засохшими ещё в прошлом столетии печенюшками в чёрной расписной вазочке. И эти ухмылочки… Словно издевается, наблюдает за мной, как за купленным на жаркое кроликом, который скачет по клетке и белым ухом не ведёт, не догадываясь, что тесак уже несут.
Ещё глоток стойко отдающей шерстью гадости… Мерзкий привкус отрезвляет; не хочется выставлять себя дёрганой истеричкой, хватит с него шоу у порога.
– Долго будешь тянуть резину?
– Резину не тянут, а раскатывают… – задумчиво поправляет меня, зажмурив один глаз и заглядывая в горлышко опустевшей бутылки, и, только отставив её в сторону, договаривает, – А тебе поскакать не терпится?
– Я думал, это у тебя штаны горят.
Пробует губами воздух на вкус и ерошит и без того растрёпанный ёжик на голове.
– Ну… Не то чтобы горит, но я всё ещё хочу тебя, не переживай.
Издевается, просто издевается надо мной. Над бедным уставшим мной…
Закрыл глаза и представил, как встаю со стула, осторожно отодвигаю чашку с недопитым чаем от края, подхожу к этой вальяжно развалившейся на стуле скотине и с чувством разбиваю бутылку о его череп, такой же пустой, как и вместилище выхлебанной им дряни.
Сука, ну почему ты именно такой, а?! Почему нельзя сделать всё быстро и без насмешек? Хочешь трахать – трахай, придурок!
Так и тянет брякнуть какую-нибудь гадость, но на мою одну он, не задумываясь, выдаст десять, а сверху ещё и ухмылок накрошит.
Поэтому молча злобно на него пялюсь и тянусь за предложенной вместе с заваренным носком чайной ложечкой. Задумчиво помешиваю ей уже чуть тёплый напиток, стенки кружки едва греют пальцы.
– Там нет сахара.
Не преминул напомнить, гад. Можно подумать, я сам не знаю. Издевается, точно издевается… И, кажется, я уже готов послать его, как этот самовлюблённый индюк, потянувшись, расслабленно улыбается и легонько хлопает себя по коленям:
– Иди сюда, ещё успеешь доцедить эту дрянь.
Ах, ты! Вот к чему все эти смешки, вот же а… Решил как бы между делом выявить ещё одно сходство? Поздравляю, ты только что получил пять баллов и звание почётного придурка по моей личной шкале.
Двигаю кружку, упираясь в гладкий бок кончиками пальцев и медленно распрямляя их. Тяну время.
Поднимаюсь из-за стола и нервно одёргиваю футболку, прежде чем сделать шаг вперёд. Да и надо-то всего три, не больше.
Растягиваю на четыре, едва не цепляя носками пятки, как неуклюжая гейша.
Наблюдает, просто ждёт, большими пальцами зацепившись за свободные шлёвки на джинсах.
Останавливаюсь справа, положив ладонь на спинку его стула, как бы невзначай касаясь торчащих чёрных прядок.
Полумрак… И они не отливают синим, просто тёмные.
Становится не по себе, неуютно в собственном теле, хочется снять очки и спрятаться за мутной близорукостью. Но разве поможет? Нет… Только ещё беспомощнее сделает.
Запрокидывает голову назад, по-акульи улыбнувшись. Касается моего бедра ладонью, гладит, не спеша опускаясь к колену, и тут же назад, наверх, словно рисует по джинсе пальцами. Касается заклёпки на кармане и, проведя линию по строчке, перемещается на мою задницу. Цепляется за карман и тянет на себя.
Послушно переступаю через его колени одной ногой и усаживаюсь сверху.
И отчего-то… мне дико, нечеловечески страшно, словно это первые коленки, на которые я усаживаю свой зад. Да ни хрена подобного, но… Кишки наматываются на невидимую бобину, ладони мокнут. И в глотке так сухо, что, кажется, вдох полной грудью – и слизистая треснет.
Страх, стыд, неверие, осколки некогда цельного "да никогда!"… Куча всего в груди, словно забитое мусором под завязку ведро. Смешивается, разлагается, а сверху пихают ещё что-то, предварительно утрамбовав грязным ботинком. Остатки разрозненных эмоций, некогда цельных мыслей, уверенности в своём "справлюсь".
Больно копаться в себе, словно расколотая уверенность режет, впиваясь в ладони. Если бы только в ладони…
Тянется к моему лицу, не церемонясь, смахивает расхлябанные очки на пол, и я, не сразу поняв, что произошло, дёргаюсь, потому что теперь он касается носа и ерошит волосы, должно быть, чтобы торчали так же, как у него. Зарывается и легонько массирует кончиками пальцев, сжимает в кулаке пряди подлиннее и за них пригибает ближе к себе.
– Я прямо в предвкушении… – произносит, понижая голос, и в хрен знает какой раз мне приходится признать, что завораживает.
Приятные мурашки скатываются по коже и отчего-то холодят поясницу.
И снова всё его внимание обращено на мои губы. Улыбается не хуже чеширского кота, приторно сладко.
– Может всё-таки, – поднимает глаза, – Изменишь своим правилам и поцелуешь меня?
Насмешкой звучит, горький у неё привкус.
Совершенно не нравится. Как и нифига не тонкий намёк.
Кривлюсь.
– Я тебе не шлюха.
– Так докажи, иди-ка пониже…
Ещё на себя тянет, уже двумя ладонями цепляюсь за спинку стула, нагибаюсь. Отпускает мои волосы, большим пальцем нажимает на подбородок и придерживает за нижнюю челюсть.
Неужто думаешь, что сбегу?
Вторая рука обхватывает поперёк торса. Сжимает. Выдыхаю и сам тянусь к нему, но…
Останавливает, придерживая за подбородок. Пристально смотрит, и так близко, что, моргая, касается ресницами моих скул. Сантиметры… Дыхание скользит по моей коже.
Почему? Разве ты не этого хотел?
Должно быть, вопрос так и отражается в моих глазах, потому как, быстро облизав губы, поясняет, и вовсе скатившись на шёпот:
– Погоди, хочу насладиться моментом.
Вот оно что… Предвкушение? Оно бывает куда слаще, чем тот миг, когда желаемое оказывается в руках.
Но не долго тянется… Совсем не долго.
Больно сдавливая челюсть, утягивает к себе. Тут же упираюсь ладонью в его грудь, отталкиваюсь от неё и, освободившись от хватки, распрямляюсь.
Почему только тебе можно играть? Разве мне нельзя? Ты ничего не говорил.
– Уже? Так быстро?
Больно стискивает бёдра, отпускает и, привстав, чтобы дотянуться, обхватывает мои ягодицы. Сжимает их, притягивая назад к себе.
– Если слишком затягивать, не будет так концентрированно сладко.
Я уже понял, что ты любишь сладкое. Должно быть, очень любишь, и отчего-то невольно представляю, как ты, испачкавшись в белых сливках, венчающих какой-нибудь торт, облизываешь пальцы. Или я облизываю… Какая к чертям разница, если у нас одно лицо? И насколько это вообще нормально, хотеть "себя"? Ты, должно быть, сильно хочешь. Ибо первое, что я заметил, покинув прихожую, это зеркала. Много зеркал.
Я не раз думал, что был бы не против, весьма и весьма не против с тобой… но не так. Не так унизительно, в качестве товара предлагая секс. Это уже не физиология, это уже торговые отношения. Но всё же, почему нет? Почему бы просто внутреннему голосу не заткнуться на чёртовы сутки и дать мне уже немного расслабиться? Пусть даже так. Почему нет? Почему не с тобой? Лучше всё равно никого нет…
Вот теперь, кажется, смирился. Смирился и готов выкинуть из башки весь лишний информационный мусор. Мне будет безумно стрёмно после. Но это после, верно? Могу я хотя бы раз, один блядский раз за последние несколько лет сделать что-то не только потому, что надо, но и потому что хочется?
Наклоняюсь, приподнимаясь на твоих коленях, легонько раскачиваясь. Раскачиваясь и, закусив губу, стаскивая футболку. И утащи меня сотона, если твои серые глаза сейчас не стали ярче обычного, а зрачки не расширились. Комкаю в руках мягкую истончившуюся от частых стирок ткань и бросаю на пол.
Ещё ближе, подвинувшись вперёд, прижавшись к тебе грудью.
– Оно? – спрашиваю шёпотом, старательно понижая его до твоего тембра. Плохо выходит, но всё же…
Ладонь на моей спине. Горячая. Очерчивая позвонки, гладит.
– Мгновение…
Закрываю глаза.
Давай уже. Хотел, так сделай это сам.
Прикосновение мягких сухих губ к моим, но только прикосновение. Всё ещё тянет, должно быть, пробует. Жарко, колет под нижними рёбрами.
Не размыкая век, решаюсь, сам тянусь вперёд и, вздрогнув, ощущаю, как горячий влажный язык не спеша толкается в мои губы, раздвигает их, проводя по зубам, и толкается дальше…
Резкий оглушающий вопль заставляет меня испуганно отпрянуть назад и, едва не навернувшись, упереться локтями о край стола.
Его мобильник. Его голос на сигнале вызова. Чёртов нарцисс.
Не могу отдышаться, словно только что пробежал кросс, и это так странно и глупо, учитывая, что ничего и не было, даже этого вымученного, выпрошенного поцелуя не было…
Пытается выколупать никак не желающий затыкаться мобильник из кармана джинс и совершенно не обращает внимания на меня, даже не смотрит.
И как же я рад этому. Кретин с красной пылающей мордой.
Наконец отвечает и тут же, поморщившись, убирает трубку от уха, ибо даже я слышу, как распаляется неизвестный мне на том конце незримого провода.
Раш выпрямляется и, размяв затёкшую шею, зажимает трубку плечом. Слушает и, только перед тем как ткнуть на отбой, выдаёт короткое: "Пятнадцать".
Что пятнадцать? Кого пятнадцать? Чего пятнадцать ему понадобилось в начале пятого утра?
Хлопает меня по бедру и кивком головы просит встать.
Окай, что… Поднимаюсь на ноги, чувствую себя безумно глупо без футболки, да и не только поэтому. Просто как-то всё… тупо выходит.
Подрывается следом и, бросив на меня ещё один тоскливый взгляд, направляется к скрытой за непрозрачной круглой перегородкой комнате. Должно быть, спальня или просто отгороженный трехметровый траходром.
Возвращается, хлопнув дверцей шкафа и на ходу натягивая чёрную толстовку поверх майки.
Куда это ты собрался? Меня посвятить не стоит, не?
Должно быть, невысказанный вопрос так и замер в моих глазах. Соблаговолил ответить, только зависнув у одного из хрен знает скольки зеркал:
– Я не хочу делать это быстро. Не с тобой, сладкая конфетка. Но и забить на Ларри не могу, так что я сваливаю, а ты просто подождешь меня здесь.
Эм… Я даже завис. Вот так просто? Оставишь меня тут одного, зная, что мне позарез нужны деньги? Не слишком ли это?..
– Оставишь незнакомца в своей квартире? Ты серьёзно?
Фыркает, и я вижу в отражении, как он закатывает глаза:
– Чего? Сопрёшь мои трусы и продашь на аукционе? Не смеши меня. Да и охрана внизу тебя не выпустит, как следует не обшмонав.
Оборачивается ко мне и, накинув капюшон на голову, весело подмигивает.
– Помнится, покидала моё гнёздышко одна цыпочка, так облапали, что её трусики до сих пор валяются где-то на посту. Ты не барагозь особо, я ненадолго.
Мда…
Пока до меня дошёл смысл всего вышесказанного, он уже скрылся в коридоре. Нагоняю уже в дверях.
– И что мне здесь делать?
Наклоняется заправить вылезший шнурок за язычок чёрных кед.
– Да что хочешь. Только святое не тронь, не люблю.
– Э? – что-то я не совсем его понимаю. Точнее совсем не понимаю. То ли недосып, то ли слишком туп.
– Бар не трожь, – милостиво поясняет хозяин квартиры и, исчезая, захлопывает дверь.
Спустя десяток секунд слышу, как распахиваются створки вызванного лифта.
Куда он? Почему менеджер выдернул его так поздно, или, точнее сказать, рано?
Начинаю ругать себя было за то, что не спросил, но понимаю, что мне, в общем-то, должно быть всё равно. Я тут ненадолго, как не крути, и совершенно не моё дело, где и кто шатается.
Разворачиваюсь и топаю назад в гостиную. Теперь вполне можно осмотреть всё и даже руками потрогать особо интересные штукенции без опаски нарваться на издевательский взгляд хозяина апартаментов.
Всё в тёмных тонах, чёрно-серая геометрия и зеркала… Везде зеркала.
Осторожно захожу за ту самую круглую перегородку. Действительно, траходром. Огроменная круглая кровать, заваленная чёрными подушками. Невзрачный шкаф, придвинутый к стене за изголовьем, и только одна встроенная в стену над кроватью лампа. Даже интересно… Взглядом нахожу мерцающий в темноте оранжевым огоньком выключатель и, протянув руку, нажимаю на него.