советовал пока переезжать в город, очень уж неспокойно было вокруг, шли аресты
пособников и тех, кто сочувствовал фашистам, а также попали под репрессии и семьи
полицаев.
И, всё же, вначале осени он приехал за Фросей с детьми на трёх подводах с тремя какими-
то мужиками. Они погрузили её не богатый скарб - все съестные запасы с убранного к
этому времени огорода, и очевидная гримаса судьбы, зарезали двух последних кур, забили
опять досками окна, и покинули дом, где родилась Фрося и Андрей, и где провели они с
Алесем самые счастливые в её жизни дни...
Вальдемар, выделил им почти все покои в его домике, а сам приютился в комнате возле
кухни, где раньше проживал его племянник.
Прежде тихая обитель старика превратилась в развороченный улей, а как же могло быть
иначе, ведь для детей жизнь только начиналась, и их неугомонность радовала и порой
раздражала непривычного к этой детской возне ксёндза.
Маленький провинциальный город жил своей неспешной жизнью, быстро залечивая
нанесённые войной раны, постепенно возвращались с войны мужчины, кто с наградами, а
кто покалеченный телом и душой.
Безусловно, появление в доме ксёндза жены Степана с тремя такими непохожими друг на
друга детьми, не прошло незамеченным.
Но Фросю, прожившую в Поставах всего три года до войны, особо никто не знал, и
поэтому разговоры скоро утихли.
А мать Степана к этому времени умерла, а другой его родне до них не было дела.
На все запросы в ведомства ксёндза о судьбе племянника до сих пор не было ответа.
Но, однажды к нему в костёл зашёл один из подпольщиков, пользовавшийся надёжной
явкой в стенах католического храма в годы оккупации. Сейчас он работал в органах
НКВД.
Он по-дружески посоветовал ему, не высовываться, в связи с негативным отношением
Советской власти к церкви и намекнул на другие обстоятельства в их биографии...
Фрося и старый Вальдемар по-прежнему не теряли надежду, отсутствие вестей всё же
лучше дурной вести.
Ничего Фрося не могла выяснить и о судьбе Меира с Ривой, да и, где она могла это
выяснить в это растревоженное событиями время, а тем более в их захолустном городке.
Она узнала, что несколько еврейских семей вернулись и поселились на краю города, и она
отправилась к ним.
А, вдруг им что-нибудь известно о судьбе молодой семьи...
Но эти люди были в эвакуации и поэтому уцелели...
Они не состояли в родстве с врачом и его женой, но обещали, что если что-нибудь станет
известно о них, обязательно сообщат...
глава 24
Время летело стремительно - дни сменяли месяца, а те складывались в годы...
Пришёл и покатился дальше сорок седьмой год.
Однажды летом Фрося возилась на своём маленьком огородике возле домика ксёндза.
Она привычно полола грядки от сорняков, одетая в старенькое платьице с растрёпанными
волосами и босиком.
Пот выступил на загорелом лице и плечах, она вся ушла в работу и в свои думы...
Вдруг она выпрямилась, почувствовав чей-то взгляд и взглянула за изгородь, за которой
стоял кто-то в тени листьев старой яблони, и наблюдал за ней.
Фрося приложила ладонь ко лбу и сотворив козырёк, чтоб не мешали яркие лучи солнца,
всмотрелась внимательно на человека, наблюдавшего за ней.
Сердце подпрыгнуло в груди и резко опустилось, в стоящем за забором мужчине, она
узнала Степана...
Фрося заплетающимися ногами побрела между грядок огорода к изгороди, и чем ближе
она подходила, тем более явно виделись, перемены произошедшие со Степаном.
Чёрная повязка закрывала левый глаз, на лбу виднелись шрамы, уходящие под волосы,
ставшие не светло русыми, а какими-то пегими от обильной седины.
Лицо было бледным с нездоровым румянцем на впалых щеках.
Он держался рукой за край изгороди и она увидела, что на некоторых пальцах не хватает
фаланг.
И самое главное, это взгляд единственного глаза, в котором затаилась печаль, и какая-то
обречённость.
Подойдя к изгороди, Фрося прошептала побледневшими губами:
- Где Алесь, что ты с ним сделал?...
Степан криво усмехнулся:
- Хорошо встречаешь муженька, с вопросом о полюбовничке...
Но зря ты бросаешься такими словами, а мне есть, что тебе рассказать, может, всё же
впустишь в дом или хотя бы во двор?...
Фрося подошла и отворила калитку:
- Заходи, заходи, присядь на лавку, сейчас принесу тебе воды напиться, всё же жарковато
сегодня.
А в доме дети спят...
Степан вошёл как-то боком, волоча левую ногу, и она увидела насколько он худ и сутул,
прежнего удальца-кузнеца было не узнать.
Она предложила ему сесть на лавку, стоящую в тени около дома, а сама осталась стоять.
Он грузно сел, достал папиросы и закурил.
Фрося стояла в двух шагах от него и буравила взглядом, ожидая, когда он начнёт свой
рассказ. Сердце сдавила такая тоска, что захотелось завыть.
- Присядь Фросенька, присядь, мой рассказ будет не коротким, да и ты ведь знаешь,
какой я говорун, был бы лучшим, может быть, и не отвергла бы, не поменяла б на другого.
Фрося села на край лавки, по-прежнему не сводя взгляда с изменившегося лица Степана.
Она вся подобралась, боясь вспугнуть рассказчика и потерять последнюю надежду на
какие-то вести о любимом человеке.
- Так вот, немцы обложили нас в одном лесочке. В нашем отряде, отбившемся от
основного, что бы сбить фашистов со следа, было всего человек пятнадцать. А к тому
времени, как мы попали в окружение, оставалось и того меньше, семь или восемь. Трудно
сказать точно, сколько нас оставалось, все были раненными. На нас обрушился
шквальный огонь из автоматов и пулемётов, а потом спустили собак, что это были за
волкодавы и передать невозможно.
Нас троих раненных и обкусанных собаками, захватили живыми в плен.
Очнулся я уже здесь в Поставах, в подвале местного гестапо, а потом начались пытки, они
всё хотели дознаться, куда ушёл основной отряд партизан, как нас били, и что только с
нами не делали, а переводчиком у них был твой Алесь, но я не питал к нему в этот момент
злости, ты ведь мне сказала, что он работает на нас у немцев, он, кстати, мне шепнул, что
бы мы начали говорить что-то, а иначе убьют или замучают.
Ведь благодаря нам отряд ушёл из окружения, а куда мы и не знали.
На третью ночь нашего пребывания в том подвале, мы вдруг услышали какую-то возню за
дверью...
Вскоре они распахнулись, и вошли Алесь с незнакомым пожилым человеком.
Они помогли нам выбраться наверх, а было это совсем нелегко, болело всё тело от ран,
пыток и укусов собак.
Глаз тогда мне выбил на допросе фашист кастетом.
Когда они перетаскивали нас к подводе, я видел двух убитых немецких охранников у
входа, похоже, наши спасители их укокошили.
Кроме нас троих они вытащили ещё двух мужиков, сидевших в подвале, те были получше
нас, по крайней мере, на своих ногах, и они даже помогали нас перетаскивать на подводу.
Как мы выезжали из города и в какую сторону поехали, я не помню, потому что потерял
сознание, но ехали до самого утра без остановки, и только на рассвете встретивший нас
один крестьянин, через болото доставил на какой-то островок, где мы и просидели до
следующей ночи.
Теперь уже трое спасителей обработали, как могли наши раны, накормили и когда все
уснули, ко мне подсел Алесь, и мы с ним поговорили по душам...
Фрось, дай что-нибудь выпить, душа горит, горло пересохло, да и тяжело мне это всё
вспоминать...
И умоляюще посмотрел на женщину...
Из-за спины раздался старческий голос ксёндза:
- Перекури Стёпа, я сейчас принесу тебе выпить и закусить, ты, Фросенька не беспокойся,
я уложил деток спать, они нам не помешают послушать Степана, не торопи его, раньше
или позже узнаем правду, от этого уже ничего не изменится, а пока будем узнавать то, что
до сих пор не знали...
глава 25
Степан курил, опустив голову почти до колен, и Фрося почувствовала к нему щемящую
жалость, даже захотелось погладить по седым волосам.
Она поняла, сколько этому человеку пришлось пережить и с чем ещё придётся жить, и
даже представить было трудно.
Вернулся Вальдемар, принёс поллитровку водки, нарезанное сало, краюху хлеба и
солёные огурцы.
Степан дрожащими руками скрутил сургучовую пробку с бутылки, и посмотрел на Фросю
и ксёндза... Те отрицательно покачали головой. Он налил почти до краёв железную
кружку и в три глотка осушил её до дна, шумно выдохнул, понюхал хлеб, и захрустел
огурцом...
Они увидели, как мало зубов осталось во рту у Степана.
Тот взялся опять за бутылку, но Фрося решительно задержала своей рукой его руку, и
показала на закуску:
- Закусывай Стёпа и рассказывай, пожалуйста дальше, а то завалишься, питок ты, похоже,
хороший, а силёнок пока явно маловато...
Он не стал спорить, сокрушённо вздохнул, положил на хлеб кусочек сала и стал
тщательно жевать, не поднимая взгляда.
Закинул оставшиеся крошки с ладони в рот, закурил очередную папиросу, и продолжил
рассказ:
- Алесь мне сказал, ты Степан не держи на меня зла, и, так умно пояснил, это выше нас,
то судьба, а от неё не сбежишь.
С первого взгляда мы полюбили с Фросей друг друга, а вмешательство в нашу судьбу
моего дяди и тебя
только создали нам дополнительные сложности и лишние переживания, но всё равно мы
оказались вместе и теперь, только та же судьба сможет нас разлучить.
И, даже если бы не было этой проклятой войны, мы с ней, всё равно связали бы свою
жизнь одним узлом. Мы все трое совершили ошибки и за это платим сполна.
Неизвестно, как мы выйдем из этой передряги, но поклянись, если останешься, жив, то не
обидишь её и моего ребёнка, как и сиротку Анечку, которая может быть, и не узнает
никогда своих родителей. Ведь сердце и руки Фроси стали для неё материнскими...
Для меня же все трое деток были родными, я никогда не делал между ними различия...
Вдруг рассказ Степана прервали рыдания Фроси, она обхватила голову руками и
медленно раскачивалась в такт горькому плачу
Степан замолк, а Вальдемар ласково гладил её по пышным волосам, а у самого в глазах
стояли слёзы...
Она быстро взяла себя в руки и кивнула Степану, чтоб он продолжал рассказывать:
- А я ему говорю, ты вот здоровый и сильный, а я весь перекалеченный, так скорей ты
вернёшься к ней и к детям.
Я даже не буду тебя просить воспитать, как следует моего сына, я знаю, что он будет в
надёжных руках, просто, когда он повзрослеет, расскажи ему обо мне.
А он задумался, и говорит, не всё в руках божьих, многое зависит от воли людей и
обстоятельств, будем уповать на то, что мы оба останемся живыми и пусть вряд ли будем
друзьями, но, по крайней мере, не останемся врагами.
Я ему говорю, ну, какой я могу быть тебе враг, ведь ты спас мне жизнь и я должен быть
тебе обязанным до гробовой доски. А он в ответ, я тебя спас, как бы спас и любого
другого, кто был бы на твоём месте, просто так распорядилась судьба.
Но, я почему-то рад этому факту, как-то легче мне от этого на душе.
Так мы с ним проговорили почти целый день, а на завтра к ночи мы двинулись дальше на
восток, туда, откуда наступали наши войска и откуда слышалась канонада.
Сопровождавший крестьянин покинул вскоре наши ряды, ведь дальше начинались
незнакомые для него места.
А мы старались днём отсидеться где-нибудь в болоте или в бурьяне, а по ночам
продолжали движение, благо было тепло и для лошади хватало травы.
Правда, съестные запасы подходили к концу, и пожилой подпольщик, участвовавший
вместе с Алесем в нашем освобождении, рискнул пойти в село что-нибудь раздобыть нам
на пропитание, но видно нарвался на засаду немцев или полицаев и не вернулся. Мы
слышали пальбу с двух сторон, скорей всего его убили.
На шестую ночь мы оказались между двух огней, между наступающими нашими
войсками и отступающими немецкими.
Мы попали в настоящий ад, вокруг взрывались снаряды, наши самолёты бомбили позиции
фашистов, вокруг ревели танки, самоходки и мы затаились в какой-то канаве.
Лошадь убило шальным снарядом почти вначале этого боя и нас в живых осталось только
трое, Алесь, я и один из тех, кто был с нами в том подвале в Поставах, которого мы
практически не знали.
На утро нас обнаружил передовой отряд наступающих бойцов, и доставил в тыл, где мы
попали в руки особистов... -
Степан заёрзал на лавке и умоляюще посмотрел на Фросю.
Та взяла бутылку водки, налила пол кружки, и подала Степану, тот одним глотком жадно
осушил содержимое и стал медленно закусывать, было видно, что дальше рассказывать
ему будет ещё трудней.
глава 26
Степан закурил очередную папиросу, всмотрелся в лица внимательных слушателей,
вздохнул, и продолжил:
- Мы сидели возле какого-то штаба и вдыхали запах свободы, и солдатской кухни, ведь
мы последние дня два почти ничего не ели, и говорили между собой, что скоро нас
определят кого в госпиталь, а кого на передовую.
И так станет хорошо, не надо будет скрываться, и искать врага, он будет перед тобой, бей
его гада, и гони назад в неметчину. А нам даже не дали покушать, а сразу потащили на
допрос.
По кабинету прохаживался капитан.
Вы, даже представить себе не можете, что у него был за взгляд.
Он смотрел на нас сразу, как на врагов. Наверно минут десять так ходил и буравил нас
взглядом поочерёдно, а мне и сидеть то было трудно, болела раненная нога, гноился
выбитый глаз, страшно хотелось пить, и кушать.
А тут он резко выдернул пистолет из кобуры и как заорёт:
- Лазутчики, предатели, немецкие прихлебатели!!!... и каждому из нас тычет этим
пистолетом в лицо.
И тогда наш третий уцелевший, которого мы толком и не знали, вдруг быстро заговорил:
Товарищ капитан, этот он кивнул в мою сторону, точно из партизан, а этот, он кивнул в
сторону Алеся, был переводчиком у немцев, сам лично это видел.
А я из крестьян, помогал партизанам, чем только мог.
А капитан так ехидно: помогал партизанам, говоришь, разберёмся, кому ты помогал,
поищем свидетелей, вы, западники все одним миром мазаны, немецкие прихлебатели...
Ну, а ты великий партизан, как туда попал, из-под бабьей юбки или окруженец?
И на меня уставился... -
А я, как было, так и рассказываю, Что мол, был в окружении.
Нас захватили в плен. Потом какое-то время я был в лагере для военнопленных.
Нас посылали на работу, восстанавливать мост. Оттуда я бежал вместе с другими
ребятами. Пробирался в родные места, наткнулся на партизан и остался в этом отряде, где
и провоевал до тех пор, пока меня не захватили эсэсовцы во время карательного рейда.
Ведь мы тогда с небольшой группой партизан отвлекали фашистов от основного отряда.
А он на меня, опять как закричит: трус поганый, когда другие жизни отдавали за Родину,
он в плен сдавался, шкуру спасал! Ещё выясним, может ты немцами был завербован и к
нам подослан, ничего, расколем и тебя.
А потом он резко повернулся к Алесю: ну, а ты вражеская морда, что скажешь, почему не
воевал в рядах красной армии, дезертир?
Почему на фашистов служил, сытой жизни хотел?