Почему сюда припёрся, скрыться захотел или подослан?
А Алесь так спокойно ему в ответ:
Я не мог вступить в ряды красной армии, потому что в Поставы прибыл из Польши, а на
Родине не был с тридцать девятого года, а у немцев служил по заданию местного
подполья... -
И тут, капитан со всей силы ударил его пистолетом по лицу так, что кровь брызнула во
все стороны... -
сволочь, мразь. Фашисткий прихлебатель, Кому здесь туфту вправляешь!... -
И опять пистолетом по лицу, Алесь и упал на пол, потеряв сознание от этого страшного
удара... -
Фрося вскрикнула, и закусила кулак.
Лицо ксёндза побледнело до мелового оттенка.
Степан вновь закурил и продолжил:
- Я понимаю каково вам это слушать, а я это всё видел, как капитан ещё несколько раз
ударил ногой, лежащего без сознания Алеся.
Потом ОН вызвал солдата и тот облил его водой, привёл в сознание, и усадил на стул.
И, Я ВИДЕЛ, как с лица Алеся текла кровь на рубаху. И, тут я УЖЕ не выдержал, и
говорю нашему палачу, ведь он и взаправду был подпольщиком, это же можно выяснить в
Поставах.
И, это факт, что он нас спас с этим товарищем из застенков гестапо...
И кивнул в сторону того крестьянина, что сидел рядом со мной, с которым делили все
тяготы плена и дороги на пути к соединению со своими.
Как я только успел это ещё сказать...
Капитан кинулся ко мне, схватил за грудки и давай трясти, и так, что все раны открылись,
а их на теле у меня было немало после зубов и когтей немецких собак,
и пыток гестаповцев.
Потом приказал нас увести и вот, тогда мы в последний раз встретились глазами с Алесем.
Ох, сколько в них было боли, печали и обречённости.
И, ещё чего-то, что он не мог мне сейчас сказать, возможно это и то, что бы я при встрече,
рассказал вам нашу историю.
Фрося плакала, уткнувшись в колени.
Вытирал слёзы со своих дряблых щёк старый Вальдемар, а Степан продолжил:
- Больше после того я его не видел, говорят таких отправляют в застенки НКВД и там
проводят полное расследование, затем судят, и кого расстреливают, а кого отправляют в
Сибирь в лагеря, но про его судьбу я больше ничего не слышал, хотя пытался выяснить у
заключённых, с которыми вместе потом два года отсидел в одном из таких лагерей, куда
меня отправили после госпиталя, где слегка подлатали.
Вот и весь мой рассказ, работник с меня уже никакой, да и вины, кроме того, что сдался в
плен на мне не обнаружилось, и вот комиссовали и отпустили домой защитничка Родины,
так меня назвали перед освобождением... -
Степан горько усмехнулся, вывернул остатки содержимого из бутылки в кружку и долго с
причмоком, тянул водку, пока не допил до дна.
Вытер рукавом губы, подышал часто, понюхал хлеб, кинул кусочек в рот и поднялся, и
заплетающимся языком произнёс:
- Пойду я уже, с сыном повидаюсь в другой раз, а вы сильно не горюйте, может ещё где
живой ваш Алесь.
глава 27
После прихода и рассказа Степана резко сдал старый Вальдемар.
Он как-то осунулся, пропала живость и пытливость в глазах, с трудом поднимался с утра
на службу, а если таковой не было, то вовсе оставался в постели до полудня.
У него пропал аппетит и он подолгу сидел без движения на лавке около дома, и думал
какую-то думу.
Не смотря на то, что Фросе самой было очень тяжело на душе и мысли постоянно
возвращались к рассказу Степана, в котором она пыталась отыскать лазейку для своего
любимого, а вдруг он всё же жив, и вот-вот вернётся, вернулся же Степан после трёх лет
отсутствия.
Степан несколько раз наведывался, но постоянно был пьян и только издали смотрел на
своего сына. Он вытирал слёзы со здорового глаза, и уходил, махнув в сторону Фроси
рукой.
Однажды он всё же явился трезвым, долго сидел молча на лавке, курил и наконец,
выдавил из себя:
- Фрось, возвращайся ко мне, это же наш общий дом, мне там одному тошно, бери детей
и переезжай.
Ты, не думай, мне от тебя ничего не надо, просто перед людьми и собой не будет стыдно.
Дом то большой, места на всех хватит, а я если хочешь, буду жить в кузне, всё равно с
меня работник уже никакой.
А у нас там большой огород, подсобки для скотины хорошие, постепенно обзаведёмся
опять коровкой, свинками и птицей.
Подумай о детях, неровен час отойдёт в мир иной ксёндз, а я вижу, что он явно сдаёт в
последнее время, куда ты денешься с ребятами, только и останется в деревню
возвращаться.
Фрося на сей раз не расплакалась и не разозлилась, а спокойно ответила Степану:
- Эх, Стёпа, столько пережил, столько настрадался, а души бабьей так и не понял.
Если бы вернулся Алесь, хоть безногий, хоть безрукий, хоть слепой я бы за ним пошла бы
на край света, а ты меня зовёшь в дом не то, как жену, не то, как мать твоего ребёнка, не
то, хозяйку в неустроенное хозяйство.
Да, ты всё продумал и опять хочешь воспользоваться моим безнадёжным положением.
Стёпушка, только я ведь уже не та девчонка, которую ты завёл когда-то к себе в дом, как
корову на бойню.
Да, ты понимаешь, что мне особо деваться некуда, понимаешь, что такое бремя, как трое
малолетних детей в такое время обуза немалая, а может ещё, и думаешь, что баба
молодая, природу то не обманешь, смотришь и в постель пустит. А там и покатится жизнь,
а куда... а какая разница, абы перед людьми не было стыдно и себе удобно.
Послушай Стёпушка, пока жив Вальдемар и речи не о чём эдаком не пойдёт, я его не
брошу, как не бросил он меня в трудный час. Я всё сделаю, что бы его последние годы,
месяцы или дни не были бы одинокими и чтоб я всегда могла подать ему воды, когда он
будет в ней нуждаться.
Я тебя сразу предупреждаю, что буду ждать Алеся до тех пор, пока не умрёт
ПОСЛЕДНЯЯ надежда.
А уйду ли я в деревню или в твой дом или ещё куда-нибудь, сейчас тебе не отвечу.
И если захочешь, и сможешь создать новую семью, я буду за тебя только рада, а развод
можем оформить хоть завтра.
Ты бы хоть к сыну своему подошёл...
Степан выкурил очередную папиросу и посмотрел прямо в глаза Фросе:
- А что я ему скажу, где был, откуда появился, почему не живу с мамой, да и кто знает,
что он у меня спросит, ведь не на один вопрос у меня нет ответа... -
Фрося понимала, что Степан нисколько не виноват в сложившейся нынешней ситуации.
И поняла, насколько он находится в затруднительном положении, в своём отношении к
сыну, но ничего нового добавить к сказанному ранее она не могла.
Она ждала Алеся.
глава 28
Фрося до рождества промаялась душой в мыслях об Алесе, после горького рассказа
Степана.
Кроме своих переживаний, она ещё изводилась, глядя на то, как чахнет старый ксёндз.
В конце концов, Фрося решилась, пойти в местное отделение НКВД.
После долгих объяснений, ей всё же выписали пропуск, и она зашла в просторный
кабинет начальника.
За массивным столом восседал уже не молодой человек с уставшим лицом с глубоко
посаженными внимательными глазами.
Он молча кивнул ей на стул напротив себя:
- Ну, с чем ко мне пожаловала такая красавица?...
Просто так сюда не приходят, излагай всё по порядку в чём суть твоего дела...
Фрося мяла в руках снятый с головы платок, не решаясь, заговорить, не зная с чего начать
и, как обставить свою просьбу.
Внимательно смотревший на неё начальник, кивнул головой, подбодрил улыбкой, мол,
слушаю.
И Фрося заговорила.
Она говорила быстро, забегая вперёд и возвращаясь к сказанному, боясь, что её вот-вот
остановят, и она не сможет задать этому приятному на вид человеку свои главные
вопросы...
О, как она хотела, получить ответы...
Фрося поведала вкратце о своих последних десяти годах жизни, о своей семье, о том, как
пришла в город, как жила у родственников, и у них же работала.
Как после прихода Советской власти этих родственников депортировали в Сибирь, а от
этой участи её спас будущий муж Степан.
Как он, практически, вынудил её, выйти за него замуж.
Она, смущаясь, потупив голову, рассказывала
о своём замужестве со Степаном, об её нелюбви к нему.
О том, как она укрыла и прятала всю войну у себя дочь врача еврея. Об их разлуке и
встрече, и о преданной любви друг к другу с Алесем.
О жизни в деревне во время войны, о том, как она помогала продовольствием партизанам,
про службу Алеся переводчиком в комендатуре, о его участии в подполье, о его
героическом спасении пленённых партизан, о её возвращении в город, жизни у ксёндза и о
возвращении Степана и о его печальном рассказе. А под конец своего повествования
попросила со слезами на глазах выяснить судьбу Алеся за последние почти четыре года.
И ещё, она также попросила узнать и о судьбе Аниных родителей Меире, и Риве.
За всё время её рассказа, похожего на исповедь, начальник ни разу её не перебил и не
задал ни одного уточняющего вопроса.
Он не сводил от её лица взгляда, в котором плескалось, то удивление, то восхищение, то
негодование и всю эту гамму чувств Фрося видела во время своего долгого рассказа.
Она вдруг будто сдулась, неожиданно замолчала и только продолжала мять в руках свой
платок.
Пожилой человек поднялся, заложил руки за спину и стал, ходить взад вперёд по кабинету
за её спиной, и, наконец, заговорил:
- История твоя запутанная и многое нужно было бы в ней уточнить, хотя основное я
понял.
Ты должна уяснить в какое трудное время мы сейчас живём.
Только недавно отгремела война, на которой были герои и были предатели.
Ты наверно сама видела сколько появилось в оккупации подлецов в роли полицаев и
других пособников фашистов.
Я бы мог с тобой и не разговаривать, твоё дело в рамках государственных достаточно
мелкого масштаба, но ты своей откровенностью, своим благородным поступком
произвела на меня хорошее впечатление, и я попробую что-нибудь для тебя сделать, но
повторяю, время очень тяжёлое, и разобраться органам кто враг, кто сочувствовал врагу,
кто был предателем и пособником весьма трудно, и я не исключаю, что могли попасть под
подозрение и не совсем виновные люди, но, как говорит наш великий вождь - лес рубят,
щепки летят.
Твой, как это правильно выразиться, ну, скажем приятель, попал на территорию уже
оккупированной нашей страны из Польши, где в то время уже два года хозяйничали
фашисты, был он там завербован или нет, не ты, не я не знаем, как и не знали органы.
Да, он состоял здесь в подполье, и передавал какую-то информацию для партизан и
высшего командования, но где гарантия, что он не вёл двойную игру, думаешь не было
такого, было и много.
Повторяю, я не буду тебе ничего обещать, далеко не всё в моих силах, но попробую.
Ты проживаешь у ксёндза, у дяди твоего Алеся, который формально считается врагом
народа, но вы не состоите с ним в официальной связи и это хорошо, но ты живёшь в доме
у священника, а религия в нашей стране не просто не поощряется, а искореняется, и это
тоже не в твою пользу, думаю, что тебе надо вернуться к законному мужу, если он готов
принять тебя, а иначе за твою судьбу я тоже не ручаюсь, это мой дружеский совет вне
протокола.
А теперь о твоём втором вопросе, для меня более тяжёлым для выяснения, чем первый.
Очень, очень много евреев погибло за годы войны в гетто, в концлагерях и просто
расстрелянных и зарытых во рвах по всей территории нашей страны, и не только.
Я сам был среди тех, кто освобождал Освенцим, это лагерь смерти.
Я видел печи, где сжигали людей, я видел газовые камеры, где травили людей, я видел тех
оставшихся в живых, до сих пор они мне снятся, и большая часть из этих людей были
евреи.
Даже те, кто выжил, не все вернулись в свои дома, города и сёла, многие покинули даже
свою страну, ничего этого я тебе не должен говорить, но это опять без протокола, потому
что я уже понял, как ты умеешь хранить тайны.
У тебя и так хватает проблем, и впереди немало, воспитывай свою доченьку, ведь почти
семь лет ты это делала, порой рискуя жизнью... -
Он пододвинул поближе к Фросе стул, и сел рядом с ней, оторвал её руки от вконец
измятого платка и взял их в свои ладони, и посмотрел ей в глаза:
- Запомни всё, что я тебе здесь сейчас сказал и в твоих интересах никому об этом не
рассказывать, затаись девочка, у тебя трое деток. Я не хочу, что бы тебя выслали куда-
нибудь в Сибирь или в Среднюю Азию, как пособницу предателю, а таким на данный
момент считается твой Алесь.
А ещё, ты проживаешь в доме его дяди, который к тому ещё и представитель
религиозного культа.
Фрося прямо посмотрела в глаза своему доброжелателю, слёзы на её щеках высохли, и
сказала тихо:
- Спасибо вам за всё, вы очень добры ко мне и я это никогда не забуду, и я постараюсь
последовать большинству ваших советов, но я не могу сейчас бросить Вальдемара, он
стар, болен и скорей всего его дни сочтены.
Но в будущем я обязательно затаюсь, ради детей я готова поступиться даже своей
гордостью, а может быть уеду всё-таки опять в деревню.
Но не в чём я не уверенна, ведь старшим детям скоро в школу, а в деревне школы нет и им
придётся добираться на учёбу за много километров, я всё обдумаю, обещаю...
И, всё же, разыщите мне, пожалуйста, Алеся... -
Начальник НКВД поставил стул на место, уселся в своё кресло, улыбнулся ей впервые
широкой улыбкой и кивнул ей в сторону двери, и, когда она почти дошла до неё, вдруг
сказал:
- Такой дочерью я бы гордился...
глава 29
Фрося вернулась домой после визита и разговора в органах задумчивая и посерьёзневшая.
Не плакала и не металась. Посидела какое-то время в уединении, собралась с духом, и
пошла к Вальдемару.
Постаревший и осунувшийся ксёндз сидел на привычном уже месте, на кухне возле окна,
и смотрел или так казалось, наружу, и о чём-то думал о своём.
Он вскинул на Фросю глаза и тёплая улыбка коснулась его губ.
К этому времени он уже не мог выстоять всю службу в костёле и по воскресеньям читать
проповедь приезжал молодой ксёндз из Вильнюса.
Да, и верующих в костёле становилось всё меньше и меньше.
Приходили на службу в основном женщины и старики.
Запрещено стало проводить различные обряды и только тайно иногда совершались
крещения и венчания, и старый ксёндз очень переживал, но боялся выступать против
властей.
Немного посидели молча и наконец Фрося всё же прервала молчание, поведала ксёндзу о
своём визите в органы, и опуская некоторые моменты, рассказала о сути беседы с
симпатичным капитаном, и обещании того попытаться что-то выяснить о судьбе Алеся.
Она пыталась многое скрыть из того, о чём её предупредил НКВДист.
Не хотелось вдаваться в неприятные подробности.
Старик покачал головой и заговорил:
- Доченька, ты славная девочка и я много думал о твоей дальнейшей судьбе.
Трудно сказать, сколько мне ещё отпущено богом, но скорей всего немного, но на всё его
воля.
Не перебивай меня и слушай, это очень важно для тебя и твоих детей.
В моём кресле в левом подлокотнике есть тайник, я научу тебя им пользоваться, это
кресло заберёшь с собой, там хранится золото, что передал мне на хранение Алесь, а