В палатке совещания постоянно курят. Перед нами, на стенке, противоположной к выходу, висят две карты Чечни, покрытые незамысловатыми узорами синих и красных расцветок, которые ещё недавно преподавали на ОТП (оперативно-тактическая подготовка) и ОТМС. Но тогда это казалось далёким и нереальным. Каждый докладывает по своей службе. Если в Бурятии я мог ходить на совещания один-два раза в неделю, то здесь приходилось делать это ежедневно. Чтобы проводить время с комфортом, записываю иногда крылатые выражения нашего комбата в свою рабочую тетрадь. Туда же вносятся и составляются разнообразные планы: годовые, квартальные, на периоды обучения, месячные, недельные, ежедневные. Редко, когда они претворяются в жизнь на сто процентов, так как каждый день вносит что-то не вписывающееся в размеренные суждения на бумаге.
Зычный голос комбата прерывает мои размышления.
- Док, у тебя сколько спирта осталось?
- Восемнадцать килограмм, товарищ майор!
- Многовато тебе! Тут нам сауну обещали подкинуть. Ты любишь сауну? Вижу, что любишь! Значит так, берёшь две полторашки спирта, находишь начпрода, пусть даст тебе ящик тушенки, три банки сока и идём на КП (командный пункт) выкупать сауну у рэбовцев из Новомосковска. Встречаемся у меня в палатке, в 21.30. Всё ясно?
- Так точно, товарищ майор.
- А ты, зампотыл, выдай доку палатку УСБ, пусть завтра развернут! Хватит тебе УСБ, док?
- Мне бы ещё лагерную палатку, для будущего лазарета.
- Всё будет, не спеши.
Условия были полевые. Нас - девять человек - разместили в палатке управления УСТ. У каждого под половицей лежали неприкосновенные запасы, на случай непредвиденного нападения. Мыши сновали по ночам по нашим спящим телам, оставляя после себя чёрные горошинки. Они были постоянно голодными и грызли всё, что попадалось им под зубы. Витамины, обгладывая застывший сахарный сироп, ноотропы, съедая начинку капсул, полевую форму, личные дела офицеров, не запертые на ночь в металлический сейф, электрическую проводку, суточные приказы, резиновые накладки неврологического молоточка.
Мой комбат
"Личность незаурядная и ничего не боящаяся!" - кто-то скажет про него, - "Человек, которого все боятся и уважают! Специалист в своём деле. Ас!" И будут по-своему правы. Что же я увидел в нём?
- Товарищ майор, подпишите рапорт, хочу в клиническую ординатуру академии поступить. Выучиться и стать психиатром, - обратился я к нему с этим вопросом впервые в 2000-м году.
- Ладно, давай, подпишу, пойдёшь вместе со мной в следующем году. Согласен? Мне там знакомые нужны будут.
- Так я ведь на психиатра буду учиться!
- А я что не человек, что ли? Крыша от вас поедет, кто мне её ставить будет?
Не могу клинически оценивать его личность, ибо в тот момент это не входило в мою компетенцию. Но практики, стоицизма и житейского опыта общение с ним мне прибавляло. Он был всего на год меня старше, но в некоторых вопросах выглядел более зрелым.
В клиническую ординатуру поступил я лишь в 2005-м, по независящим от комбата причинам (своё обещание он сдержал). Как-то на первом курсе обучения заместитель начальника кафедры спросил у меня:
- И что вид у вас всё время грустный да уставший? Никто не обижает вас здесь? - вкрадчиво поинтересовался профессор.
- Что вы, товарищ полковник! Да я сам могу кого-нибудь при желании обидеть. Вот был у нас комбат!...
И рассказал ему маленький житейский эпизод, после которого "обидеть", как мне казалось, уже невозможно.
То ли от скуки, то ли от личностных особенностей, сдабриваемых иногда алкоголем, но любил он вести интриги. Увольнять, сажать, склонять по падежам на совещаниях, за глаза называть некрасивыми словами. Но всегда оставался человеком. По-крупному никогда никому зла не причинял. Не то что в соседском батальоне разведки, где приковали выпившего доктора к столбу наручниками на ночь. Приходил он ко мне на обработку ран на запястьях. Как после этого их командир ему в глаза смотрит? Все ведь пьют, не только эскулапы. А вот в ремонтном батальоне рука дежурного по части не выдержала надругательств и нажала на спусковой крючок. И поехал их комбат двухсотым домой с медалью за отвагу, в сопровождении другой команды. В химбате молодого подполковника арестовали за использование дубинок против подчинённых. Может, это и сказки, кто его знает, что злые языки злословят про своих командиров.
Но наш на подобные крайности не переходил, припугнёт немного, попрессует и отпустит с шуткой. Ну, написал товарищ Журавленко рапорт: "Так, мол, и так, прослужил полтора года безвылазно в Чечне, хочу в отпуск!". А любил он загорать во время дежурств на командном пункте. Уж не знаю, как и где, но не по-армейски загорать без белья, в то время, когда сопки дымятся, то от нефти, то от взрывов САУшек, и вертолёты постоянно барражируют над нами. Увидел его как-то комбат ненароком в батальонной душевой (брезентом обтянутые столбы и бочка с нагревающейся от солнца водой) в чём мать родила и до конца своего пребывания в части забыть не смог, вспоминая об этом при случае и без.
- Ну что с того, что прослужил ты, товарищ Журавленко, полтора года в Чечне, - комментировал комбат его рапорт на офицерском совещании, - Да не служил ты вовсе. А х.й дро.ил! - это он сказал вслух.
А на зарегистрированном рапорте отважно написал: "Х..й тебе в ж.пу, товарищ Журавленко!", естественно без пропущенных букв, подписался и перечеркнул крест накрест.
Старший лейтенант Журавленко от негодования зарегистрированный рапорт ксерокопировал и в прокуратуру отнёс. Но чем ему могла помочь, задыхающаяся от бумаг, жалоб, расследований, военная прокуратура? У них уголовных дел томов до потолка: солдаты технику продают, наркотики скупают, боевые контрактникам не выплачиваются, самострелы с повешением следуют один за одним, подрывы да теракты, а тут Журавленко с каким-то нереализованным отпуском. Посмеялись над ним и пожелали хорошего отдыха в будущем. Так этот рапорт и остался с Журой, как напоминание из прошлого.
Постепенно наш батальон стал наполняться женщинами. В строевой части, в секретной, в финансовой службе. Кто супругу свою привезёт, кто знакомую, а кто по заявке из военкомата приедет. Многих на войну толкали сугубо меркантильные интересы, так как за участие в войне доплачивали девятьсот рублей в день. Присутствие дам немного скрашивало быт и разряжало обстановку.
Поздней осенью Ирина Яновенко приняла присягу и стала бухгалтером в звании рядовой - третья женщина в батальоне.
Захожу в палатку к комбату после окончания рабочего дня около восьми вечера, чтобы отпроситься пораньше и не оставаться на служебное совещание. За столом сидит моя соседка по коммунальной квартире в "Титанике" (так нарекли первую жилую пятиэтажку в Ханкале, внешне напоминающую белоснежный корабль, которую уничтожали в течение двух войн, но каждый раз она возрождалась) Ирина, с расширенными от страха глазами - супруга начальника командного пункта. Напротив неё улыбающийся раскрасневшийся комбат с блестящими осоловевшими глазами. На полевом столе початая бутылка осетинской водки, банка шпрот и булка хлеба.
- Разрешите войти? - без паузы перехожу в словесное наступление, - Товарищ майор, разрешите убыть в сторону дома? Ваши задания на сегодня выполнены!
- Нет, доктор, не разрешаю! Видишь, у человека судьба решилась, первое воинское звание в жизни получила. Это надо отметить. Садись с нами, будешь третьим!
- Да мне ещё четыре километра пешком по грязи идти, мешок с дровами нести, печку разжечь в квартире.
- Садись, по такому случаю мой УАЗик вас обоих и отвезёт и дрова твои доставит!
Рюмка за рюмкой, псевдоинтеллигентный разговор продолжил спонтанный праздник.
- А, что товарищ Яновенко пьёт через раз? - спросил у Иры комбат.
- Да мне ещё мужу суп варить, бельё стирать!
- А я что тут - фигнёй с вами страдаю?! Знаешь, что это такое? - комбат достал из кобуры пистолет и положил на стол перед Ириной.
- Пэ эм! - подсказываю я.
- Не встревай, док. Пусть сама отвечает. Она же присягу Родине принесла, уставы учила, у неё муж офицер... А сколько в магазине патронов?
- Семь! - ответила испуганная девушка, закончившая год назад финансовый институт.
- Ты точно в этом уверена?
- Ну, не знаю, не считала никогда!
- Тогда считай внимательно! А ты, доктор, помогай ей!
И комбат, сняв предохранитель, не передергивая затвор, открыл огонь. Он стрелял то в стены палатки, то в потолок. Пули незримо пролетали перед нашими глазами, оставляя в поднамёте палатки рваные следы и сизые клубы дыма в помещении.
В ушах заложило, но я считал. Не знаю, о чём думала двадцатидвухлетняя девушка, решившая носить погоны и таким образом обмыть получение очередного воинского звания. Точнее, за неё всё решили. Один... два... три... восемь!
- Ну, что убедились? - закончил довольный комбат.
Прибежал дежурный по части с автоматом, готовый к отражению атаки, также слегка подшофе.
- Что случилось, товарищ майор? Кто стрелял?
- Всё спокойно! Хорошо несёшь службу, товарищ Лопатин, завтра благодарность тебе объявлю перед строем! Иди дальше служить.
Пошатываясь, капитан ушёл. У Ирины было состояние, близкое к шоковому. Бледность лица выдавала тускло мерцающая лампочка палатки. Паузу, возникшую в воздухе, нарушил комбат.
- Ну, что, док, ты внимательно считал?
- Восемь...
- Точно? Давай проверим? - И направил ствол пистолета в мою сторону. - Ты уверен в своих подсчётах?... Я нажимаю пусковой крючок?!
- Пожалуй, я могу сомневаться! Не думаю, что это стоит делать прямо сейчас.
- Ну ладно, тогда давай выпьем по рюмахе! Наливай! - он подставил мне металлическую рюмку-гильзу из-под крупнокалиберного патрона. - А скажи, что-нибудь на английском языке. Мне говорили, что ты на командном пункте за переводчика на полставки устроился. Ты же умный, знаешь, как надо!
- Зачем? Вы ведь всё равно ничего не поймёте...
Мы выпили, но жар, подогретый рюмкой осетинской водки, ещё больше разгорячил его молодецкую удаль, хотя я так и остался сидеть в напряжении, и хмель не брал.
- У меня тут адъютант появился из взвода связи. Умный, интеллигент, но материться совершенно не умеет. Стихи пишет, да ещё на английском шпрехает... Док, позвони дежурному по части, пусть найдёт рядового Сергеева и сюда пришлёт. Мне летом в Москву ехать учиться, английский язык нужен будет.
Я выполнил просьбу-приказ командира и спустя минуту, в палатку зашёл перепуганный солдат.
- Товарищ, майор, рядовой Сергеев прибыл по вашему приказанию! Разрешите войти? - спросил худощавый боец, в надвинутой на глаза шапке-ушанке, прожжённом бушлате и засаленных брюках. На бледном лице, сквозь налипший пот и печную копоть, проблескивал интеллигентный оттенок.
- Заходи! Ты где был? Почему так долго не могли тебя найти?
- Виноват, товарищ майор! Искал воду для умывания, но в умывальнике всё замёрзло.
- Ладно, сейчас тебя начмед будет экзаменовать. Док, спроси его что-нибудь на английском языке. И вообще, поговорите, а мы посмотрим, как интеллигенты беседуют!
- Стоит ли? Ведь вам без перевода не всё будет понятно? - пытался увернуться я.
- Ладно... тогда Сергеев, почитай нам свои стихи!
Сергеев читал десять минут стихотворения о природе, о любви, о родном доме. Мне показалось, что комбат и забыл уже про него. Выпив ещё рюмку, он задумался о чём-то своём. Но, вдруг внезапно вернувшись мыслями в свой палаточный кабинет, он остановил выступающего бойца.
- Скажи, Сергеев, ты предан своему комбату?
- Так точно, товарищ майор!
- А ты готов отдать жизнь за своего командира?
- Так точно, товарищ майор! - не медля отчеканил солдат.
- Ну, тогда открывай свой рот... шире... ещё шире!
И комбат вставил ствол ПМ в полость рта. Не знаю, что творилось у рядового Сергеева внутри, но мне показалось, что не только слёзы потекли у него из глаз, когда командир нажал на спусковой крючок.
- Ладно, ступай в свою палатку, ночью будешь топить у меня, смотри не усни, как в прошлый раз! - удовлетворённый произведенным эффектом, сказал комбат.
И рядовой Сергеев ушёл. Беседа больше не клеилась. Каждый понимал, что произошло нечто неординарное, что, пожалуй, никогда не забудется.
Нам выделили обещанный УАЗик, и мы молча ехали по ухабам ночной Ханкалы, поражённые увиденным.
На следующий день истопник комбата обратился в медпункт с жалобами на боли в животе, изжогу, отрыжку и с диагнозом "обострение хронического гастродуоденита", я направил его в медицинский батальон, из которого его перевели в окружной госпиталь. Спустя три месяца в часть пришло свидетельство о болезни, в котором сообщалось, что рядовой Сергеев был уволен из армии в связи с обнаруженной язвенной болезнью желудка и кровоточащей язвой. В часть он так и не прибыл для получения денежного пособия и компенсационных выплат. Письменно просил, чтобы всё причитающееся ему выслали по почте.
Очень часто во время службы в полевых условиях замечал, что причинами возникновения заболеваний внутренних органов было эмоциональное напряжение, стрессы и бытовые конфликты. Сначала заболевала душа, а потом уже тело реагировало и отвечало гипертоническими кризами, пневмониями, гастритами, люмбалгиями.
День медика
День медицинского работника отмечают в третье воскресенье июня с 1981 года. И в Чечне тоже. Начался он с построения дивизии на взлётно-посадочной полосе, из которой временно сделали плац.
- Я сколько раз говорил, что выезды за пределы гарнизона, тем более в Грозный, могут быть опасными для жизни, - после приветствия продолжал комдив - сорокадвухлетний генерал-майор. - В городе ещё есть одиночные группы боевиков, которые зарабатывает себе на жизнь тем, что снимают на фото убийства наших военнослужащих. На прошлой неделе я доводил до командиров частей, что на рынке Грозного были убиты трое военнослужащих нашей дивизии, одна из них женщина. Они совершали там покупки. Наверное, командиры частей не довели мой приказ о запрете выхода за пределы гарнизона. Командир медбата, дайте команду, вынести тела погибших.
Перед импровизированной трибуной поставили станки Павловского, которые служат армии ещё со времён первой мировой. На них разместили двое носилок с убиенными. Лица ничем не прикрыты, из ран виднеется запёкшаяся кровь с мозговой тканью.
- Эти двое вчера были застрелены на рынке Грозного, когда покупали черешню. Их что - плохо кормят? Или им черешни захотелось? Они что - забыли, что они не в армии США служат? Посмотрите каждый, как закончилась их жизнь. И что мне теперь их матерям писать? Погиб как герой? Пусть каждый пройдёт и посмотрит, и передаст другому, как закончилась жизнь этих солдат. И запомните - враг вас раньше увидит и учует.
Мы не спеша проходили мимо погибших солдат. Никто не скомандовал снять головные уборы. Противоречивые чувства разрывались внутри. Разве так прощаются с погибшими? Разве их вина в том, что Родина, отправляя себя защищать, не может обеспечить их элементарными витаминами, продуктами питания, обмундированием? На их месте мог быть любой из нас. Ведь позавчера на том же рынке я обменивал три блока сигарет на клубнику, сметану и черешню. Лето, а нас кормят сухарями и килькой. Вокруг Ханкалы пропадают черешневые сады. На гарнизонном рынке фрукты стоят в десять раз дороже чем в Грозном, да и зарплату третий месяц не платят. Подсказал впереди идущим, что надо снять кепки, так принято прощаться с погибшими. Произвел ли урок комдива впечатление? Вот уж не знаю.