В тот раз папа залезал в проем наверху. Но маме-то как? Мы с Пашкой стали просить:
- Мама, можно мы! Можно мы!
Мама выбрала меня. Она спрыгнула с табуретки, взяла меня на руки и подсадила вверх. Я подтянулась, плюхнулась наверх дверной коробки животом и беспомощно повисла на ней. И вперёд боюсь спускаться, и сзади меня мама уже не держит. Так и болтаюсь - то в квартиру накренюсь, то обратно.
- Прыгай головой вниз! - советует мне Паша.
- Даша, подожди! Я тебя обратно сниму, - волнуется мама.
А я ни туда, ни сюда... Раскачиваюсь и ногами дрыгаю.
Тут как раз мастер, обмотанный проводами, пришёл - устанавливать нам телефон. Молодой совсем паренёк. Он быстренько стащил меня вниз. Сам через проём ловко забрался в квартиру, и открыл нам дверь.
Вот радости-то было!
А супа на дне кастрюли совсем чуть-чуть осталось. Хорошо хотя бы, что это был суп, а не каша.
А ещё хорошо, что мастер был молодой и ловкий. А если бы старый и толстый?
Когда мастер ушёл, мама опустила руку в карман халата и вынула оттуда... ключ. Оказывается, он всё это время у мамы в кармане лежал! Она его машинально туда положила, когда выходила с мусорным ведром.
В тот вечер я уже сама по телефону бабушке звонила. И про то, как мы суп спасали, рассказывала. А телефон у нас был с диском-колесиком, его надо крутить. А говорить в специальную трубку: "Алё-алё".
Вечером папа фанерку обратно прибил. Нам её, правда, потом ещё не раз выбивать приходилось. Вот какой неудобный замок у нас был.
Как я косолапила и сутулилась
Мама рассказывала, что я родилась с кривой шеей и вывихнутым бедром. Мама делала мне специальные массажи и упражнения и смогла вылечить меня. Теперь я держала голову прямо.
Но ещё я сильно косолапила и сутулилась. Мама тоже хотела это исправить. Она делала мне массажи спины и ступней. Это я любила. Лежишь, ничего не делаешь, а мама старается:
- Рельсы-рельсы, шпалы-шпалы. Ехал поезд запоздалый...
В выходные по утрам мама делала со мной гимнастику. Её я не очень любила: нужно стараться, пыхтеть.
А ещё я ходила по комнате с привязанной к спине палкой или с книжкой на голове. Нужно было стараться не уронить книжку. И носила обувь с ортопедическими стельками.
Раз в неделю мне прямо в ванной делали море. Наливали воду и насыпали 15 ложек обычной соли. И замачивали в ванной с солёной водой минут на 15 как бельё. На море я ни разу не была. И пока лежала в воде, представляла себя осьминогом, плавающим в море.
Но чтобы мы ни делали - ничего не помогало. Спина оставалась сутулой, а ноги косолапили.
Знакомая посоветовала маме надевать мне обувь наоборот: левый ботинок на правую ногу, а правый ботинок на левую ногу.
Я переживала:
- А вдруг кто-нибудь подумает, что я не знаю, как правильно надевать ботинки?
- Глупости! Никто не заметит! - отмахивалась мама.
Папа собрался идти по делам.
- Папа, я с тобой, - попросилась я.
- Если наденешь ботинки, как говорит мама, тогда пойдешь со мной, - сказал папа.
На что только не согласишься, чтобы побыть с любимым папой. Даже шубу наизнанку наденешь! Я тяжело вздохнула, перепутала ботинки и сама завязала шнурки. Надела кусачую шерстяную шапку. Папа взял две связки ненужных газет, и мы пошли сдавать макулатуру. Тем, кто сдавал макулатуру - давали талон. Талон нужно было предъявить в каком-то книжном магазине, и тебе разрешали купить редкую книгу. Принимали макулатуру только в выходные дни. Поэтому очередь выстраивалась огромная, и ждать приходилось иногда три-четыре часа. Пока папа стоял в очереди, я гуляла неподалеку. Одна старушка из очереди подошла ко мне, нагнулась к уху и прошептала:
- Девочка, у тебя ботинки неправильно одеты.
- Это специально, - стала объяснять я ей.
- Эх ты, не знаешь, где правый, а где левый, - не отставала старушка.- Смотри, ботинки должны смотреть друг на друга. Переодень.
- Да это специально так, - снова попыталась я ей объяснить.
- Иди, переодень, - посоветовала мне старушка ещё раз.
Я угрюмо отвернулась от неё. Как будто я не знаю!?
Потом ещё одна женщина проходила мимо и тоже заметила, что у меня перепутанная обувь. И тоже стала говорить, что у меня ботинки "поссорились", потому что смотрят в разные стороны.
- Надо одеть правильно, - сказала она мне.
Больше я терпеть не могла и подбежала к папе:
- Папа! Я больше не хочу так ходить.
Но папа не разрешил переобуться.
Мне и в детский сад нужно было ходить в неправильно одетых ботинках. Но когда папа или мама уходили, я сразу переодевала обувь правильно. Я-то знала, что дети будут надо мной смеяться.
А потом мама решила отдать меня на хореографию.
- Там и осанку исправят и косолапить не дадут, - радовалась мама.
А я радовалась, что больше не надо мучиться с обувью не на ту ногу.
Юбка с белыми кружочками
На хореографии за нами следили, чтобы мы всегда держали спину ровно, а подбородок вверх. Сначала я забывала об этом. И преподаватель - Анжела Эдуардовна чаще всех называла моё имя:
- Даша, выпрямись! Даша, спина! Даша, подбородок! Даша!
Приходилось стараться следить за собой.
Ещё мы поднимали прямую ногу, тянули носочек и держали равновесие. Тут уж я не знала за чем следить - за ровной спиной, вытянутым носочком или за тем, чтобы не упасть.
Разучивали позиции ног. Их всего шесть - первая, вторая, третья, четвертая, пятая и шестая. Ноги надо ставить, то так, то так. У меня плохо получалось. И Анжела Эдуардовна опять чаще всех называла моё имя:
- Даша, не так! Даша, посмотри, как Лариса делает! Даша, разверни ногу, разверни!
Потом Анжела Эдуардовна поставила меня в самый последний ряд. Мне было плохо видно, и я повторяла упражнения за девочками. Но и Анжеле Эдуардовне меня было плохо видно. И она не так часто делала мне замечания.
Мне не нравилось заниматься хореографией, но сказать об этом маме я не решалась.
Весной Анжела Эдуардовна начала готовить нас к первому выступлению. Выступать на сцене я боялась. "Все будут смотреть только на меня. И увидят, как плохо я танцую", - думала я. И когда Анжела Эдуардовна спросила, все ли смогут выступать, никто никуда не уезжает, я сказала, что уезжаю.
Мы должны были танцевать танец матрешек. Для всех девочек закупили красную ткань в белый горошек и раздали мамам. Каждая мама должна была сшить своей дочке юбку и платок. Моей маме ткань не выдали. После занятий мама стала узнавать у Анжелы Эдуардовны, почему ткань для меня не была заказана. Анжела Эдуардовна очень удивилась и сказала, что ведь я куда-то уезжаю в конце весны. Так и открылось, что я отказалась от выступления.
Мама считала, что выступать я всё равно должна. Мы обошли и объездили с ней все ближайшие магазины, где продавали различные ткани. Но красной ткани в белый горошек нигде не было. В последнем магазине мы оказались уже под вечер. Продавщица собиралась уже закрываться.
- Такая ткань редко бывает, - сказала она. - Возьмите другую.
Мама рассказала ей, зачем нам нужна именно такая ткань. Тогда продавец посоветовала:
- Купите красную ткань и пришейте к ней белые кружочки.
Маме эта идея не очень понравилась, но другого выхода не было.
Всю неделю я вырезала из старой белой простыни круги. А мама пришивала мои кривые кружочки к красной ткани. Кружочков было очень много. Потом ещё надо было сшить юбку и косынку. А остатки ткани пришить к рукавам футболки в виде крылышек.
Наступил день выступления. Мой наряд несколько отличался от остальных. Юбка и косынка были ярко красного цвета, а кружочки крупнее, чем у девочек. Но мне нравился мой костюм. Меня поставили для выхода на сцену самой последней, чтобы я не очень выделялась.
Я боялась выступать. Вдруг забуду движения.
Мы вышли на сцену. Люди в зале сидели далеко. И совсем не понятно было, на кого они смотрят - на меня или на других девочек. Голова сделалась пустой, и я всё забыла. Но ноги и руки откуда-то сами знали, что и как делать. К тому же я посматривала на других девочек и повторяла за ними.
Мы отлично выступили. Нам аплодировали. Нас похвалили. Нам раздали по конфете. Я была счастлива. Оказалось, что выступать не страшно, а даже приятно.
В конце года всех перевели во второй класс, кроме меня. Мне сказали, что нужно повторить курс.
Хореография
Осенью я снова пришла на хореографию в первый класс. Девочки были все новенькие. А я была самая большая и высокая.
На первом занятии Анжела Эдуардовна сказала, что я буду её помощницей. Она и вправду стала обращаться ко мне: просила что-нибудь показать для девочек.
- Даша, покажи девочкам первую позицию, - просила она. - Даша, подготовительную позицию для рук, пожалуйста. Даша, поклон.
Но ей всё не нравилось, и она говорила:
- Как ты делаешь? Всё забыла за лето! Медведь и то бы лучше поклонился!
Мне было очень неприятно, что на меня все смотрят, а я не могу хорошо показать, и что меня всё время ругают.
На третьем занятии Анжела Эдуардовна попросила меня продемонстрировать, как делать неглубокие приседания. Я подошла к станку, взялась за поручень и услышала, что девочки за спиной шушукаются и смеются. "Наверно думают, что у меня ничего не получится", - пронеслось у меня в голове. Я вцепилась в станок и замерла. Всё тело стало тяжёлым, ноги окаменели, и даже если бы я захотела, не смогла их согнуть. Анжела Эдуардовна и девочки ждали моего показа, и в классе повисла тягучая тишина. А я просто стояла и не двигалась. А потом взяла и вышла из зала. И никто меня не остановил.
В коридоре рядом с классом хореографии стояли стулья. На них терпеливо сидели родители и ждали, когда закончится занятие. Обычно моя мама тоже сидела среди других мам и бабушек и вязала, но на этот раз её не было. Я быстро переоделась и стала ждать маму. "Как только мама придет, - думала я, - я ей скажу, что больше не буду ходить на хореографию".
Мама пришла, когда занятие уже закончилось. К тому времени вся моя решительность улетучилась, и я уже не была уверена в том, что правильно поступила. Поэтому я ничего не стала говорить маме. А мама даже не поняла, что я сегодня не занималась хореографией.
В день очередного занятия я не решилась сказать маме, что больше не буду ходить на занятия. И пожаловалась, что у меня болит голова. Мама пощупала мой лоб, внимательно на меня посмотрела, уложила в кровать, и, что самое главное, на хореографию разрешила не ехать. На следующий раз я придумала, что у меня болит живот. Тут уж мама мне не поверила:
- В тот раз голова болела, сейчас живот...
Но я состроила такую несчастную гримасу, что мама тут же уложила меня и сделала массаж живота.
Когда настал день очередного занятия, я уже не знала что придумать и сказала, что у меня болит голова. Но тут уже мама заподозрила что-то неладное.
- Даша, в чём дело? - строго спросила она.
Тогда я решилась и твердо сказала:
- Больше я на хореографию ходить не буду!
- Это что ещё за шуточки!? - сверкнула удивленными глазами мама.
Но когда поняла, что я не шучу, стала уговаривать меня:
- Даша, ведь это полезно для твоей спины и ног. Научишься красиво двигаться и танцевать...
- Нет, не пойду, - стояла я на своём.
- Ты еще мала, чтобы такие вопросы решать! - рассердилась мама. - Я же о тебе забочусь!
Я больше не могла ходить на хореографию! Только не знала, как это объяснить.
Мама стала собирать меня, но я наотрез отказалась даже из квартиры выходить. Мама не могла понять, что на меня нашло. Она стала предлагать купить мне кукольную посуду, если я буду и дальше ходить на занятия. Я мечтала об этой посуде, но даже если бы мама пообещала мне сто наборов кукольной посуды - я бы и то отказалась.
Поняв, что всё бесполезно, мама уступила. И больше я на хореографию не ходила.
Правда, потом я ещё долго старалась примириться с моими неудавшимися занятиями. Я была очень обижена на Анжелу Эдуардовну, но, вместе с тем, мне почему-то хотелось быть похожей на неё. Я играла с Пашей в "хореографию". И так же строго, как и Анжела Эдуардовна, отчитывала Пашу, когда он не мог поставить ноги во вторую позицию или красиво пройтись по комнате на носочках.
- Медведь и то лучше тебя бы это сделал! - говорила я, подражая интонациям Анжелы Эдуардовны.
Паша в такие моменты, конечно, обижался, скрещивал руки на груди и надувал губы. Но на следующий день я снова уговаривала его поиграть в Анжелу Эдуардовну, и он снова соглашался.
Однажды мама вытирала пыль с книжного шкафа, а мы с Пашей в очередной раз играли в хореографию. Я, сделав строгий Анжелин Эдуардовнин голос, принялась отчитывать Пашу за неправильно поднятую ногу. Мама застыла с тряпкой в руках. А потом спрыгнула со стула, подошла ко мне, и крепко прижала к себе.
- Дашишькин, теперь я понимаю, почему ты не хотела ходить на хореографию! Анжела Эдуардовна была к тебе не справедлива!
Я была рада, что мама, наконец, поняла меня и одобрила моё решение.
Но год занятий хореографий все же помог мне: я распрямила спину и стала меньше косолапить ноги.
Маленькая машинка
У моего брата Паши есть история, за которую ему очень стыдно. И я хотела бы её тоже рассказать.
В детский сад привезли коробки с новыми игрушками. Мой брат и другие мальчики заносили эти коробки заведующей в кабинет. Паше было очень интересно узнать, что же в этих коробках. И вот наступил день, когда заведующая принесла в группу новые игрушки.
Там были неваляшки, пирамидки, куколки и многое другое. Но больше всего Паше понравился набор с маленькими машинками и дорожными знаками. Машинок было восемь штук. Когда Пашу утром приводили в детский сад - он сразу начинал играть в эти машинки. Он играл в них весь день. А потом ещё и вечером не хотел с ними расставаться.
И однажды он придумал, как с ними не расставаться. Вернее с одной машинкой. Он её ... украл. Положил в карман, а когда мама пришла за ним - так и пошёл с машинкой домой.
Дома он не мог её никому показывать. Папа и мама сразу бы всё узнали. Он даже мне побоялся сказать. И тогда он засунул её в майонезную банку и ... закопал. На улице под окнами нашего дома. Вырыл ямку и закопал.
На следующий день воспитательница объявила детям:
- Ребятки, у нас пропала маленькая машинка. Было восемь штук, а стало семь. Кто-нибудь её видел?
Все дети стали говорить:
- Какую машинку? Кто же её мог украсть?
Паша смотрел на других детей и еле шевелящимися губами повторял за ними:
- Какую машинку? Кто же её мог украсть?
Вечером воспитательница стала спрашивать у родителей про машинку. Но никто ничего не знал. Паша мысленно похвалил себя, что не показал машинку маме и папе.
В машинку он не мог играть. Он боялся даже подходить к тому месту, где закопал её. "Вдруг, - думал он, - кто-нибудь спросит, что это ты тут ищешь в земле?".
Но и на следующий день воспитательница говорила:
- Дети, признайтесь, кто взял машинку.
Паше было очень трудно, но он пожимал плечами и твердил: "Нет, я не видел машинку. Я её не брал. Я в неё даже не играл. В другие играл, а в эту как раз не играл". Руки у него холодели и покрывались потом, сердце ухало, в висках стучало. Но он врал.
Каждый день воспитательница спрашивала у детей про машинку. Паша каждый день собирался вернуть машинку, но не знал как. А машинка который день лежала в земле и ждала, когда в неё будут играть.
Как-то вечером воспитательница вывела детей на прогулку и сказала:
- Ребята, раз никто не признаётся, буду вызывать милиционера с собакой.
И она посмотрела на детей, а Паше показалось, что она смотрит на него. Перед глазами проплыла картинка: дяденька в форме с немецкой овчаркой на поводке достает из ямки украденную машинку. Паша уже хотел было выйти вперёд и во всём сознаться. Но ноги стали мягкими как вата, а голова закружилась. И Паше стало плохо.