Потом в той стороне, на стрелке, где сливаются Сылва с Иренью, сделали большое ровное поле, в обоих концах поставили ворота, и мы с ребятами и парнями с конезавода играли там в футбол.
А про керосин уже никто не вспоминал.
Белые взорвали мост через Ирень, а на месте центрального металлического пролета, который обрушился в воду, долго болтался временный висячий мосточек на канатах. Идешь, а он качается, вверх-вниз и направо-налево. Многие по нему ходить не могли, особенно женщины, предпочитали переправляться через реку в больших лодках-шитиках. После построили новый мост.
Весь Кунгур в мостах. Как Венеция. В самом центре города, близ кинотеатра «Олимп»,— мост через Сылву. А через Ирень — два. Один для пешеходов, лошадей, городского транспорта, я про него говорил; другой — железнодорожный. Когда едешь из Перми, поезд долго идет берегом Ирени, огибая город большой плавной дугой, потом загрохочут пролеты моста, еще немного и, пожалуйте, Кунгур — станция, вокзал, буфет для пассажиров, ларьки для продажи сувениров — художественных изделий кунгурских камнерезных артелей...
Поезд побежит дальше, а вас еще долго будет сопровождать река Сылза, и вы станете любоваться ею из окна вагона…
Хорошо, когда много воды. Плохо, когда воды слишком много.
Реки украшали город, придавали ему особое очарование и своеобразие, но, случалось, они же причиняли ему и неприятности.
Весной у нас началось наводнение.
Старики еще зимой предсказывали: будет большая вода.
Под сараем у нас висела соль — серые куски, увлажнявшиеся в сырую погоду, к дождю; бабушка по ним предсказывала погоду, а коза и корова подходили и часто подолгу лизали своими шершавыми языками.
Бабушка тоже затвердила: «Соль сырая. Плачет».
Весна в том году выдалась бурная, солнышко грело да грело, рано прилетели птицы, быстро зажурчали-заговорили ручьи, уличные канавы — «зарезки» стояли до краев полные мутной воды. Переполнились водой и реки Сылва, Ирень и Шаква.
Однажды опять загудел набат.
Шла большая вода.
Заиренская слобода «поплыла» первая. Ну, она «плавала» почти каждый год. Там и дома стояли такие, что можно разобрать и в охапке унести. Капитальных домов там не строили.
Уже залита была вся заиренская часть, все обширное пространство вплоть до линии железной дороги превратилось в сплошное море. Лишь торчали кой-где крыши да верхушки деревьев. По этим крышам да кустам можно было догадаться, где была река.
Залило футбольное поле на стрелке. Все низины вокруг города превратились в сплошное море. Кругом вода!
Уже несколько дней в городе шла борьба с водой. Сооружали дамбу, крепили берега. Дамба — земляная насыпь — должна была преградить путь воде, если река вздумает подняться выше обычного. Сотни горожан, мужчин и женщин, с лопатами, тачками и деревянными носилками, десятки подвод, сменяя друг друга, круглосуточно трудились на берегу. Подвозили и подтаскивали щебенку, камень, доски, вколачивали в землю, насыпали, утрамбовывали. Скрипели телеги, стучали лопаты о камень, дамба росла, поднималась. Но еще быстрее поднималась вода.}
Ей было явно тесно в привычных берегах, и она сердито-молча напирала на дамбу, желая поме- ряться силами с людьми. Чья возьмет? Усталые перепачканные люди выбивались нз сил. Чья возьмет, кто сильнее? Неужто река?.. Ночная, полускрытая тьмой, она выглядела особенно угрожающей. Никогда не забыть черную Сылву вровень с дамбой: вот-вот перельется через край... И тогда?..
Вечером и всю ночь до рассвета по берегу шарили ослепительно яркие, синие лучи прожекторов, выхватывая из темноты группы работающих, темную воду, которая вдруг начинала сверкать, будто жидкое серебро. Вода подступила уже совсем близко, по ней плыли бревна, вывороченные с корнем деревья, а раз проплыла совсем целая баня с козой. Коза стояла на крыше и блеяла. На берегу нашлись сердобольные люди, спустили лодку на воду, подплыли и спасли козу — сняли с крыши. Бани проплывали еще не один раз, а потом, когда кончилось наводнение и вода пошла на убыль, многие из них оказались в самых неожиданных местах — посередине улицы, в чьем-то огороде или во дворе.
Проплыла собака на сорванных воротах. Собака выла и жалобно смотрела на берег, на людей. Ее тоже спасли.
Было тревожно и волнующе.
Говорят, и прежде в Кунгуре случались наводнения — три реки, ничего не поделаешь. Но я видел наводнение впервые.
Нагорная часть — та жила не тужила, ей ничего не грозило. А вот тому, кто жил под горой... Мы жили нод горой.
Днем прибежал с работы отец и сказал:
— Дамбу рвет. Наверное, не удержать. Надо приготовиться...
До вечера мы работали как сумасшедшие.
Мы уже до этого сделали кой- какие приготовления к приходу большой воды. Дедушку и бабушку перевели на второй этаж. Они сперва заявили, что будут жить в амбаре, там у них и перина есть, и стол, чтоб пить чай и обедать, и все такое прочее, но папа сказал — если затопит двор, затопит и амбар.
Наверх перетаскали все бабушкины тряпки, ухваты, чугунки, горшки, чайную посуду, всю мебель, какая пролезла через двери. На улице привязали веревками и проволокой к забору и воротам деревянные тротуары. Во дворе постарались убрать все, что могло всплыть и разбить окна в нижнем этаже. Да только все не уберешь, что-нибудь да останется, обязательно забудешь.
А куда девать домашних животных?
Многие уводили свою скотину к знакомым в нагорную часть. Кое-кто втаскивал коров на сеновалы. Мы отвели свою Красулю к соседям. Их дом стоял на пригорке, вода не дойдет, такого не бывало. Остальных — кур и прочую разношерстную братию — на руках перетаскали на верхний этаж, на сарай.
Козу Маньку втаскивать не пришлось — сама зашла. Зашла и, как ни в чем не бывало, принялась хрустеть сенцом.
Начинало смеркаться. Улицы притихли. Только слышались порой чьи-то запоздалые торопливые шаги.
Мы попили чаю в последний раз внизу на кухне.
Вышли во двор.
— Смотри,— сказал отец.
Из подворотни в крытом проходе, ведущем в огород, между амбаром и сараем, показалось что-то черное, отсвечивающее, холодное, враждебное, и оно быстро увеличивалось, совершенно бесшумно подступая к нашим ногам. Вода. Большая вода. Она надвигалась медленно и в то же время быстро, неотвратимо. Ничем нельзя было остановить ее. Ничем! Вода обошла нас с тыла, затопила сперва огороды, а теперь начала заливать двор.
Потом, журча, она полилась через уличные ворота. Вскоре весь двор покрылся водой. Всплыли тротуары. Хорошо, что мы догадались заранее привязать их.
В болотных сапогах с высокими голенищакш я бродил по двору и ловил всплывающие предметы. Папа был занят тем же.
В углу двора была навалена большая куча дров. Мы ее не трогали, решили — не всплывет. Внезапно оттуда донесся какой-то звук. Как будто кто-то трепыхался в воде. Я побрел туда.
Кролик! Да как ты, бедняга, оказался тут? Потом я припомнил. Кроликов — белых, пушистеньких, как ватные комочки, — заводила моя мама; долго ждали, когда у них появятся крольчата, но они все оказались самцы. В конце концов решили от кроликов отказаться. А один — уж не знаю, как вышло,— сбежал из клетки и жил в огороде. Пытались поймать — не поймали, не дался. И вот теперь он сам пришел, вода загнала беглеца во двор.
Кролик уже пускал пузыри. Я пошарил рукой среди поленьев. Кролик был напуган — а может быть я неловко схватил его — и стал отчаянно брыкаться, извиваясь всем телом. Я вытащил его из темной вечерней воды точно так же, как Петька Пахомов выволок меня из Сылвы. Кролик принялся яростно сопротивляться, с неожиданной для него силой стараясь вырваться и царапаясь когтями задних лап. Рукава у меня были засучены, руку обожгло огнем, но я продолжал крепко держать пойманного, дошел до лестницы, ведущей на сеновал, и лишь там выпустил. Он поспешно вапрыгал по ступеням вверх, перед тем успев еще раз больно лягнуть меня.
Уже совсем стемнело. В доме зажглись огни. Рука нестерпимо саднила. Вода заметно прибыла и продолжала прибывать. Со всех сторон слышались журчание» плеск. Я побрел к крыльцу.
Мама взглянула на руку и ужаснулась: кролик исполосовал ее когтями так, что действительно было страшно смотреть. От кисти до локтя — глубокие кровоточащие борозды. Да еще грязь.
Безобидное существо — кролик; но, оказывается, в испуге и он способен натворить дел... Вся рука в крови и в грязи!
Руку промыли, залили йодом» потом забинтовали. Боль была отчаянная, но я мужественно перенес все.
Разделал он тебя...— сказал отец.— Ну ничего. До свадьбы заживет. Ложись спать.
Зато кролика спас,— сказал я.
Тоже верно.
Через полчаса я уже лежал в постели и спал.
Утром проснулся, глянул в .окно — ух ты! Кругом вода! Наш дом — как остров. Обитаемый остров.
Вот когда действительно началась Венеция.
Ирень и Сылва пошли прямо через город. Где Ирень, где Сылва, не разберешь. Одна вода, большая вода. По нашей Успенской улице несся быстрый поток, плавали лодки с гребцами. Прямо из лодок через окна жители попадали в свои квартиры.
Скрылась под водой собачья конура, вода в коровнике. Хорошо, что увели Красулю. Странно было видеть, что вода в кухне, в дедушкиной горнице. От печки осталась половина. Даже удивительно, что еще вчера бабушка брякала там заслонкой и ухватами. И заслонки нет — бабушка предусмотрительно захватила ее с собой. Не то заржавеет, чисти потом. Бабушка наша была человек хозяйственный.
Оказалось, папа уже «искупался» : сорвался с плотика и окунулся с головой. Мама растерла его спиртом, чтобы не простудился и не заболел. Во дворе глубина была полтора метра. Вода холодная-прехолодная. И вправду можно заболеть.
Бед и убытков вода причинила немало. После заново пришлось настилать тротуары вокруг дома (хорошо, хоть не уплыли). В нижнем этаже от стен отвалилась штукатурка, точно, как по линеечке, на том уровне, на каком стояла вода; выворотило полы (набухли половицы). В доме долго держалась сырость. И вообще наводнение — большое несчастье, для многих разорение.
Но я плавал на плотике и ни о чем об этом не думал. Интересно ведь — плавать на собственном плоту, как по озеру, отталкиваясь с помощью длинного шеста и балансируя, что твой эквилибрист в цирке или канатоходец. Мама предупредила строго-настрого, чтоб я не вздумал вымокнуть (отцовское «купание» было уроком), но к вечеру я, конечно, был мокрехонек с головы до пят. И, представьте, даже не чихнул!
Мама ездила к соседям доить Красулю в лодке; отец на службу — тоже в лодке. Ну как не Венеция!
Мне все это даже нравилось. Глупый был. Молодо-зелено.
Превосходно чувствовали себя животные. Дворовый пес Томка ночами брехал теперь с «антресолей», со второго этажа сарая,— нес службу, так сказать, на высоте. Кролик совершенно оправился от испуга, обсох и уплетал все, что ни дай, но держался в сторонке и в руки никому не давался — дичился.
Самое интересное, что как раз вот этот-то кролик и оказался крольчихой. Потом, когда наводнение кончилось, крольчиха долго жила у нас под амбаром, там вырыла себе нору, там и родила крольчат, а однажды опять убежала, и на этот раз — с концом .
Вода простояла пять дней и потом в одну ночь ушла. Утром встали, а ее нет. Осталась только грязь. Ох и грязи было...
Город долго оправлялся от наводнения — стихийного бедствия, как было сказано в кунгурской го- родскбй газете «Искра». Чинили заборы, вывозили горы мусора, мыли, красили. Ватем все вошло в обычную колею. Снова школа, уроки — все, как прежде.
Да! Вы спросите: как рука?
Зажила. На здоровом теле все заживает.
КРАСУЛЯ ТЕЛИТСЯ
Среди ночи меня разбудил тревожный голос матери:
Вставай! Красуля телится, помочь надо... Да вставай же, одевайся быстрее! — принялась она тормошить меня.
Ох и лень подниматься с постели в середине сладкого сна.
Протирая заспанные глаза и еще не понимая толком, зачем я понадобился, я последовал за матерью.
Красуля телится. А я тут при чем? Уже давно ждали, что у Красули должен появиться теленок. Ну и что?
В коровнике тусклым желтым пятном светил фонарь, подвешенный за гвоздь на стене. Темно, парно. В углу, на соломе, стояла Красуля и тяжело дышала. Около нее находился какой-то человек. Оказалось, ветеринар, наш знакомый.
Руки чистые?
Да.
Вставай сюда.
Я встал куда мне было приказано.
В руках какие-то палки. Я же тяну теленка! Это его ножки! Точно! Вот и копытца. Ой! Мне стало страшно, не за себя страшно, нет, а за теленка, который должен был появиться на свет, но мама и ветеринар подгоняли меня, принуждая делать что-то непонятное, чего я никогда не делал и даже не видал и от чего у меня почему-то трезожно-испуганно билось сердце. Мама держала Красулю, поглаживала и успокаивала ее. Ветеринар массировал коровьи бока, а мне приказывал тянуть.
Ногами-то упрись сильнее...
Постепенно до меня дошло:
Красуля не может разродиться, приходится ей помогать. Бедняжка.…
Но так же мы изуродуем теленка! Ему больно, он задохнется! Или сломаем кости... правда, говорят, кости очень крепкие... Красуля замычала и замотала головой, пытаясь дотянуться мордой не то до меня, не то до теленка.
Потерпи, потерпи еще, милушка... еще немного...
Недаром маму предупреждали, ч'то теленок будет большой — что-то очень долго «ходила» Красуля.
Ну, еще...
Не урони...
Неужто теленок?! — Все-таки вытащили!
Уфф,— перевел дух ветеринар.— Ну и ну... А ты молодец,— похвалил он меня,— без тебя, пожалуй бы, не спроворить.
Он... живой? — несмело полюбопытствовал я, хотя сам видел: шевелится, значит, живой, Я был весь в поту, теплые ручьи заливали глаза, рубашка прильнула к телу.
Представь себе... Хороший теленок, здоровый, крупный. Все отлично! — провозгласил ветеринар, заканчивая осмотр Красули и новорожденного.
— Можешь идти,— сказала мне мама.
Часы показывали половину третьего, когда я снова нырнул в постель, и в тот же миг уже спал. Умаялся. Спал без сновидений, но все летел куда-то. Рос, наверное.
Назавтра было воскресенье, в школу не идти, можно понежиться утром (хотя вообще-то в семье у нас не любили лежебок и не поважали позднее вставание). Вероятно, потому, что пришлось меня поднимать среди ночи, мама дала мне выспаться основательно, и день уже был в разгаре, когда я, напившись чаю, вышел во двор. Вышел и остановился в изумлении. совершенно забыл, что происходило ночью.
Посреди двора стояла Красуля, а к боку ее жалось беспомощное длинноногое существо темно-буро-красного цвета, с копытцами, с длинными ушами и по-детски наивно вытаращенными на белый свет глазами. Теленок! Покачиваясь, он сделал несколько неуверенных движений. Шатало его, как пьяного, туда, сюда, вот-вот упадет... нет, не упал... головой уперся в материнский бок, покачался ещё как бы раздумывая, что предпринять, сунул морду под брюхо матери, где отвисло тяжелое, полное молока, вымя, и принялся сосать. Да как! С чмоканьем, подталкивая лбом мать, словно требуя: давай, давай еще молока! не жалей!
Ой, какой же он был смешной да нескладный! Как смешно и славно ел, нетерпеливо подтыкая мать!
И тут я припомнил все. Так это же я помог ему появиться на свет. Если бы не я, не мы с мамой и ветеринаром, может быть, сейчас его не было бы совсем, или был, но мертвый, бездыханный. Какое это чудо, живой теленок! И это чудо совершилось при моем участии! Как хорошо! Хорошо, что меня позвала мама!
Я стоял, широко раскрыв глаза и совершенно забыв, зачем шел на двор, что собирался делать.
А теленок сосал, сосал, и, казалось, с каждым глотком у него прибавлялось сил, потому что он уже перестал покачиваться и ногами, вроде, стал тверже упираться в землю. Ах ты, милаха! Ну л аппетит у тебя. Ешь, ешь: Сколько расти надо тебе, чтобы дорасти до матери! Вон она какая большая, а ты такой маленький рядом с нею. Много придется еще пить молока!..