Подпустить ближе, на верный выстрел, и ударить но головному. Вложить ему снаряд под башню. Пока они глаза протрут, еще один можно приголубить... А остальные навалятся и расправятся с расчетом в считанные секунды. У них еще шесть стволов будет...
Лейтенант не спускал глаз с приближающихся машин. Густой рокот моторов едва доносился сюда, но изматывал, вселял тревогу. А что будет, когда подойдут вплотную?! Столяров хорошо знал, как надрывно ревут моторы тяжелых танков, как прогибается и дрожит земля под гусеницами.
"Попробуем придержать, - решил он. - Нужен один хороший выстрел. Снайперский. Ударить и сразу убрать орудие. Чтобы не успели засечь позицию. Тогда они задумаются. Вслепую не полезут. Фрицы, если их пугнуть, осторожными становятся. А пока они будут топтаться, если не "тридцатьчетверки", то Логунов подоспеет. Ударит им во фланг".
Столяров навел на головной и медленно повел перекрестие прицела, удерживая его чуть-чуть впереди бронированной машины.
- Рот открой, - велел Малюгин Гольцеву. - Когда стреляють, рот открывай, а то оглохнешь. Гольцев ничего не понял, но послушно разинул рот. Выстрел, хотя солдаты его и ожидали, ударил неожиданно и потому оглушительно громко. Резко откатился ствол орудия, и выброшенная из приемника гильза тоненько зазвенела. Малюгин послал в приемник второй снаряд.
Первый выстрел оказался неудачным. Снаряд прошел поверх колонны и умчался куда-то в степь. Немцы его даже не заметили. Танки продолжали двигаться так же равномерно, не нарушая строя.
- Перелет, - пробормотал Столяров. - Будем считать пристрелочным.
Лейтенант не рассчитывал, что попадет первым снарядом, слишком далеко находились танки противника. Но когда к прицелу становится командир взвода, он должен показать класс. А тут - в белый свет, как в копеечку.
Он еще раз прикинул расстояние до колонны, сбросил на прицеле деление и приник к окуляру. Целился долго и тщательно. Опережение - полтора корпуса... И выстрелил. Получилось! Снаряд угодил в лобовую броню головного танка и вспыхнул на ней яркой звездочкой.
Трибунский причмокнул от восхищения. На такой дистанции, влепить со второго выстрела - это надо уметь.
Столярову некогда было наблюдать за танками. Главное - попал. И фрицы представления не имеют, откуда прилетел снаряд. Орудие они на таком расстоянии вряд ли заметят, но к омету станут присматриваться.
- Орудие в укрытие! - приказал лейтенант.
Начиналась игра в прятки.
Малюгин и Гольцев вырвали из земли сошники, свели станины. Трибунский ухватился за колесо... Лейтенанту хотелось посмотреть, что делается в поле, но не было времени оглянуться. Навалился на второе колесо, и пушка скрылась за ометом.
Снаряд не пробил лобовую броню "тигра". Рикошетом ушел в сторону. Но танк замер, словно на пути его неожиданно оказалась неодолимая преграда.
Всего пару секунд стоял головной танк, потом, словно опомнился, рванулся с дороги, неуклюже перевалил через неглубокий кювет степного грейдера и осторожно пополз по полю, отворачивая то влево, то вправо, как бы разыскивая дорогу, по которой ему предстояло войти в село.
Остальные танки тоже среагировали: свернули в поле и, растянулись цепью. Медленно поползли вперед.
Укрыв орудие, артиллеристы пристроились на краю омета и наблюдали за танками.
Столяров остался доволен. Он заставил немцев сбросить скорость и выигрывал время. Но самое трудное было впереди.
- Броня у них - не прошибешь, - пожаловался неведомо кому Гольцев. После удачного выстрела он опять приуныл. Раньше думал, что самое трудное попасть. И надежду возлагал на лейтенанта. Надеялся, что лейтенант будет колоть эти танки, как орехи. А тут - прямое попадание, но танк идет на них, как ни в чем не бывало.
- Ничего, Гольцев, ничего. - Трибунский подгреб под себя охапку соломы и присел. - Скоро увидишь, как они горят. Великолепное, скажу я тебе, зрелище.
- Горять они хорошо, - согласился Малюгин. - Только многовато их сегодня. И стрелять скоро начнуть.
- Мы их пока просто пугнули, чтобы нахальства поубавили, - объяснил Столяров. - Подойдут поближе, мы из них металлолом для мартенов заготовим.
Танки шли цепью с широкими интервалами. Выглядела эта цепь из восьми танков бесконечной, неуязвимой и грозной. Но двигались они медленно, осторожно, будто ощупывали перед собой дорогу. Танкисты, старались разглядеть замаскированные где-то впереди противотанковые орудия.
За счет этой осторожности и выигрывал лейтенант Столяров драгоценные минуты, а пусть, даже, и секунды. Немцы не могли предположить, что на пути у них стоит только одно орудие, да и то с неполным расчетом.
Трудно было удержаться, не открыть огонь. Столярову больше всего хотелось сейчас ловить их в перекрестие прицела и стрелять. Крошить снарядами броню. И Трибунский смотрел на лейтенанта с нетерпением. Глаза солдата требовали: "Давай, лейтенант! Чего тянешь?!" А Малюгин не выдержал:
- Медленно идуть, - намекнул он. - Сейчас в самый раз ударить. Пока очухаются, штуки две накрыть можно.
- Рано, Малюгин, подождем еще немного. - Столяров тянул время. Пока они не знают, где стоит орудие, пока они думают, что их встречает батарея, они будут медлить.
Но и подпускать танки вплотную тоже нельзя. Раздавят.
- Все! Выкатываем орудие! - решил лейтенант.
Они установили пушку. Столяров припал к прицелу...
- Снаряд! Еще снаряд! Снаряд!.. Снаряд, снаряд!
Пять выстрелов ударили подряд. Первый - мимо. Второй и третий - в броню и пробили ее, разорвали. Танк замер, внутри него что-то вспыхнуло, повалил черный дым. Четвертый - мимо... Пятый - точно в цель. То ли водителя зацепило, то ли гусеницу содрало: машина развернулась и застыла. Подставила борт. Бери ее, добивай!
Но добивать некогда. Танкисты орудие засекли. У них еще шесть стволов. С противным скрежетом слева зарылся в землю снаряд. И еще один - впереди. И еще, и еще... Несколько угодило в омет и сразу запахло гарью... Танки были бронебойными. И это спасло. Если бы стреляли осколочными, никто бы не уцелел.
- Вывозим орудие! - приказал Столяров. - Станины! Быстро!
Игра в прятки продолжалась.
Малюгин и Гольцев вырвали из земли сошники и свели станины. Трибунский и Столяров налегли па колеса.
Снаряды ложились близко, рядом. И неестественно было торчать возле пушки, если можно пробежать всего десяток метров и укрыться от смерти... Это, наверно, самое большое противоречие на войне, - а быть может, не только на войне, - противоречие между инстинктом самосохранения и чувством долга.
Орудие пошло почти сразу. Оно медленно двигалось по пройденной ранее колее, и рядом с колеей прибавлялись на земле глубокие следы от сапог.
Наверно это правда, что во время боя у людей прибавляются силы. Столяров почувствовал, что они могут катить орудие бесконечно: сколько надо и куда надо. Значит, можно не просто укрыть его, можно занять новую позицию и продолжать бой...
- На тот край! - тяжело выдохнул он, с трудом переставляя ноги, вязнущие в рыхлой земле. - Они нас здесь будут ждать... А мы их оттуда...
Установили орудие у левого края омета. Танки не стреляли. Не в кого было стрелять. Они медленно шли вперед, опасались, что орудие, которое обстреляло их, здесь не одно. Гольцев принес два ящика снарядов.
* * *
Быстро развернулись и выпустили десять снарядов. Кажется, в один танк угадали. Или в два. А может и не угадали. Разве на таком расстоянии разберешь? Да и разбираться некогда.
Танки ответили беглым. И снова они катили орудие на противоположный край омета, на прежнее место. А там горела и дымила подожженная снарядами солома.
- Горит, - уставился на огонь Гольцев.
Пушка встала.
- Гольцев, чего остановился?! - закричал, срывая голос, Столяров. - Пусть горит! Дымовая завеса! Под дым! Покатили!
Стреляли из дыма, прижав пушку к горящем омету. Врубили два снаряда в "тигр", а тому хоть бы что. Остановился и выстрелил пару раз. Но не попал. Потащили пушку на левый край и оттуда сумели остановить один танк... И опять тащили пушку, и ящики со снарядами, и опять стреляли.
Встречный бой, он самый тяжелый и бестолковый.
* * *
А потом увидели, как завертелся на месте и остановился танк, по которому они не стреляли.
- Второе орудие подошло, - понял Столяров. - Успели!
Возле развалюхи, куда лейтенант приказал поставить второе орудие, мелькали вспышки выстрелов.
И сразу стало легче. По-прежнему, выбивались из сил, волокли пушку, по-прежнему бегали за снарядами, и лейтенант Столяров ловил в перекрестие прицела танки... Но были уже не одни. А это совсем другое дело...
Но танки неумолимо приближались. Впереди шли оба "тигра". У этих лобовая броня такая, что ее и бронебойный из 57-миллиметровки не брал. Если бы в гусеницу попасть... Но такое, чтобы из орудия да в гусеницу - это только в кино бывает. Бой продолжался. Ничего еще не кончилось.
- Товарищ лейтенант, - закричал Малюгин. - Товарищ лейтенант, наши идуть! Поспели! В самый раз!
Столяров оглянулся. Точно, идут! С запада, наперехват немецким танкам, мчали "тридцатьчетверки". Вот и все. Для артиллеристов бой закончился. Придержали. И главное - без потерь.
* * *
Они остались возле орудия. Лица у всех были черными от пыли и копоти. И только у Столярова вокруг правого глаза, которым он прижимался к окуляру прицела, белел кружок. В остальном он ничем не отличался от солдат. Такая же почерневшая от пыли и пота гимнастерка, измятые, испачканные землей шаровары, серые, покрытые плотным слоем пыли сапоги. Вряд ли кто-нибудь узнал бы в нем щеголеватого офицера, каким он выглядел всего полчаса назад. Ворот гимнастерки у лейтенанта расстегнут, ремень и портупея лежат на земле. Лейтенант Столяров без ремня и портупеи - такое не только Гольцев, но и знавший командира добрых полтора года Малюгин, видел впервые.
Невдалеке от лейтенанта устроился Гольцев. Опирался спиной на теплую, прогретую солнцем станину и блаженно улыбался. Настолько хорошо Гольцеву еще никогда не было. Такой бой - а он не сдрейфил. Наравне с Трибунским и Малюгиным воевал. И побили они эти танки. Вдрызг. Аж пять штук. Или четыре? Нет, все-таки пять. А сами все целы, никого даже не зацепило. И командир хороший, с таким не пропадешь.
Сбросив сапоги, растянулся на земле Трибунский. Закинул руки за голову, смотрел на легкие облачка, проплывающие в синем небе. Возможно, видел там что-то свое, такое, чего никто другой увидеть не мог.
У колеса на корточках сидел Малюгин и с удовольствием курил самокрутку.
Земля вокруг них была в густых оспинах от немецких снарядов. На припорошенной соломой темно-зеленой траве блестели золотом гильзы, валялись никому теперь не нужные серые шершавые ящики из-под снарядов. А над орудием, над дымившимся ометом, над разбитыми танками, над всем бескрайним полем стояла тишина: светлая, торжественная... Только после хорошего боя, во время которого все гремит и грохочет, во время которого глохнешь, и команды не столько слышишь, сколько угадываешь, можно понять, как это здорово, когда тихо. Настолько тихо, что можно услышать, как пролетела пчела, как стрекочет в траве кузнечик.
Трибунский поднялся, посмотрел на разбитые танки.
- Накрушили. Другого слова и не подберешь. На-кру-шили, - повторил он по слогам. - Хорошо звучит.
- Были танки и нет танков, - хихикнул Гольцев. - Железо, а горит. Я и не знал, что железо гореть может.
- Коптять, - поморщился Малюгин. - Вони от них много. Все кругом провоняли. Чего это фрицы в своих танках такое возять, что от них так сильно воняеть?
- Пусть коптят, главное - мы с вами металлолом заготовили. Я, в свои пионерские годы, никак не мог план по металлолому выполнить, - вспомнил лейтенант Столяров. - Мечтал, что когда вырасту, больше всех соберу. И вот, пожалуйста.
Все рассмеялись, как будто услышали что-то очень веселое и остроумное. А оно так и было: после боя, если жив остался, что ни скажешь - хорошо получается.
Потом лейтенант посмотрел на часы и сказал:
- Бой длился ровно семнадцать минут.
И опять все рассмеялись. Особенно весело Гольцев. Он, Гольцев, понял, что это лейтенант так шутит. Гольцев был уверен, что бой продолжался час, или два часа.
- Теперь понимаешь, Гольцев, - сказал, поднимаясь, Столяров, - какое это простое дело - бить фашистские танки. Только надо спокойно и аккуратно. Что мы видим сейчас перед собой?
- Подбитые танки, товарищ гвардии лейтенант, - Гольцев тоже поднялся с теплой земли.
- Нет, Гольцев, это не танки.
- Доброкачественный металлолом, - подсказал Трибунский.
- Совершенно верно, высококачественный металлолом для мартенов. Понял ты это, Гольцев?
- Понял, товарищ гвардии лейтенант!
- А раз понял, то будет из тебя, Гольцев, хороший пушкарь и настоящий гвардеец. Ну-ка, подойди сюда.
Гольцев подошел к лейтенанту.
- Давай, что ли, Гольцев, поборемся, - неожиданно предложил лейтенант.
Он обхватил Гольцева и попытался сделать подсечку. Но Гольцев был крупней Столярова, тяжелей и сильней его. Солдат устоял, обхватил свое непосредственное начальство, подтянул его к себе, немного пригнулся и, совершенно неожиданно, поднял над головой.
- Отпусти Гольцев! - кричал лейтенант, беспомощно и смешно размахивая ногами в воздухе. - Отпусти, а то хуже будет... Пять нарядов вне очереди! Трибунский, уйми этого бычка!
Трибунский бросился на выручку лейтенанту. Все трое упали на землю и барахтались там, пыхтя и покряхтывая.
А Малюгин покуривал самокрутку и с улыбкой смотрел, на то, как они возятся. Гольцеву было восемнадцать лет, Трибунскому и лейтенанту Столярову по девятнадцать, а Малюгину целых тридцать два года.
* * *
Всем взводом они ехали к штабу полка и вспоминали подробности короткого боя. А за машиной торжественно плыли оба орудия. Второе цепью привязали к первому. И сейчас это нисколько не портило гвардейского вида взвода. Цепь держала крепко, надежно.
На ящиках со снарядами сидел гвардии сержант Логунов в новых яловых сапогах. А Птичкин трепался.
- Это же совершенно разные вещи: сапоги и танки. Но теперь, благодаря нашему опыту, вполне можно написать большую научную книгу под названием: "Роль яловых сапог в истреблении фашистских танков". И раскрыть эту важную роль на конкретных примерах жизни нашего взвода. Профессор, я излагаю достаточно научно?
- Вполне научно, - подтвердил Трибунский. - Но взвод хочет знать, куда девались обмотки? Нехорошо получилось. Григоренко считал, что обмотки уже у него в сидоре и собирался подарить их после войны деду, который разводит телят, потому что этому деду нравиться привязывать телят обмотками...
- Учитель, имейте терпение, будет вам про обмотки, будет вам и про Григоренко. А пока не мешайте очевидцам, - после того, как они врезали по немецким танкам Птичкину необходимо было "разрядиться" и слушали его с удовольствием. - Добежали мы тогда до пушки и стоим... Потому что машины нет, снарядов тоже нет. Нет даже лейтенанта, который должен нами командовать. И что теперь делать с пушкой, без снарядов и без лейтенанта, никто не знает. Кругом шестнадцать. А если говорить по-научному: тупиковая ситуация. Коллектив должен сражаться, а он не сражается. Топчется на краю деревни и даже ствол у пушки направлен не на запад, как это положено, а совсем в другую сторону.
Больше всех беспокоился Гогебошвили. Потому что перевозку орудия должен обеспечить он, но машины нет. А народ собрался настырный: вполне могли заставить его вези пушку на себе. Особенно Огородников. Не знаю, чем Огородников занимался в своих Чебоксарах, но здесь, на фронте, у него привычка такая: перед обедом стрелять по фашистским танкам. Причем он уже пять или шесть дней эти танки не видел. А тут они сами в руки идут, и грех не воспользоваться. А с другой стороны, обстановкой очень заинтересовался командир полка. С высокого штабного крыльца он, правда, не спустился, но стал говорить о нашем взводе всякие нехорошие слова. Такие нехорошие, что нам всем, включая сюда и Григоренко, стало стыдно. Обстановка накалялась и следовало немедленно действовать. Но в пушке нашей, сами знаете, живого веса больше тысячи килограммов. Скажи, кацо: взялся бы ты лично, без помощи автомобильного транспорта, доставить на позицию орудие?