Солдаты смотрели на дикие поля и молчали. Ко всему может привыкнуть человек: к тяжелой работе, к сорокаградусным морозам, к постоянным опасностям. Даже война, явление для нормального человека совершенно неестественное, стала привычной частью их жизни. Но никогда не сумеет человек, без душевной боли, видеть одичавшую, заброшенную землю.
С тоской смотрел на эти поля Огородников. Вспоминал, как брала его с собой в поле мать... Постелит в стороне рядно, поставит рядом сумку с буханкой подового хлеба и бутылкой молока. Даст в руки игрушку: "Сиди, Васек, никуда отсюда не уходи", - и мотыжит картошку.
Постарше стал - батя брал с собой. Когда десять лет исполнилось, отец для него косу смастерил - маломерку, но настоящую, легкую, звенящую. Поставил рядом с собой траву косить. До чего хорошо на сенокосе! Мужики цепочкой идут. Косы: "вжик-вжик" и его коса, вместе со всеми: "вжик-вжик". Он еще не мужик, но уже и не пацан. Вместе со всеми махал косой, и обедать его сажали вместе со всеми. После обеда ложились отдыхать на свежее, пахнущее солнцем сено. Засыпал сразу, как проваливался куда-то, а просыпался один, заботливо укрытый отцовским пиджаком. Не опомнившись еще от сна, хватал свою косу, воткнутую черенком в землю, и бежал туда, где вышагивала по полю цепочка косарей.
Потом работал сеяльщиком, возницей. Любую работу делал, но больше всего любил косить.
Как только война закончится, надо сразу домой побыстрей ехать. Мать и батя совсем старые стали. Тяжело им работать... А земля наверно пустая. Столько травы пропадает, и работать некому. Остановить бы сейчас машину и каждому в руки косу... Другие ведь тоже стосковались. Вон как Малюгин на эту траву смотрит, и Григоренко, и Мозжилкин... Обрадовались бы все...
Огородников прикрыл глаза и представил, как идет по полю взвод, растянувшись клином. Как свистят косы, как ложится у ног валки травы... Впереди гвардии лейтенант Столяров, за ним сержант Логунов, а третьим он, Огородников, наводчик. Красота какая...
Машина промчалась через небольшую деревушку, растянувшуюся вдоль дороги. Вообще-то не было уже этой деревушки. Как памятники жившим здесь когда-то людям, торчали закопченные печные трубы. Только два дома уцелели. Стояли они почти рядом, ничем, видно, раньше не отличались от других, но по какой-то непонятной прихоти не тронула их война. А зловещую тень свою на них бросила. Переполненные ужасами войны, испуганно глядели они на дорогу черными, зияющими, как раны, дверными проемами и пустыми глазницами окон.
Между домами темнели воронки от бомб. Какая-то женщина в длинной темной кофте забивала окно куском фанеры. Возле нее стояли двое ребятишек и собака. Никто из них не обратил внимания на проносящуюся мимо машину. Даже собака не выскочила на дорогу, не залаяла.
А потом, километрах в пяти от разбитой деревушки, "он" и появился. Небольшой одномоторный самолет вынырнул из-за облачка и пошел невысоко над землей, пересекая курс машины. Ждали ведь, что может случиться такая подлость, а он все равно появился неожиданно.
- Вот они и прибыли, здрасте вам! - Птичкин поглубже надвинул пилотку. - Только его нам не хватало... А не пошел бы ты... - и Птичкин дал пилоту очень хороший совет, куда тому следует отправляться и что делать там, куда он прибудет.
Пилот его, конечно, не услышал, но, возможно, действительно собирался лететь куда-то подальше. Он, кажется, не заметил пылящую по дороге машину. И каждый подумал, что вроде бы пронесло. Может же у этого шального фрица быть задание более важное, чем обстрел одинокой машины.
А мог и обстрелять... Впереди, всего километрах в трех - минутное дело для машины, - к самой дороге подступала рощица. Подходящее место, чтобы укрыться.
- Жми! - велел лейтенант Столяров. - Надо проскочить!
Машина и так шла на максимальной, но Гогебошвили, кажется, умудрился выжать из нее еще что-то.
А самолетик - теперь уже - самолет, и можно было узнать в нем сто девятый "мессер", - развернулся, сделал полукруг и пошел вдоль дороги, навстречу машине. Вот уж действительно: здрасте, а мы вас не ждали...
И нельзя остановить "студер", дать солдатам сойти, разбежаться по полю. Неподвижную машину "мессер" разнесет в щепу наверняка. Только маневр, быстрый, неожиданный для пилота, мог спасти. Гогебошвили впился глазами в самолет: надо угадать, когда "мессер" ударит и отвернуть на какую-то долю секунды раньше. Всего-то на долю секунды...
А сидеть во время обстрела на ящиках со снарядами - дело дохлое, хуже не придумаешь. Никакие нервы не выдержат. И солдаты сыпанули через борта на полном ходу. Прыгали, кто как сумел. Некогда было выбирать место или удобный для прыжка момент.
Логунов остался в кузове. Широко расставил ноги, оперся локтями на кабину, прижал к плечу приклад трофейного "МГ". Вглядывался в "мессер". Ждал, когда можно будет нажать на спусковой крючок, чтобы встретить... Зазвенела в чьих-то руках металлическая, туго набитая патронами лента. Логунов посмотрел. Малюгин присел рядом, быстро перебирал железные звенья, проверял, плотно ли набиты, досланы ли патроны до упора.
- Прыгай! - крикнул Логунов.
- Ребят прикрыть надо.
- Прыгай, прикрою!
- Не, одному несподручно будеть...
Наверно Малюгину сейчас больше всего хотелось спрыгнуть с машины и зарыться в землю... Но ребят надо было прикрыть. И машину. И орудия. И конечно, Логунову хорошо бы иметь в таком деле напарника.
- Ну, давай! - и Логунов забыл про Малюгина. Ловил в прицел "мессер".
Гогебошвили угадал нужную ему долю секунды. За мгновение до того, как фриц открыл огонь, шофер резко рванул машину влево. Длинная очередь крупнокалиберных пулеметов "мессера" задела лишь кабину машины и ушла в поле. Промазал и Логунов. Сержант был классным пулеметчиком, а самолет шел настолько низко, что Логунов вполне мог бы его достать. Если бы не неожиданный маневр Гогебошвили. Или, если бы пулеметы "мессера" не достали Логунова.
Можно сказать: повезло и тем и другим. Разошлись.
* * *
Самолет скрылся за горизонтом, а машина промчалась еще метров сто и остановилась. Распахнулась дверца кабины, и Гогебошвили спрыгнул на землю.
- Чего остановился?! - закричал Логунов. - Гони орудия к роще!
- Понимаешь, лейтенанта убило... - Гогебошвили смотрел растерянно и отрешенно, его блестящие черные глаза стали какими-то тусклыми. - Кажется, совсем убило лейтенанта. - Он стоял неподвижно, шевелились только ставшие почему-то серыми губы.
- Лейтенанта в укрытие! Сам за баранку! - приказал Логунов.
Гогебошвили вместо того, чтобы броситься выполнять приказ, только переступал с ноги на ногу, растерянно глядел на сержанта.
"Какое тут в степи укрытие, - понял Логунов, - Разве только кювет..."
- Укрой в кювет!
Гогебошвили послушно подхватил лейтенанта Столярова на руки и бережно понес его к кювету.
"Как это так - убило?" - до Логунова только сейчас дошли слова Гогебошвили. Он не раз видел лейтенанта Столярова в бою, ценил его как умного и, что тоже немаловажно, удачливого командира. Не раз попадал лейтенант в сложные переплеты, но не имел ни одного ранения. И вот теперь не в бою, а просто так: ехали, ехали и на тебе: "Лейтенанта убило..." - Прилетел "мессер" и расстрелял на марше. Это было дико, непонятно и неестественно, хотя смертей за последних два года Логунов повидал немало.
Может быть, лейтенанта только ранило? Не разобрался Гогебошвили. "Конечно, ранило, - уговаривал себя Логунов. - Ранило..."
- Малюгин, цел?
- Порядок. Только он сейчас вернется.
- Встретим. Готовь патроны.
"А как остальные?" - Логунов окинул взглядом поле. Взвод рассыпался метрах в трехстах от машины. Одни остались там, куда спрыгнули со "студера", лишь немного отползли в сторону. Другие перебрались подальше от дороги. Кто-то лежал, кто-то сидел, и все смотрели в небо, в ту сторону, куда улетел "мессер" и откуда в каждую секунду он мог появиться снова.
Кажется, все целы. Но на таком расстоянии разве разберешь?
Кто-то поднялся и быстро побежал к машине. Логунов узнал Трибунского. "Значит, цел. Хочет взять второй пулемет, - понял Логунов. - Не успеет. "Мессер" вот-вот появится. Не успеет..."
- Трибунский, ложись! Слышишь, ложись! - закричал Логунов и взмахнул рукой сверху вниз. - Ложись, я тебе говорю!
Привыкший подчиняться командиру, Трибунский послушно упал на землю.
- Спрятал лейтенанта, хорошо спрятал... - у машины стоял Гогебошвили.
"Вернется же "мессер", непременно вернется, холера. Надо спасать машину и орудия", - только об этом сейчас и думал Логунов.
- Давай вперед метров на двести, а потом в степь... Подальше от ребят - торопливо сказал он шоферу. - Выйдет на нас - кружись волчком, но машину и пушки из-под огня выведи! Понял?!
- Пусть летит! - закричал Гогебошвили. - Пусть летит! - глаза у него стали почему-то круглыми, бешенными. - Я ему карусель устрою! Ни одна пуля в пушки не попадет!
- Помчали! - Теперь все зависело от таланта Гогебошвили. И от того, насколько повезет.
Гогебошвили мягко, как-то даже ласково тронул машину с места. Как раз в это время Логунов и увидел вдали приближающуюся в небе точку. Она стремительно росла. Возвращался "мессер". Логунов постучал по кабине, показал на истребитель шоферу и потянулся пулемету. А Гогебошвили сорвал машину с дороги и пошел, и пошел в степь, уводя самолет от взвода. Так раненая утка, подставляя себя под удар, уводит хищника от выводка.
Самолет шел не с той стороны, куда он скрылся, и откуда его ждали. Где-то там, за горизонтом, он сделал полукруг и заходил сейчас, как и в первый раз, со стороны солнца.
Возвращающийся самолет видели уже все. Кто сразу распластался, приник к земле, кто продолжал следить за приближающимся "мессером", готовый вжаться в землю, когда он подойдет поближе.
Беззащитным и беспомощным чувствует себя человек, когда лежит на земле и видит идущий на него вражеский истребитель, оснащенный скорострельными пулеметами. Если бы ответить огнем на огонь? Так нечем ведь! Просто лежишь и ждешь, когда в тебя станут стрелять. И вся твоя защита от несущих смерть пулеметов - вылинявшая ткань хлопчатобумажной гимнастерки.
"Хоть бы маленькая ямка, - думал, вжимаясь в землю, Трибунский. - Если бы сейчас земля провалилась, и можно было укрыться... - Он кожей чувствовал нацеленные на него пулеметы. Именно на него... - А если в голову?! - Он представил себе, как пуля из крупнокалиберного пулемета ударяет в голову, и голова раскалывается, словно арбуз. - Только бы не в голову. Только бы не в голову!" - осталась одна-единственная мысль. Не зная, что сделать, чтобы уберечься от страшного удара, он прикрыл голову руками. Прикрыл ладонями от крупнокалиберных скорострельных пулеметов.
Логунову некогда было думать, что и как случится, если в него попадут. Он держал в руках оружие, сам должен попасть. И думал он только об этом.
Вернулся... - шептал Логунов, как будто громким разговором боялся спугнуть приближающийся самолет. - Вернулся... Эт-то хорошо... Сейчас мы тебя встретим... По мотору... Надо по мотору. Раз ты вернулся... мы встретим...
Он подпустил истребитель метров на шестьсот и нажал на спусковой крючок. Прозвучала короткая очередь, пулемет дернулся и умолк. Перекос патрона. Пустяковая задержка. Чтобы устранить ее, нужно всего несколько секунд. Но за эти секунды "мессер" вплотную подойдет к машине, обстреляет ее и скроется за горизонтом.
- Пригнись! - крикнул Логунов Малюгину. Присел на корточки и прижался к борту машины.
"Студер" взревел и прыгнул вперед. Потом так же неожиданно накренился и помчался куда-то вправо, кажется, только на двух колесах. Неожиданно остановился на мгновение, словно хотел затаиться, снова прыгнул и пошел опять на двух колесах, но теперь уже круто влево, влево... влево... "Мессер" не успевал разворачиваться за машиной, выкручивающей столь немыслимые виражи. Длиннющая очередь прошлась по кабине, вспахала поле и "мессер" скрылся за горизонтом.
Гогебошвили за каких-нибудь пять минут два раза спас взвод, машину и орудия.
* * *
Логунов услышал, как пули рванули железо кабины и тут же упал от сильного удара в голову.
"Попал-таки, - лениво, как-то даже спокойно поплыла мысль, как будто это касалось не его, а кого-то другого, - Плохо, что в голову... Отвоевался... А как орудия? - вспомнил он. - Орудия как?" Логунов открыл глаза, увидел на гимнастерке кровь, и снова закрыл. Рядом застонал Малюгин. Машина все ехала и ехала куда-то... Ехала мягко, слегка покачивалась... От этого покачивания Логунову захотелось спать. Когда открыл глаза, машина стояла. Возле нее кто-то разговаривал. Логунов прислушался, но не мог понять, кто говорит и о чем говорят.
Заскрипел борт, кто-то тяжело перевалился в машину и пополз по ящикам. Кажется, в его сторону. Потом он услышал прерывающийся голос Трибунского.
- У-уложил обоих... С-сука!.. - и Логунов удивился, потому что Трибунский никогда не говорил такого. Учителю нельзя.
Кто-то наклонился, расстегнул ему ворот гимнастерки. Он увидел Трибунского.
- Жив! - обрадовался тот.
- Жив, - отозвался Логунов. - Зацепило. Ничего особенного. Отремонтируют. - Когда заговорил, ему стало лучше. Он поднапрягся и с трудом сел, привалился спиной к борту. - Что с Малюгиным?
- В шею ранило, - сообщил Птичкин, который тоже оказался в машине.
- Тяжело?
- Нормально, жить будет. Сейчас я его перевяжу.
Логунову захотелось посмотреть, что там с Малюгиным? Попробовал повернуться, но голову опять резанула боль, и он закрыл глаза.
Трибунский понял, что сержанту плохо.
- Ну-ка, дай я толком посмотрю. Чего там у тебя? - Он осторожно провел рукой по голове Логунова. На затылке выделялась громадная, величиной почти с куриное яйцо, шишка. Кожа на ней была рассечена, и из этого места медленно сочилась кровь: заливала голову, стекала на щеки, на гимнастерку.
- Что там? - спросил Логунов.
- Повезло тебе, сержант, здоровенная шишка.
- Как это шишка? - не поверил Логунов. Он чувствовал, что череп раскололо. И боялся даже подумать, как это выглядит.
- А так! Здоровенная шишка и царапина при ней. Йодом надо помазать, за недельку заживет.
- А кости? Ты внимательно посмотри. Кости разбило?
- Кости? - Трибунский осторожно прошелся пальцами вокруг шишки. - С костями, вроде, все в порядке. Это не от пули. Это тебя, как будто, дубиной по голове стукнули. Следует, конечно, заскочить в санбат, пусть посмотрят, хуже не будет. Но, думаю, к вечеру войдешь в норму. Повоюем еще. Ты только руками туда не лезь. Сейчас я тебя перевяжу. А что с пулеметом?
- Патрон у этого несчастного фрицевского пулемета заклинило. Зря "дегтярь" не взял.
- Заклинило?
Трибунский взял в руки пулемет, из которого стрелял Логунов. Вернее, то, что осталось от пулемета. Потому что сошки каким-то чудным образом изогнулись на манер бараньих рогов, а ствола вообще не было. От него остался только короткий обрубок, как будто срезал кто-то ствол острым ножом и выбросил его.
- Это, называется, заклинило?!
Логунов встал. Чувствовал он себя уже почти сносно, только голова по-прежнему очень болела. Он взял у Трибунского то, во что превратился пулемет и уставился на обрубок ствола.
- Нуда, патрон заклинило и я пригнулся. А "мессер" по пулемету угадал, - сообразил Логунов. - Понимаешь, прямо по стволу. - Он недоверчиво покачал головой, удивляясь такому редкостному случаю. - А тот прикладом меня по голове...
Логунову было неприятно, что он растерялся от такого пустяка. Если разобраться, не ранение даже, вроде бы, дрыном ударили. А он разлегся. Нехорошо получилось!
- "Мессер" улетел? - спросил он.
- Улетел. Надо голову перевязать, - напомнил Трибунский.